23 апреля 1873 года нью-йоркская «Трибюн» сообщила о предстоящем выходе нового романа, принадлежащего перу Марка Твена и Чарльза Дадли Уорнера: «Уже самое его название «Позолоченный век» показывает, что это — обширное сатирическое полотно, основанное на подлинном наблюдении жизни. Нечего и говорить, что мы многого ждем от совместной работы таких авторов».
Название романа так точно характеризовало эпоху, что стало нарицательным для целого периода американской истории. То был век, когда все расценивалось на доллары, век, когда всех манила надежда быстро разбогатеть, век, когда зарождались крупные тресты, словом, — век спекуляции. По словам Элиаса П. Оберхольцера1, «это была не деловая горячка, а форменное безумие. Сумма, на которую были заключены сделки уолл-стритских маклеров за год, достигла (на 30 июня 1865 года) шести миллиардов долларов» — цифра внушительная и по нашему времени. Для новой плутократии существовало только одно божество — золотой телец.
То был век, когда новоиспеченные богачи жили в неслыханной роскоши, когда бешеные деньги швырялись на такие забавы, как банкеты для домашних собачек, когда гостей угощали сигарами, обернутыми в стодолларовые кредитки. То был век, когда пираты от промышленности издевались над законными требованиями нещадно эксплуатируемого и обделенного во всем рабочего класса.
То был также век, когда литература, за малыми исключениями, была лишена критических тенденций и возводила в добродетель коммерческий успех.
Характерны для этого времени такие книги, как «Маленькие женщины» (1869) и «Маленькие мужчины» (1871) Луизы Мэй Олкотт, как «Оборвыш Дик, или Жизнь на нью-йоркской улице в обществе чистильщиков сапог» (1868) Горацио Алджера или же повесть его предшественника и alter ego* Эдварда Эллиса «Сэт Джонс, или Пленник границы» (1860), как книга Джона Эстена Кука «Серрей из Орлиного гнезда» (1866) или «Старосветские люди» (1869) Гарриет Бичер-Стоу. Их обычная тема — романтическая любовь, идиллическая сельская глушь, пространные описания природы и вознагражденная добродетель. Даже «Случайное знакомство» (1873) такого писателя, как Уильям Дин Хоуэлс, где изображены жизнь и нравы Бостона, по существу история одной любви. Ни в одной из этих книг вы не почувствуете и намека на позорное моральное разложение, в которое была ввергнута вся страна. Большинство писателей как бы варьировало в своих романах излюбленный и много цитировавшийся тогда поэтический мотив Элизабет Эйкр — «Поверни вспять, о Время, останови свой полет» («Стихи», 1866).
Выход в свет в конце 1873 года обличительного романа «Позолоченный век» был подобен взрыву бомбы среди этого сонного литературного болота. Впервые эпоха представала перед судом. Мысль об этом романе возникла у его авторов в дружеской беседе в начале зимы 1872—1873 года. Жена Марка Твена и жена Уорнера бросили своим мужьям вызов: а почему бы им не написать книгу в посрамление тех современных романов, о которых они отзываются так неодобрительно? Разговор, возможно, шел о том, что современные романисты ни в коей мере не отражали американской действительности тех лет, когда само правительство было не чем иным, как послушной агентурой баронов-разбойников. «Позолоченный век» призван был восполнить этот пробел, как косвенно говорится в предисловии к роману: «В стране, где неизвестна лихорадка наживы, где никто не томится жаждой быстрого обогащения, где бедняки простодушны и довольны своей судьбой и богачи щедры и честны, где общество сохраняет первозданную чистоту нравов, а политикой занимаются только люди одаренные и преданные отечеству, — в такой стране нет и не может быть материала для истории, подобной той, которую мы создали На основе изучения нашего несуществующего государства».
«Изо дня в день вынашивая сюжет повествования», Твен и Уорнер закончили роман в каких-нибудь три месяца. Оба автора, обсудив содержание стоящей на очереди главы, садились писать каждый свою версию. Готовые главы прочитывались вслух в присутствии обеих жен, после чего из двух вариантов выбирался лучший, а другой уничтожался.
