23 марта 1906 г.
Много лет тому назад миссис Клеменс любопытства ради коллекционировала странные и оригинальные адреса, которые украшали письма, присланные мне незнакомыми людьми из самых глухих уголков земного шара. Один из таких адресов создал доктор Джон Браун, а письмо это, вероятно, было первым, которое он мне написал после того, как мы вернулись на родину из Европы в августе или сентябре 1874 года. По-видимому, доктор писал наш адрес по памяти, так как он превратил его в следующее забавное крошево:
Мистеру С.Л. Клеменсу.
(Марку Твену)
Хартфорд, штат Нью-Йорк.
Вблизи Бостона, в Соединенных Штатах
Дальнейшему просто трудно поверить, хотя это факт. Нью-йоркский почтамт, где любой состоящий там на жалованье идиот мог бы сразу сказать, кому и в какой именно Хартфорд адресовано письмо, взял да и отправил его в крохотное селение, затерянное в глуши обширного штата Нью-Йорк! И все почему? Да потому, что это забытое богом и людьми селение именовалось Хартфорд! Оттуда оно вернулось на нью-йоркский почтамт. Вернулось без сопроводительной надписи: «попробуйте Хартфорд в Коннектикуте», хотя тамошний почтмейстер отлично знал, что отправитель письма имел в виду именно этот город. Тогда нью-йоркский почтамт вскрыл письмо, узнал из него адрес доктора Джона, а затем вложил его в новый конверт и отослал в Эдинбург. После этого доктор Джон узнал мой адрес у издателя Мэзиса и послал мне свое письмо вторично. Он приложил к нему старый конверт — тот, который испытал вышеперечисленные приключения, — и гнев его против нашей почтовой системы был подобен ярости ангела. Насколько я могу судить, он впервые за всю свою жизнь позволил себе почти желчный, почти оскорбительный тон. Почта Великобритании, писал он, хвалится тем, что, как бы ловко ни был зашифрован истинный адрес на конверте, она все равно разыщет адресата, в то время как... тут доктор Джон напустился на нашу почтовую систему, которая, по его мнению, была создана для того, чтобы по мере сил и возможностей мешать письму достичь места своего назначения.
Доктор Джон имел полное право так ругать нашу почту в ту эпоху. Но эпоха эта длилась недолго. Если не ошибаюсь, генеральным почтмейстером тогда был Кэй. Он был новой метлой и некоторое время мел всем на удивление. Он ввел несколько железных правил, которые превратили переписку нации в хаос. Ему не пришло в голову — разумные мысли редко приходили ему в голову, — что среди нас есть несколько миллионов человек, которые не часто пишут письма, не имеют ни малейшего представления о почтовых правилах и непременно напутают в адресе, если в нем можно будет что-нибудь напутать; ему не пришло также в голову, что обязанность правительства — сделать все возможное, чтобы письма этих простаков попали по адресу, а не изобретать новые способы, как помешать этому. Кэй вдруг выпустил несколько чугунных правил — одно из них гласило, что письмо должно доставляться в место, указанное на конверте, и что на этом все усилия найти адресата кончаются; разыскивать его не следует. Если в указанном месте его не окажется, письмо должно быть возвращено отправителю. Письмо доктора Джонса предоставляло почтамту широкий выбор — впрочем, не такой уж широкий. Переслать его следовало в город Хартфорд. Этот Хартфорд должен был находиться неподалеку от Бостона; а также — в штате Нью-Йорк. Письмо отправили в Хартфорд, расположенный дальше от Бостона, чем другие города того же наименования, но зато находившийся в штате Нью-Йорк, — и кончилось все это плачевно.
Другое правило, введенное Кэем, требовало, чтобы после названия города — например, «Нью-Йорк» или «Чикаго», или «Филадельфия», или «Сан-Франциско», или «Бостон» — ставилось название штата, иначе письмо направлялось в отдел недоставленных писем. Кроме того, нельзя было написать просто «Нью-Йорк, штат Нью-Йорк», а требовалось добавить еще слово «город», иначе письмо отправлялось в отдел недоставленных писем.
