Раза два в году я получаю письма особого рода — письма, очень схожие между собой и по форме и по существу; и все-таки я не могу к ним привыкнуть — всякий раз они вызывают у меня удивление. Такое письмо действует, как паровоз, — мы говорим про себя: «Я тебя уже видел тысячу раз, ты всегда такой, и все же ты — нечто сверхъестественное, невероятное; измыслить тебя человеческому гению безусловно не под силу, тебя не может быть, тебя нет, — и, однако, ват он, ты!»
Одно письмо такого рода, довольно старое письмо, лежит сейчас передо мною. И мне страшно хочется его опубликовать. Ну какой от этого может быть вред? Написавшая его уже, конечно, много лет как умерла, и если я скрою ее имя и адрес — ее адрес в этом мире, — тень ее, по-моему, не будет на меня в претензии. А заодно я хотел бы опубликовать и ответ, который я тогда написал, но, видимо, не отправил. Если он и был отослан, — что маловероятно, — то разве в копии, поскольку оригинал лежит у меня, подколотый к упомянутому письму. На письма такого рода мы все пишем ответы, которые не посылаем из опасения обидеть, когда обижать не хочется; со мной не раз бывали такие истории, и это, несомненно, одна из них.
Письмо
Х . . . ., Калифорния, 8 июня 1879 г.
Мистеру С.Л. Клеменсу, Хартфорд, Коннектикут
Дорогой сэр, Вы, конечно, удивитесь, когда узнаете, кто взял на себя смелость написать Вам письмо с просьбой об услуге. Пусть Ваша память вернет Вас к тем дням, когда Вы жили в Гумбольдте на приисках в 62—63 годах. Помните, Вы тогда вместе с Клаггетом и Оливером и со старым кузнецом Тиллу жили в сарае, он еще стоял на дне ущелья, и там в поселке было шесть бревенчатых домиков, расположенных довольно далеко один от другого во всю длину ущелья, от самого его выхода в низину и до последнего застолбленного участка на водоразделе. Сарай, где Вы жили, был тот самый, с брезентовой крышей, сквозь которую один раз ночью провалилась корова, как описано Вами в книге «Налегке», мой дядя Симмонс помнит это отлично. Он как раз жил в бревенчатом доме, возле которого был Ваш сарай, на полпути к водоразделу, и с ним там еще жили Диксон, и Паркер, и Смит. Дом был из двух комнат: в одной кухня, а другая — где койки, остальные-то все дома там однокомнатные. Вы и Ваши товарищи сидели с ними в тот вечер, когда у них было торжество и угощали пирогом с начинкой из сушеных яблок, дядя Симмонс часто об этом рассказывает. Кажется, смешно, что какой-то яблочный пирог мог представляться бог весть чем, однако так оно и было, и это показывает, каким захолустьем был тогда Гумбольдт, как туда трудно было добираться и что за скудное там было обычное меню. Шестнадцать лет прошло — срок немалый. Я тогда была еще ребенком, мне было четырнадцать лет. Я Вас не встречала, мы жили в Уошо. Но дядя Симмонс, бывало, то и дело сталкивался в Вами, пока Вы с Вашими компаньонами работали несколько недель на Вашем участке, который оказался такой же, как и все. Месторождение то уже давным-давно выработано, там и всего-то серебра было кот наплакал. Вы не встречались с моим мужем, но, после того как Вы уехали, он там был и жил в том самом сарае, — еще тогда на холостом положении; а теперь он женат на мне. Он часто говорит, как жаль, что в поселке тогда не было фотографа, он бы снял этот сарай. Он чуть не получил увечье у старого Хола Клейтона на участке, который потом тоже был заброшен, как и остальные, — заложил взрывчатку и не успел выбраться из ямы, хотя карабкался как только мог. Его отшвырнуло прямо на дорогу и угодило в прохожего индейца. Несколько недель думали, что он не выживет, но он выжил, и сейчас он вполне здоров. Ни разу не болел после того случая. Это довольно длинное вступление, но у меня нет иного способа представиться Вам. Моя просьба, в которой, я уверена, Вы, с Вашим щедрым сердцем, мне не откажете, состоит вот в чем: дайте мне совет относительно книги, которую я написала. Я не говорю, что это невесть какая хорошая книга, только в ней почти что все — истинная правда, а интересу в ней не меньше, чем в любой другой, какие теперь издаются. В литературном мире меня не знают, а Вы понимаете, что это значит, если только у тебя не найдется какого-нибудь влиятельного знакомого (вроде Вас), который замолвит за тебя словечко. Я согласна передать мою книгу, — условившись об отчислении в мою пользу приличного процента с выручки, — любому издателю, какого Вы мне порекомендуете.