Теперь известно, что сотрудничество обоих писателей осуществлялось в более тесном контакте, чем думали раньше. Тем не менее, когда книга вышла в свет, многие рецензенты, считая, что Марку Твену — юмористу не по плечу такая сложная задача, как создание серьезного романа, утверждали, что фактически писал его Уорнер. Это подозрение крайне раздражало Твена. Он дал волю своему гневу в письме к Джону Брауну:
«Вы очень порадовали нас отзывом о «Позолоченном веке», тем более что некоторые газеты утверждают, будто книгу написал один Уорнер, а я только поставил свое имя на титульном листе, чтобы она лучше расходилась. Что за дикая выдумка! Я написал все первые одиннадцать глав, буквально каждую строчку, каждое слово; насколько мне помнится, Уорнер не изменил у меня ни одной фразы. Кроме того, мною написаны главы 24, 25, 27, 28, 30, 32, 33, 34, 36, 37, 42, 43, 45, 51, 52, 53, 57, 59, 60, 61, 62, а частично и 35, 49 и 56. Таким образом, из 63 глав 32 написаны мною полностью, а три главы — частично».
Судя по такому распределению глав — а у нас нет оснований сомневаться в свидетельстве Твена, — последний отвечал за главы, развивающие основную сюжетную линию и рисующие два примечательных характера — полковника Селлерса и сенатора Дилуорти, тогда как Уорнер отвечал за побочную линию — Филипа Стерлинга и Руфи Боултон и за обязательную «любовную интригу». Таким образом, на долю Твена приходится в основном социальная критика, тогда как Уорнер развивал любовную фабулу, или, говоря словами Твена: «Уорнер взял на себя все по части выдумки, а я нашвырял туда фактов».
Если «Позолоченный век» и в наше время сохранил какое-то значение, то именно в своей социально-критической части. Эти главы и сейчас читаются с интересом. Они в большей мере» чем иной учебник истории, воскрешают американское прошлое. Написанная же Уорнером часть книги уже никого не способна увлечь своей наивностью и старомодной мелодраматичностью, своим жеманным стилем «эссе». Весь роман много потерял оттого, что в нем нет единого авторского замысла. Обе интриги весьма слабо увязаны, чего не отрицал впоследствии и сам Твен.
Основное действие романа развивается вокруг дутого проекта постройки «города Наполеона» на болотистом участке в неком богом забытом уголке пустынной прерии. (Другая, побочная, интрига посвящена преимущественно Филипу Стерлингу и его поискам угольного месторождения.) Инициатор проекта, полковник Селлерс разглагольствует с увлечением: «Единственное, чего нам не хватает... это капитала. Уложите рельсы, и на землю сразу явится спрос. У подножия трона господня нет земли богаче... Если бы мои капиталы были свободны, я бы вложил их в эту землю и нажил бы миллионы». Однако все дело в том, что финансирование этого предприятия, как и других спекулятивных проектов по превращению «придорожных деревушек в большие города», зависит от Уолл-стрита и его агентов в конгрессе. Проект Селлерса по превращению убогой деревушки в столицу был не более фантастичен, чем аферы других захолустных спекулянтов, искавших финансовой поддержки Уолл-стрита и помощи сенаторов, вроде ханжи Дилуорти. «Подобного рода планы сенатор понимал без особых объяснений, видимо, ему не раз приходилось иметь с ними дело». Искушенный в разграблении казны, Дилуорти говорит Селлерсу: «Лучше пойти обычным путем и для начала ходатайствовать о двухстах-трехстах тысячах. Получив это ассигнование, вы можете начать продажу участков».
Действие с миссурийской «границы» переносится в деловые и финансовые центры Востока и столичный Вашингтон, и роман показывает, как корпорации восточных штатов путем, закулисных интриг проталкивают через конгресс правительственные дотации для дутых предприятий где-то в отдаленном захолустье. Конгрессмены предпочитают вести куплю-продажу с наиболее «щедрыми прожектерами». Закулисные деятели, хлопочущие о липовом городе Наполеоне, считают, что «такое дело не протащить через конгресс без подкупа комиссий за наличные деньги с доставкой на дом».
