И весть нежданная ее так поразила,
Что пала замертво она, лишившись силы.
Тут брат ее пришел — обнять и приласкать,
Но молвила она: «Нет, счастья мне не знать!»
«Трагедия Барнардкасла».
— Какой он представительный, правда?
— Кто, этот неуклюжий, рядом с мисс Хокинс?
— Ну да. Вот он разговаривает с миссис Скунмейкер. Какая аристократическая небрежность и непринужденность. Ни малейшей искусственности. Посмотрите, какие у него красивые глаза.
— Очень. Вот они идут в нашу сторону. Может быть, он подойдет сюда. Но у него ужасно беспомощный вид, прямо как у новорожденного младенца. Кто это, Бланш?
— Как кто? Вы здесь уже целую неделю, Грейс, и не знаете его? Это гвоздь сезона — Вашингтон Хокинс, ее брат.
— Да неужели?
— Они из очень старинной семьи, по-моему, из Кентукки родом. Он, кажется, получил в наследство громадные земли в Теннесси. Их семья все потеряла во время войны — и рабов и все такое. Но у них очень много земли, шахты, всякие ископаемые. И при этом мистер Хокинс и его сестра поглощены заботами о цветных. Они с сенатором Дилуорти придумали план: хотят обратить большую часть своих земель на пользу освобожденных рабов.
— Да что вы говорите? А я думала, что это просто какой-то увалень откуда-нибудь из Пенсильвании. Он и правда не такой, как все. Наверно, всю жизнь сидел у себя на плантации.
Был дневной прием у супруги члена конгресса миссис Скунмейкер, милейшей женщины, простой и приветливой. Ее дом прослыл одним из самых приятных в Вашингтоне. Здесь было меньше показного, чем во многих других домах, а люди охотно бывают там, где что-то напоминает им тишину и покой домашнего очага. Миссис Скунмейкер держалась в столичном обществе столь же просто и безыскусственно, как у себя в Нью-Йорке, и, живя здесь вместе с мужем и детьми, поддерживала настоящий семейный уют. Вот почему, должно быть, люди тонко чувствующие любили бывать у нее.
Вашингтон — это некий микрокосм, здесь можно на пространстве радиусом в одну милю подобрать любое общество по своему вкусу. Для значительной части тех, кто наезжает в Вашингтон или постоянно тут живет, все крикливо-модное, всякая фальшь, подделка и спекуляция так же отвратительны и невыносимы, как и для жителей любого культурного города Новой Англии. Скунмейкер был не то чтобы одним из лидеров в палате представителей, но его очень уважали за выдающиеся способности и за честность. Никому и в голову не пришло бы под благовидным предлогом всучить ему акции Национального фонда помощи руководителям ассоциаций духовного совершенствования.
В ту пору такие дневные приемы посещали больше женщины, чем мужчины, и те, кого это интересует, могли бы, изучая костюмы собравшихся здесь дам, разрешить вопрос, для чего же в конечном счете наряжается женщина — чтобы покорять мужчин или чтобы показать себя другим женщинам? Это весьма важный вопрос, он всегда вызывал немало споров, и решение его послужило бы прочной философской основой для суждения о том, что же такое женский характер. Мы склонны занять промежуточную позицию и утверждаем: женщина наряжается для собственного удовольствия и не может не наряжаться — такова ее природа.
— Они идут сюда, — сказала Бланш.
Люди расступались, давая им дорогу, оборачивались и смотрели им вслед. Вашингтону стало казаться, что смотрят и на него, и он то опускал глаза, то вдруг принимался разглядывать потолок, силясь сохранить непринужденный вид.
— Доброе утро, мисс Хокинс. Очень рада. Мистер Хокинс — моя подруга, мисс Медлар.
Мистер Хокинс попытался отвесить подобающий случаю поклон и при этом наступил на шлейф супруги сенатора Поплина. Миссис Поплин гневно обернулась, но тотчас просияла, увидев, кто виновник происшествия. Выпутываясь из ее шлейфа, мистер Хокинс, которому надо было еще помнить и о своей шляпе и о том, что надо же раскланяться, когда тебя представляют молодой девице, столкнулся с мисс Бланш, — она премило извинилась, точно это она совершила неловкость. И мистер Хокинс наконец пришел в себя.
— Вам не кажется, что сегодня очень тепло, мистер Хокинс? — сказала Бланш, чтобы нарушить молчание.
— Ужасная жара, — отозвался Вашингтон.