От моего мужа и от всей семьи это секрет. Думаю, им будет приятный сюрприз, если книгу напечатают.
Понимая, что Вы не останетесь безразличны, так что, если возможно, напишите мне рекомендательное письмо на имя какого-нибудь издателя, или еще лучше, если б Вы могли поговорить с ними обо мне, а потом меня поставьте в известность.
Взываю к Вам, окажите мне такую услугу. С глубочайшей признательностью благодарю Вас за внимание.
Не справляясь на почте, можно с уверенностью сказать, что письма, подобные этому щекотливому посланию, все время летят туда и сюда, пересекая страну во всех направлениях, летят денно и нощно, непрерывно, неустанно, ежечасно. Их получает каждый мало-мальски известный коммерсант, или путейский начальник, или промышленник, или финансист, каждый мэр, член конгресса, губернатор, издатель, писатель, биржевой маклер, банкир, — словом, каждый человек, которого можно считать «влиятельным». Написаны они всегда по одному образцу: «Вы меня не знаете, но Вы когда-то были знакомы с моим родственником...» и так далее. Всякий из нас хотел бы помочь, мы были бы рады оказать услугу, рады отправить именно такой ответ, какого от нас ждут, но... в том-то и беда, что помочь тут совершенно не в нашей власти, ибо не было еще случая, чтобы подобное письмо пришло от человека, которому можно помочь. Тот, кто готов постоять за себя и за свое дело, не нуждается в помощи, хотя ему-то как раз вы могли бы помочь; но такому человеку просто не придет в голову обратиться за поддержкой к постороннему. У него есть талант, и он это знает и сам рвется в бой; он будет отстаивать свое в борьбе и не отступится, не побоится, — сам за себя, полагаясь только на самого себя. А это жалкое письмо, которое приходит к вам от неспособных, от беспомощных, — как вы, кому оно знакомо, на него отвечаете? Какие слова вы находите для ответа? Ведь так не хочется причинить боль, и делаешь все, чтобы этого избежать. Какие же слова вы находите? Как выбираетесь из этого затруднительного положения, не отягчая своей совести? Пытаетесь ли вы вразумить их? Мой старый ответ на одно такое письмо покажет, что я однажды сделал подобную попытку. Был ли я удовлетворен тем, что у меня получилось? Может быть; а может быть, и нет; вероятно, нет, скорей всего нет Я уже давным-давно забыл. Во всяком случае, этот мой эпистолярный опыт прилагаю.
Ответ
Я знаком с мистером Х., и я пойду к нему, любезная сударыня, если по размышлении Вы все же найдете, что Вам этого хочется. Между нами состоится разговор. Я знаю, какие формы он примет. Он будет протекать следующим образом:
Мистер Х. Какое у вас впечатление от ее книг?
Мистер Клеменс. Я с ними незнаком.
Х. Кто был ее издателем раньше?
Кл. Не знаю.
Х. Но у нее был издатель, надеюсь?
Кл. Д-думаю, что не было.
Х. Гм. Значит, это ее первый роман?
Кл. К-кажется, да. По-моему, первый.
Х. О чем же он? Что он собой представляет?
Кл. Я не знаю.
Х. Вы его не читали?
Кл. Собственно, я... нет, не читал.
Х. Гм-гм. Давно вы с ней знакомы?
Кл. Я с ней незнаком.
Х. Незнакомы?
Кл. Нет.
Х. Э-э... гм. Каким же образом получилось, что вы хлопочете о ее романе?
Кл. Понимаете ли, она... она написала мне, просит найти ей издателя и упоминает вашу фамилию.
Х. Почему же она обратилась к вам, а не ко мне?
Кл. Она хотела, чтобы я употребил свое влияние.
Х. Господи! Да при чем же тут влияние?
Кл. Ну, она, очевидно, считает, что на вас для верности нужно повлиять, тогда вы обязательно уделите внимание ее роману.
Х. Но ведь мы для того тут и сидим, чтобы уделять внимание книгам — всяким книгам, какие к нам попадают. Это наша должность. Нужно быть глупцом, чтобы не поинтересоваться книгой только потому, что ее автор нам не известен. Издатели так не поступают. А как она могла рассчитывать на ваше влияние, если она с вами незнакома? Видимо, она думает, что вы знаете, как она пишет, и можете замолвить словечко в ее пользу? Так, что ли?