В самом Вашингтоне «высокоморальные сенаторы», действуя «в интересах общества и во имя благоденствия недавно освобожденных негров», поддерживают только мероприятия, способствующие их личному обогащению. Результаты голосования в пользу сомнительных проектов обеспечиваются при помощи хорошеньких женщин, таких, как Лора Хокинс. Все стремятся участвовать в этом ограблении государственной казны и обмане публики в самых широких масштабах. В Вашингтоне, как показано в романе, заседает некое незримое, хорошо оплачиваемое правительство; это кулуарные агенты крупных корпораций с штаб-квартирой на Уолл-стрите; все они заняты «крупными операциями на благо общества и, по ходячему выражению того времени, весьма искушены в таких добродетелях, как сложение, деление и — молчание». Пользуясь фондами корпораций, они вербуют себе, «друзей» в конгрессе и выплачивают им огромные суммы за проведение предварительного ассигнования, с тем чтобы заручиться наперед их «дружеской поддержкой» при вотировании дополнительных кредитов, ибо предварительная субсидия — это всего лишь «подсадная утка» для подманивания новых, настоящих ассигнований.
На широком полотне романа отображены многие стороны позолоченного века, заслуживающие осмеяния. При этом выделяется несколько главных тем, быть может разработанных с неодинаковой последовательностью, но выступающих достаточно ясно сквозь пеструю смену декораций и мелькание многочисленных действующих лиц — жителей границы, спекулянтов, богатых дельцов, банкиров и маклеров, подрядчиков, политиканов, послов, светских дам и пр.
1. Разлагающее влияние спекулятивной горячки и стремления к быстрому обогащению
Характерно замечание полковника Селлерса на первых страницах книги: «Какие блестящие перспективы открываются сейчас... Воздух прямо насыщен деньгами! Да я не променяю одно дельце, которым я сейчас занят, на три огромных состояния!» О том же говорит самодовольное заявление дельца, спекулирующего на землях и рудниках: «Два года тому назад я ни гроша не стоил, а сейчас у меня одних долгов на два миллиона долларов». Той же жаждою богатства одержима Лора Хокинс. «Ей хотелось богатства и роскоши, хотелось видеть мужчин рабами у своих ног». Филип Стерлинг чувствует, что полученное им воспитание плохо подготовило его к жизни:
«Нужно признать: не только сам Филип виноват, что он оказался в таком положении. В Америке немало таких молодых людей, его сверстников, с такими же возможностями и способностями, с тем же образованием, которые, в сущности, учились зря и не используют своих знаний, а живут как придется, в надежде неведомо каким образом, по милости неведомо какого счастливого случая вдруг выбраться на золотую дорогу, ведущую к богатству. Филип не был лентяем, бездельником; у него хватало и энергии и решимости самому пробивать себе дорогу. Но он родился в такое время, когда всех молодых людей охватил, точно лихорадка, дух спекуляции, и они надеялись преуспеть в этом мире, перескочив иной раз через обычные ступени исстари установившегося порядка. В соблазнительных и ободряющих примерах недостатка не было. Повсюду вокруг Филипа были люди — вчерашние бедняки, ныне богачи, — внезапно достигшие завидного благоденствия путями и средствами самыми необычными и непредвиденными».
Не удивительно, что Филип снова и снова задается вопросом: «Неужели я просто фантазер? Нет, но мне следовало бы быть фантазером; такова участь каждого в наши дни; все теперь гоняются за призрачным счастьем, все хотят, чтобы богатство свалилось с неба, и никто не хочет наживать его в поте лица».
2. Тройственный союз спекулянтов, восточных уолл-стритских капиталистов и продажного правительства
Гарри Брайерли представляет собой связующее звено между этими тремя группами. Он обрисован как «человек, причастный к крупным земельным спекуляциям, любимец избранного нью-йоркского общества, состоящий в переписке с биржевиками и банкирами и близко знакомый с государственными деятелями Вашингтона...» Полковник Селлерс все свои надежды возлагает на Гарри. Он «ничуть не сомневался, что Гарри пользуется на Уолл-стрите и среди конгрессменов достаточным влиянием, чтобы добиться осуществления их замыслов». Однако зная, что все в действительности зависит от Уолл-стрита, полковник советовал Гарри не слишком баловать конгресс: «Не давайте им слишком много, — говорил он своему компаньону. — Любому конгрессмену, скажем, хватит земельного участка в пригороде Стоуна». В то же время он советовал не скупиться в отношении уолл-стритских банкиров и маклеров, с ними «придется, видимо, поделиться частью самого города...»