За первые тридцать дней после введения этого оригинального правила в отдел недоставленных писем из одного только нью-йоркского почтамта поступило примерно сто шестьдесят тысяч тонн писем. В отделе недоставленных писем они не поместились, и их начали складывать на улице. На улицах внутри города места не хватило, так что из злосчастных писем вокруг города был возведен вал. Если бы это проделали во время Гражданской войны, то мы могли бы не опасаться, что армия южан войдет в Вашингтон, и были бы избавлены от многих страхов и тревог. Южане никогда не сумели бы ни перебраться через этот бруствер, ни прорыть в нем туннель, ни взорвать его. Мистера Кэя вскоре удалось образумить.
Затем мне было доставлено письмо, вложенное в новый конверт. Это письмо написал мне деревенский священник, не то из Богемии, не то из Галиции, смело адресовав его:
Марку Твену.
Где-то.
Письмо пропутешествовало через несколько европейских стран, встречая на своем пути самое теплое гостеприимство и дружескую помощь; с обеих сторон его покрывала кольчуга из штемпелей — всего мы насчитали их девятнадцать. И одним из них был штемпель нью-йоркского почтамта. В Нью-Йорке, на расстоянии трех с половиной часов пути от моего дома, почтовое гостеприимство иссякло. Там письмо вскрыли, узнали адрес священника и незамедлительно вернули ему его послание, как и в случае с доктором Джоном Брауном.
Среди любопытных адресов в коллекции миссис Клеменс было письмо из Австралии, на конверте которого стояло:
Марку Твену.
Бог знает где.
Этот адрес был замечен многими газетами на пути странствия письма и, без сомнения, подсказал какому-то незнакомцу в далекой стране другой, не менее любопытный, а именно:
Марку Твену
Куда-то
(Можно через Сатану)
Доверие моего корреспондента не было обмануто. Сатана любезно переслал письмо по назначению.
Сегодня утром был получен еще один подобный экспонат. Это письмо пришло из Франции — от английской девочки — и адресовано:
Марку Твену.
Через президента Рузвельта.
Белый дом,
Вашингтон.
Америка, США.
Оно нигде не задержалось, и на вашингтонском штемпеле стоит вчерашнее число.
В дневнике, который много лет тому назад некоторое время вела миссис Клеменс, я нахожу частые упоминания о миссис Гарриет Бичер-Стоу — нашей соседке по Хартфорду, где наши дома даже не были отделены забором. В хорошую погоду она гуляла по нашему саду и двору, как по своим собственным. Ее рассудок уже сильно ослабел, и она вызывала глубокую жалость. Весь день она бродила по городу под присмотром дюжей ирландки. В хорошую погоду двери всех домов обычно бывали открыты настежь. Миссис Стоу входила куда ей заблагорассудится, и так как она всегда носила мягкие туфли и постоянно пребывала в детски-веселом настроении, то непременно старалась кого-нибудь напугать, что доставляло ей неизъяснимое удовольствие. Она тихонечко подходила сзади к человеку, погруженному в размышления, и испускала боевой клич, от которого ее жертва только что не выпрыгивала из собственной одежды. Но иногда у нее бывало другое настроение. Порой в нашей гостиной раздавалась тихая музыка — миссис Стоу пела за роялем старинные грустные песни, и трогательно это было необычайно.
Ее муж, старый профессор Стоу, был удивительно колоритной фигурой. Он носил шляпу с широкими обвисшими полями. Это был человек крупного сложения, очень строгий и суровый на вид. Его густая седая борода доходила чуть ли не до пояса. Из-за какой-то болезни нос его сильно распух, стал бугристым и очень напоминал кочан цветной капусты. Наша маленькая Сюзи, впервые встретясь с ним на соседней улице, в полном изумлении кинулась к матери и объявила: «Санта-Клаус вырвался на волю!»
Примечания
Браун Джон (1810—1882) — врач и литератор, с которым семья Твена познакомилась во время путешествия по Англии и Шотландии.
Бичер-Стоу Гарриет (1811—1896) — американская писательница, автор знаменитого романа «Хижина дяди Тома».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