Кл. Нет, не так. Она знает, что я не знаю, как она пишет.
Х. Но в чем же тогда дело? Было же у нее какое-то основание считать, что вы можете рекомендовать издателям ее творчество и что вы считаете себя обязанным это сделать?
Кл. Эго верно. Я... я был знаком с ее дядей.
Х. С ее дядей?
Кл. Да.
Х. Ну, знаете ли! Так вы знакомы с ее дядей? А дядя знаком с ее писаниями, он передоверил их вам, цепь ясна, ничего больше не требуется, вы удовлетворены, и таким образом...
Кл. Нет, это не все, нас связывает и еще кое-что. Я знал дом, в котором ее дядя жил на прииске; я знал также его компаньонов; мало того, я чуть не познакомился с ее мужем, когда он еще не был на ней женат, и уж конечно я знаю ту заброшенную шахту, где раньше времени произошел взрыв, которым его подбросило в воздух и швырнуло на дорогу, прямо на спину проходившему по ней индейцу, и последствия были едва ли не смертельные.
Х. Для него или для индейца?
Кл. Этого она не написала.
Х. (со вздохом). Да-с, доложу я вам... Ее вы не знаете, ее книги не знаете, кто именно получил увечье во время взрыва — тоже не знаете. Вы, я вижу, не знаете ровным счетом ничего, на чем мы могли бы основываться в суждениях об этой книге...
Кл. Я знал ее дядю. Вы забываете дядю.
Х. Э, да какой от него прок? Вы с ним долго поддерживали знакомство? И давно это было?
Кл. Н-ну, я не могу сказать, чтобы я действительно поддерживал с ним знакомство, но, должно быть, я встречался с ним все-таки. Я думаю, именно так оно и было; в подобных случаях нельзя быть уверенным, знаете ли, разве только если это происходило совсем недавно.
Х. А когда же это все происходило?
Кл. Шестнадцать лет тому назад.
Х. Вот так основание для того, чтобы судить о книге! Сначала вы говорили, что знали его, а теперь вы и сами не знаете, знали вы его или нет.
Кл. Да нет же, я его знал; по крайней мере, по-моему, я думал, что я его знал; ну да, я теперь в этом совершенно уверен.
Х. Что вызывает у вас такую уверенность в том, что вы думали, что вы его знали?
Кл. Да она сама мне об этом писала.
Х. Ах, она писала!
Кл. Вот именно, и я в самом деле знал его, хотя сейчас и не помню об этом.
Х. Послушайте, откуда же вы знаете, если вы не помните?
Кл. Ну, это уж я не знаю. То есть не знаю, как это получается, но я знаю много такого, чего я не помню, и помню много такого, чего не знаю. Так бывает со всяким образованным человеком.
Х. (после некоторого молчания). Вам ваше время дорого?
Кл. Нет... то есть не очень.
Х. А мне мое дорого.
Ну вот, и тогда я ушел, потому что у него был очень усталый вид. Переутомился на работе, наверно; я себя до этого никогда не довожу — я видел, к каким плачевным последствиям это приводит. Моя мать всегда боялась, как бы я не надорвался на работе, но со мной этого ни разу не случилось.
Любезная сударыня, Вы сами теперь видите, как все обернется, если я туда пойду. Он будет задавать мне все эти вопросы, я буду стараться отвечать на них как надо, а он будет меня подковыривать при всяком удобном случае, постепенно совсем собьет меня с толку, и под конец у него будет усталый вид от переутомления на работе; тем все дело и кончится, а толку-то чуть. Мне бы очень хотелось быть Вам полезным, но, понимаете ли, их совершенно не интересуют дядюшки и тому подобные материи, их этим не взволнуешь, это не производит ни малейшего впечатления; ведь их не интересует ничего, кроме литературных достоинств самой книги, а заступничество «влиятельных» они едва ли не презирают. Но вот книгами они безусловно интересуются, всегда рады получить новую рукопись и ознакомиться с нею, откуда бы она к ним ни попала, из-под чьего бы пера ни вышла. Так что если Вы надумаете послать Вашу рукопись издателю — любому издателю, — он несомненно подвергнет ее внимательному рассмотрению, в этом я могу Вас заверить.