Президент «Компании по развитию судоходства на реке Колумба», принявший Гарри в своей конторе на Уолл-стрите, рассказывает ему, каким образом банкиры и маклеры добиваются ассигнований:
«Утвердить ассигнование в конгрессе стоит немалых денег. Давайте прикинем: за большинство в бюджетной комиссии палаты представителей надо заплатить сорок тысяч долларов — по десять тысяч на брата; за большинство в сенатской комиссии — столько же: опять сорок тысяч; небольшая добавка одному-двум председателям одной-двух комиссий, скажем, по десять тысяч долларов каждому, то есть двадцать тысяч — и вот вам — ста тысяч долларов как не бывало. Затем идут семь кулуарных деятелей, по три тысячи долларов каждый — двадцать одна тысяча долларов; одна кулуарная деятельница — десять тысяч; несколько членов палаты представителей или сенаторов с безупречной репутацией (конгрессмены с безупречной репутацией стоят дороже, так как они придают всякому мероприятию нужную окраску), — скажем, десяток на сенат и палату представителей вместе, — это тридцать тысяч долларов; затем десятка два конгрессменов помельче, которые вообще не станут голосовать, если им не заплатят, — по пятьсот долларов каждому — еще десять тысяч; затем обеды в их честь — скажем, в общей сложности на десять тысяч; подарки и игрушки для жен и детей — на эту статью можно тратиться без конца, и жалеть денег тут не приходится, — будем считать, что на это ушло тысяч десять».
Выслушав это объяснение, Гарри погрузился в раздумье и через некоторое время сказал: «Мы посылаем миссионеров в разные страны просвещать темных и невежественных туземцев. Насколько было бы дешевле и проще привозить их всех сюда и давать им возможность вкусить нашей цивилизации у самых ее истоков». — «Совершенно согласен с вами, мистер Брайерли», — ответил уолл-стритский банкир.
Особенно усердно насаждают коррупцию железнодорожные компании. Многие из них организованы только для того, чтобы кучка аферистов, прикрываясь ими, могла «совершать сделки на Уолл-стрите» и вымогать огромные правительственные субсидии с целью собственного обогащения.
Один из подрядчиков следующим образом объясняет свой «план действий»:
«Мы скупаем землю, пользуясь долгосрочным кредитом, поддержанным гарантиями верных людей; затем закладываем земли и получаем достаточно денег, чтобы построить большую часть дороги. Потом добиваемся, чтобы в городах, оказавшихся на новой железнодорожной линии, выпустили акции на сумму, необходимую для завершения работ; акции мы продаем и достраиваем дорогу. Под достроенную линию частично выпускаем новые акции, что будет нетрудно, если по мере завершения работ на каждом новом участке мы будем закладывать его... Остальные акции можно будет продать, разрекламировав возможности, которые открывает в этих краях наша дорога. Затем мы продаем с большой прибылью скупленные ранее земли. Все, что нам нужно... это несколько тысяч долларов, чтобы начать изыскательские работы и уладить кое-какие дела в законодательном собрании штата. Некоторые тамошние субъекты могут нам доставить немало хлопот».
Как выясняется, новая железная дорога никуда не ведет. Когда же подрядчика спрашивают: «Что станет с бедняками, которых уговорят рискнуть своими скромными сбережениями, если вы бросите дело, не доведя его до конца?» Он отвечает: «...Надо заботиться и о бедняках в законодательном собрании. Как раз в этом году народ там подобрался крайне нуждающийся, необыкновенно нуждающийся, а потому и дорогостоящий. Дело в том... что цены на сенаторов Соединенных Штатов поднялись так высоко, что это отражается на состоянии всего рынка: стало почти невозможно провести в жизнь какое-нибудь общественно-полезное начинание...»
Не удивительно, что инженеры, призванные строить такие дороги, ни в какой мере к этому не подготовлены. Их задача в том, чтобы помогать мелким акулам в провинции и крупным акулам на Уолл-стрите обдирать государство и публику.
