Иногда в районе Сити-Холл-Парка мне начинает казаться, что все маленькие оборвыши, сколько их есть в Нью-Йорке, приобрели сапожные щетки и ящики и занялись чисткой ботинок.
— Почищу, сэр, почищу!
— Блеск, навожу блеск, сэр! Всего пять центов!
И они пристают к вам на каждом шагу и преследуют вас от рассвета до заката. И если вы дадите работу одному из них, то полдюжины других усядутся вокруг прямо на земле и будут смотреть, как он чистит, и критиковать его работу, и честить друг друга на жаргоне, который не понять простому смертному, и обсуждать все сенсации дня, и отзываться фамильярно и неуважительно о джентльменах, управляющих этим городом, и ругать их за тупость, и ронять критические замечания в адрес «япошек», и обсуждать передовые, напечатанные в «Геральд», в «Трибюн» и в «Таймс», и даже придираться к политической деятельности самого мистера Сьюарда, а также к политике федерального правительства. Я заметил, что, говоря о великих людях, они панибратски называют их «старина» Сьюард, «старина» Джонсон и тому подобное. И все потому, что эти маленькие вольнолюбивые мерзавцы считают ниже своего достоинства относиться с почтением к кому-либо или к чему-либо.
Обсудив как следует недавнюю покупку русских владений, они переходят к «орлянке» или другим малопочтенным азартным играм, но при этом не забывают своего дела, продолжая, как и прежде, приставать к прохожим.
Вчера на одной глухой улочке я увидел объявление на стене: «Молельня корпуса чистильщиков». Я выяснил, что какой-то благожелатель-энтузиаст созывает сюда три раза в неделю целую кучу этих нью-йоркских гаменов и читает им проповеди и молится за них, вбив себе в голову престранную мысль, что он может спасти их души. И я, конечно, желаю ему успеха, но я и гроша не поставил бы на его предприятие.
Я зашел в этот дом и увидел, что проповедник серьезнейшим образом увещевает сотни две самых отъявленных маленьких сорванцов. Большинство из них слушало довольно внимательно, но критически — всегда критически, потому что, заметьте: тот не настоящий чистильщик, кто не относится ко всему критически. Кое-что из того, что говорил им проповедник, они находили правильным и вполне приемлемым, кое-что вызывало у них протест, но когда он заявил, что Лазарь был воскрешен после того, как пробыл мертвым три дня, маленькие сорванцы молниеносно переглянулись, и взгляды их выразили недоверие. А один парнишка со взлохмаченными волосами и примерно в таком же взлохмаченном тряпье толкнул своего соседа и прошептал ему хрипло:
— Что-то не возьму в толк, — а, Билл? Ведь он бы провонял, точно?
А когда проповедник сказал, что двенадцатью хлебами и несколькими рыбешками удалось чудесным образом напитать пять тысяч человек, один малый обратился к соседу:
— Неужто ты поверишь в это, Джимми?
— Кто его знает... Кто его знает, если они не с голодухи. А то я, бывает, один могу двенадцать хлебов умять. А что? Если, конечно, они не с дом каждый.
И такие замечания они отпускали все время и подвергали критике каждое утверждение, которое казалось им хоть немного сомнительным; и чем дольше я там сидел, тем меньше я верил в успех этой затеи — обратить на путь истинный хоть кого-нибудь из этого воинства чистильщиков, посещающего молельню.
А вечером я побывал в театре Олд-Бауэри и увидел в партере всю братию. Там их было, наверно, сотни три, и они стояли, грязные, оборванные, в тесноте партера и весьма своеобразно критиковали постановку и высмеивали актеров. Они яростно аплодировали всем «героическим» сценам, зато все чувствительные сцены неумолимо обливали презрением.
Я спросил одного из них, что он думает об игре ведущего актера.
— Ах, этот, — куда ему! Вы бы слышали Проктора — вот это да! Да его отсюда до самого Сентрал-Парка слышно было, когда он Ричарда Третьего представлял!
На пятом ярусе — на галерке — толпилось множество негров, и в этой толпе можно было увидеть также чистильщиков и уличных женщин. Там был бар, и две женщины подошли к нам и попросили угостить их. Мальчишка, который совсем недавно чистил мои ботинки и на этом основании чувствовал личную заинтересованность в моем материальном благополучии, подмигнул мне с каким-то странным выражением, одновременно грустным и таинственным. Я подошел к нему и попросил, чтобы он расшифровал свою сигнализацию, на что он ответил:
— Держитесь подальше от этих. Я здесь уже четыре года околачиваюсь, так я их насквозь вижу. И никуда не ходите с этой кудрявой, и с той второй тоже — они вас обчистят. Это уж как пить дать. Да спросите любого полисмена — он вам скажет. Вот та кудрявая — она в «черном вороне» разъезжает чаще, чем в любом другом экипаже. И к выпивке этой даже не притрагивайтесь. Только не говорите никому, что я вам сказал, а то они меня вышибут отсюда, ясно?.. А только в рот не берите этого пойла — настоящая отрава.
Я поблагодарил юного философа за совет и последовал ему. Мне показалось, что все мальчишки — чистильщики и газетчики, — которые не попали в театр, столпились у входа. Десятки рук протянулись к нам за контрамарками, когда мы во время антракта отправились домой. Мы достали свои контрамарки, и тут все бросились на нас с шумом и криком и стали отнимать их друг у друга. Отчаянное, независимое и непослушное племя эти чистильщики и уличные мальчишки. Настоящие головорезы, самый подходящий народ для новых приисков и рудников.
Примечания
Сьюард Уильям Генри (1801—1872) — американский политический деятель, в 1861—1869 гг. — государственный секретарь США.
Обсудив... недавнюю покупку русских владений... — Речь идет о покупке Соединенными Штатами Аляски («Русской Америки»); переговоры начались в 1859 г., затянулись в связи с Гражданской войной и закончились подписанием 30 марта 1867 г. договора, по которому Аляска была продана США за 7 200 000 долларов.
Проктор Джозеф (1816—1879) — известный американский актер. 20 мая 1867 г. в театре Олд-Бауэри в Нью-Йорке состоялась премьера пьесы Шекспира «Макбет» с участием Проктора.