3. Правительство Соединенных Штатов превратилось в главную агентуру коррупции
Один из захолустных городов так и назван Коррупционвилем в честь конгресса. Твен с большим мастерством описывает заседание сената:
«Внизу несколько сенаторов расположились на диванах, расставленных для гостей, и беседовали с отдыхающими от трудов членами палаты. Унылый оратор что-то говорил; председательствующий клевал носом; тут и там в боковых проходах стояли кучками депутаты и тихонько перешептывались; другие сидели в самых разнообразных позах, одинаково выражающих крайнюю усталость; иные, откинувшись назад, задирали на стол ногу, а то и обе; другие от нечего делать чинили карандаши; иные бесцельно чертили что-то на бумаге; иные зевали и потягивались; многие, навалясь грудью на стол, спали крепким сном и слегка похрапывали. С причудливо разукрашенного потолка лился газовый свет, озаряя эту мирную картину. Ничто не нарушало тишины, если не считать нудной речи очередного оратора. Время от времени какой-нибудь воин оппозиции, не выдержав, сдавался и уходил домой».
К достопримечательностям Вашингтона принадлежит здание Капитолия, которое «должно было стоить двенадцать миллионов... но которое правительству удалось построить, уложившись всего в двадцать семь миллионов двести тысяч долларов». В Вашингтоне приезжий может встретиться с государственными чиновниками, такими, как, скажем, достопочтенный Хиггинс. «Достопочтенный Хиггинс не напрасно явился в Вашингтон служить своему отечеству. Ассигнования, которые он выудил у конгресса на содержание индейцев, населяющих его территорию, сделали бы всех этих дикарей богачами, если бы только эти деньги дошли по назначению».
К более серьезным обвинениям в беззастенчивом грабеже, предъявляемым этим народным лжепредставителям, присоединяются обвинения в мелком жульничестве и преступлениях по должности, такие, как установление для себя дополнительных вознаграждений, как злоупотребление почтовыми привилегиями, продажа своего голоса, а также и другие беззакония, вытекающие из «трофейной» системы замещения государственных должностей2. Любая казенная должность, начиная от руководителя департамента и кончая мальчишкой, «следящим за чистотой казенных плевательниц», предоставляется только по «протекции» влиятельных политиков. «Сами по себе все ваши способности, достоинства и знания — без необходимой протекции — окажутся бесполезным грузом». «В Вашингтоне есть что-то доброе, материнское, — это поистине великодушный старый милосердный Национальный Приют для Сирых и Убогих».
В тех редких случаях, когда избранным представителям народа все же предъявляют публичное обвинение в продаже своего голоса за наличный расчет и когда обвинения эти столь громогласны, что конгресс лишен возможности замять дело, назначается расследование, но это чистейший фарс, который никого не может убедить. В романе дана уничтожающая картина такого расследования:
«Показания сенатора Дилуорти, естественно, убедили всех членов комиссии. Показания эти были подробны, логичны и неопровержимы; в них заключалось множество доказательств их совершенной правдивости. Так, например, всюду, во всех странах у деловых людей в обычае давать взаймы крупные суммы наличными, а не чеком. В обычае, чтобы тот, кто дает взаймы, не делал об этом никаких памятных записей. В обычае, чтобы тот, кто берет деньги в долг, также не делал никаких записей и не давал в том никакой расписки — ибо, разумеется, должник не может умереть или забыть о своем долге. В обычае ссужать первого встречного деньгами, чтобы он мог основать банк, особенно если у вас нет на это денег и вы должны сами у кого-то занять... В обычае носить при себе в кармане или чемодане крупную сумму наличными. В обычае вручать крупную сумму наличными человеку (если вас об этом попросят) для передачи третьему лицу, живущему далеко, в другом городе. Не в обычае делать у себя об этом какую-либо запись или пометку; не в обычае, чтобы тот, кто взял деньги для передачи третьему лицу, дал в этом какую-либо расписку; не в обычае просить его взять расписку у третьего лица, которому он должен отвезти эти деньги. Было бы по меньшей мере странно с вашей стороны сказать предполагаемому посреднику: «Вас могут обокрасть в дороге; я положу деньги в банк и почтой отправлю моему другу чек».
Превосходно! Поскольку было совершенно ясно, что показания сенатора Дилуорти — бесспорная истина, и поскольку это скреплялось и подтверждалось его «честным словом сенатора», комиссия вывела следующее заключение: «Не доказано, что в данном случае была предложена и принята взятка».
Как иронически констатируется в романе, казнокрадство имело и свою хорошую сторону. Оно побудило конфедератов и унионистов3 закопать топор войны, поскольку и те и другие «одинаково рвались к государственной казне».
4. Упадок морали в позолоченном веке
Это, в частности, отражено в язвительных описаниях вульгарных выскочек, «крикливых аристократов, попавших в число избранных благодаря всяким темным делишкам и беззастенчивому обдиранию государства и публики».
Высокое служебное положение, «какими бы путями оно ни было достигнуто», открывало доступ в эту новую аристократию, но «большое богатство дает еще более высокое и почетное место... А если это богатство добыто из ряда вон выходящей изобретательностью и самую малость, для пикантности, отдает беззаконием, — что ж, тем лучше». Эта новая аристократия выдавала свою изначальную грубость кричащим франтовством, аляповатой, неуклюжей роскошью, не знающей границ и меры:
«Три кареты съехались одновременно с разных сторон. Они были новенькие и удивительно блестящие; медные части упряжи, начищенные и отполированные, украшены были замысловатыми монограммами. Бросались в глаза пышные гербы на дверцах и выведенные по-латыни девизы. Кучера и лакеи щеголяли в новеньких с иголочки, ярких ливреях, цилиндры на них напоминали печные трубы с воткнутой сбоку бритвенной кисточкой, торчащей из черной розетки.
Посетительницы прошествовали в гостиную и наполнили ее удушающе сладкими ароматами парфюмерного происхождения. Платья их были всех цветов радуги и сшиты по самой новейшей моде и даже более того; все гостьи были увешаны драгоценностями — большей частью бриллиантами. Всякий должен был понять с первого взгляда, что нарядить этих дам стоило недешево».
Светские разговоры дам приводятся с документальной точностью и ярко характеризуют моральные представления богачей. Так, например, миссис Орейе (в прошлом О'Рейли) жалуется, что в обществе ей приходится встречаться с людьми, которые «живут на такие гроши, что мы прислуге больше платим. Но и среди них есть очень хорошие люди, ничего не могу сказать... вполне порядочные люди».
Сами авторы комментируют эти разговоры в следующей сноске: «Сколь диким и возмутительным ни покажется этот разговор всякому разумному человеку, он отнюдь не преувеличение: точно такую беседу слышал один из нас в некоей американской гостиной; в противном случае мы не осмелились бы вставить подобную главу в книгу, посвященную описанию нравов нашего общества».
5. Бароны-разбойники и политические деятели позолоченного века прикрывают свои темные аферы маской христианского благочестия
Этот мотив проходит через всю книгу. Уолл-стрит, как оказывается, может рассчитывать в своих операциях по ограблению государства и публики на поддержку духовенства, так как священники охотно прибегают к услугам биржи. «Просто поразительно, сколько священников Новой Англии в пору нефтяной лихорадки рискнули вложить свои сбережения в нефть. Говорят, что маклеры с Уолл-стрита заключают массу мелких сделок по поручению провинциального духовенства, движимого, без сомнения, похвальным желанием облагородить списки нью-йоркских биржевиков».
Президент «Компании по развитию судоходства на реке Колумба» рассказывает, как Уолл-стрит пользуется религиозной прессой в целях протаскивания через конгресс необходимых ему ассигнований.
«Для таких целей ничего нет лучше религиозной газеты; они поместят вашу статейку на самом видном месте, среди самого интересного материала, а если ее сдобрить парочкой библейских цитат, избитыми прописными истинами о пользе воздержания, восторженными воплями по поводу воскресных школ и слезливыми вздохами по адресу «возлюбленных чад божьих — честных, бедных тружеников», — это действует безошибочно, дорогой сэр, и ни одна живая душа не догадается, что это реклама. Зато светские газеты напечатают ее прямо посреди прочей рекламы, и тут уже, конечно, ваша карта бита. Нет, сэр, когда речь идет о рекламе, я всегда предпочитаю религиозную газету; и не я один так думаю: проглядите рекламные страницы религиозных газет, и вы увидите, сколько людей разделяют мою точку зрения, особенно те, у кого есть свои финансовые планы всеобщего обогащения. Само собой разумеется, я говорю о крупных столичных газетах, которые умеют и богу послужить и себя не забыть, — вот к ним-то и надо обращаться, сэр, именно к ним; а если религиозная газета не думает о выгоде, нам она для рекламы не годится, да и никому в нашем деле от нее пользы не будет».
«Конгрессмены с безупречной репутацией обходятся дороже, но это не выброшенные деньги». Изображая карьеру сенатора Дилуорти, который для воздействия на публику «ловко примешивает имя божие к собственным корыстным целям», хотя в частном обиходе он не приложит руку к законопроекту, пока ему не обеспечен жирный гонорар, Твен разоблачает лицемерие многих богачей позолоченного века, надевающих маску истового благочестия. Сенатор Дилуорти описывается как человек, «который всего несколько лет в конгрессе, а уже стоит добрый миллион долларов».
«Как-то он гостил у меня, — рассказывает полковник Селлерс, — и утром прежде всего спросил, когда у нас читают молитвы: перед завтраком или после? Очень мне не хотелось разочаровывать сенатора, но пришлось сознаться, что у нас их вовсе не читают, вернее — не всегда. «Да, да, понимаю, — сказал он, — дела и все такое», — некоторые, дескать, обходятся без молитв; но сам он никогда не пренебрегает религиозными обычаями. Если мы не призовем благословение божие на прошение об ассигновании для развития судоходства на реке Колумба, он сомневается, будет ли оно иметь успех».
Прикрываясь теми же благородными мотивами, «в интересах страны, религии, бедняков и трезвости», Дилуорти готов поддержать проект полковника Селлерса, состоящий в том, чтобы сбыть государству бесплодную теннессийскую пустошь, как самое подходящее место, чтобы создать университет для освобожденных негров. Убеждая Лору пустить в ход все свои женские чары, чтобы завербовать побольше голосов в пользу интересующего их проекта, Селлерс в то же время говорит: «Я никогда не действую в чьих-либо личных интересах, если это не оправдано и не облагорожено более широкими соображениями общественного блага. Я не уверен, что христианин имел бы право трудиться для спасения собственной души, если бы труды эти не служили также и во спасение его собратий».
К лучшим страницам романа принадлежат те, на которых Дилуорти выступает перед своими хокаускими избирателями как герой во вкусе воскресной школы, преуспевший в жизни по системе, предписанной «хорошему мальчику».
«Множество искушений подстерегало его, и порою он был готов поддаться соблазну, но всякий раз вспоминал какой-нибудь из драгоценных уроков, усвоенных когда-то в воскресной школе, и это спасало его. Время шло, и его выбрали в законодательное собрание штата...
А потом народ избрал его губернатором, и он сказал, что всем этим он обязан воскресной школе.
Через некоторое время народ избрал его в конгресс Соединенных Штатов, и он стал очень знаменитым. Теперь искушения осаждали его на каждом шагу. Люди уговаривали его пить вино, танцевать, ходить в театры, пытались даже подкупить его, чтобы он голосовал, как им хочется, — но нет: память о воскресной школе спасала его от всякого зла...
Итак, что же, в конце концов, по вашему случилось? Представьте, народ избрал его на высокий, видный пост, на большой и важный пост. Что это был за пост, как по-вашему? Как вы скажете, дети? То был пост сенатора Соединенных Штатов! Бедный маленький мальчик, который любил свою воскресную школу, стал сенатором. И он стоит сейчас перед вами! И всем этим он обязан воскресной школе».
Проповедь Дилуорти разоблачала не только его собственный подлый цинизм, но и вопиющую наглость бесчестных басен о воскресных школах, имевших в ту пору широкое хождение. Сам Дилуорти списан Твеном с Сэмюела Ч. Помрой, продажного сенатора от штата Канзас. Характерно, что все важнейшие эпизоды романа, за исключением любовных, перекликаются с подлинными событиями периода после окончания гражданской войны. Упомянутый в романе Уильям М. Уид, чей «закадычный друг» поставлял кровельные гвозди для строящегося здания нью-йоркского суда из расчета «по три тысячи долларов за бочонок», — это прозрачный намек на босса Уильяма М. Твида. Махинации железнодорожных спекулянтов напоминают нравы «Креди Мобилье» и аналогичные аферы того периода. Женщины-лоббиисты4 наводняли в ту пору улицы и отели Вашингтона, «придавая им отпечаток сомнительного шика». И даже процесс Лоры Хокинс, убившей полковника Селби, процесс, прекращенный на том основании, что она совершила преступление, находясь в состоянии невменяемости, перекликается с аналогичным судебным делом миссис Лоры Д. Фейр в Сан-Франциско.
6. Большинство американских граждан несет вину за ограбление своего государства, так как отчасти по недомыслию, отчасти из равнодушия оно позволяет неразборчивым в средствах политикам захватывать руководящие должности и употреблять свое влияние в пользу тех, кто больше даст
В то время как невежды, которых боссы гонят на выборы, словно овец, отдают свои голоса ворам и расхитителям, образованные, разумные люди предпочитают сидеть дома, бросая подлинный источник нашей политической силы (предвыборные собрания) «на произвол кабатчиков, собаководов, подносчиков кирпича, вроде того же Патрика О'Рейли, ирландского иммигранта, который начал свою карьеру в Америке чернорабочим, но вскоре выдвинулся как политической лидер и «закадычный друг» босса Уида. Окружные конференции посылают своих специально подобранных делегатов на предвыборные конвенты, где заправляют кабатчики и их подручные и где составляются списки «неподкупных», предлагаемые на усмотрение избирателей». «А здесь в должный час выступает на сцену великая сила в образе покорной толпы, и беспрепятственно совершает свой выбор, и благодарит небеса за то, что мы живем в свободной стране, где невозможно насилие ни в какой форме».
Роман обвиняет рядового избирателя в «мягкотелости». Сенатор Дилуорти приветствует развернутую газетами ожесточенную кампанию против его мошеннического законопроекта. «Это как раз то, что нам требуется, — поясняет он приятелю. — Пусть газеты преследуют нас, эта травля только обратит общественное мнение в нашу пользу. Публика глупа и чувствительна. Она любит выражать свои чувства, а где вы найдете лучший повод для выражения своих чувств, как не в защите того, кого преследуют». Дальнейшие события подтверждают его слова. Хотя Дилуорти уличен в продаже своего голоса тому, кто больше заплатил, его приезд в родные края был встречен «бурной овацией»; избиратели заверяют его, что «гонения и преследования, которым он подвергся, нимало не уменьшили их любви и доверия к нему; для них он и так хорош».
Впрочем, бывает, что законодатели за совершенные ими правонарушения привлекаются к суду. Но их спасает от тюрьмы «наша замечательная система жюри», в состав которых допускаются невежественные и умственно неполноценные субъекты, а также просто «круглые дураки». Неизменный американский вердикт в таких случаях гласит: «Не виновен» — и продажные законодатели возвращаются домой «с восстановленной репутацией».
Таков круг тем романа «Позолоченный век», таким образом ставятся преимущественно в аспекте сатиры, а иногда и открыто вопросы: о влиянии на правительство деловых кругов; о подкупе народных представителей; об упадке морали, о вульгарности и грубости нуворишей; о спекуляции и сомнительных финансовых операциях; об охватившей общество жажде наживы; о лицемерии завзятых святош; о политическом абсентеизме населения. Короче говоря, роман берет под обстрел большую часть тех сторон современной ему действительности, которые заслуживают осуждения.
Примечания
*. Второе я (лат.).
1. Оберхольцер Элиас Пэксон (1868—1936) — американский историк, автор, книги «История Соединенных Штатов после гражданской войны» (1917).
2. «Трофейная» система замещения государственных должностей — система, при которой должность предоставляется за какую-нибудь политическую услугу.
3. Унионисты — сторонники Федерации северных штатов во время гражданской войны в США (1861—1865).
4. Лоббиисты — буквально: «кулуарные деятели», представители за интересованных сторон, старающиеся оказать влияние на конгрессменов и сенаторов во время обсуждения какого-либо законопроекта.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