— Тепло не по сезону, — любезно продолжала Бланш. — Но вы, наверно, привыкли к жаре, — прибавила она: она полагала, что во всех бывших рабовладельческих штатах термометр всегда показывает девяносто градусов. К здешней погоде вы, должно быть, относитесь не очень одобрительно?
— Очень одобрительно, — сказал Вашингтон, оживляясь, — когда не слишком прохладительно.
— Ах, как остроумно! Слышишь, Грейс? Мистер Хокинс относится к погоде одобрительно, когда она не прохладительна.
— Что прохладительно, дорогая? — переспросила Грейс, которая тем временем разговаривала с Лорой.
Итак, беседа завязалась. Вашингтон отважился и сам высказаться:
— Видели вы этих японцев, мисс Ливит?
— Да, какие они странные, правда? Но такие воспитанные и очень живописные. Как по-вашему, мистер Хокинс, цвет кожи имеет значение? У меня с детства предубеждение против цветных.
— Вот как? А у меня нет. Я всегда считал мою старую няньку красавицей.
— Какая у вас, наверно, была интересная жизнь! Пожалуйста, расскажите что-нибудь!
Вашингтон уже готов был приступить к длинному и подробному рассказу, но тут он встретился взглядом с генеральшей Мак-Фингал.
— Были вы сегодня в конгрессе, мистер Хокинс? — спросила та.
Нет, Вашингтон там не был. А что, там что-нибудь из ряда вон выходящее?
— Говорят, все были ужасно взволнованы! Всё эта история с «Алабамой», знаете. Генерал Сатлер, от штата Массачусетс, так резко высказался об Англии, и, говорят, он хочет войны.
— Скорее всего он просто хочет выдвинуться, — сказала Лора. — Вы заметили, когда он выступает, он одним глазом смотрит на председателя, а другим — на публику.
— Ну а мой муж говорит, что заводить речь о войне глупо и грешно. Он-то знает, что такое война. Если уж воевать, я надеюсь, мы выступим в защиту кубинских патриотов. Как по-вашему, мистер Хокинс, нужна нам Куба?
— По-моему, просто необходима, — сказал Вашингтон. — И Санто-Доминго тоже. Сенатор Дилуорти говорит, что мы непременно распространим нашу веру по всем островам Атлантического океана. Нам надо округлить свои владения и...
Дальнейшие рассуждения Вашингтона были прерваны Лорой: она увлекла его в другой конец комнаты и напомнила, что им пора домой.
— До чего глупы и утомительны все эти люди, — сказала она. — Едем.
Они направились было к хозяйке, чтобы проститься, как вдруг взгляд Лоры упал на человека, с которым в эту минуту разговаривала миссис Скунмейкер. На мгновение сердце ее замерло. Это был красивый мужчина лет сорока, а может быть, и старше. Волосы и бакенбарды его уже начали седеть, и он опирался на трость, как будто слегка прихрамывал. А возможно, ему и не было сорока, просто он бледен и черты суровые, наверно, немало пережил.
«Нет. Не может быть, — сказала себе Лора. — Это только сходство». Но тут он обернулся, так что Лора хорошо видела его лицо. Она протянула руку и вцепилась в локоть брата, чтобы не упасть.
Ничего не подозревавший Вашингтон с недоумением оглянулся. Глаза Лоры пылали ненавистью, и она была бледна как смерть, — Вашингтон еще не видел ее такой.
— Что с тобой, сестренка? Ты белая, как бумага.
— Это он, он. Идем, идем скорей! — И она потащила его прочь.
— Кто он? — спросил Вашингтон уже сидя в карете.
— Никто, ничего... Разве я сказала «он»? У меня от жары голова закружилась. Молчи об этом. Никому ничего не говори, — прибавила она настойчиво, сжимая его руку.
Добравшись наконец до своей комнаты, Лора подошла к зеркалу — в нем отразилось мертвенно-бледное, осунувшееся лицо.
— Боже мой! — воскликнула она. — Я этого не вынесу. Мне надо было тогда его убить, если б только я могла. Негодяй, он еще жив и посмел явиться сюда! Я должна была убить его. Он не имеет права жить. Как я его ненавижу! А ведь я любила его. Господи, как я его любила! И почему он не убил меня? Нет, он сделал больше. Он убил все, что во мне было хорошего. Но он от меня не уйдет. На этот раз ему не уйти! Может быть, он забыл? Но я ему докажу, что когда женщина ненавидит, она не забывает. Закон? Что в нем толку? Закон всегда будет на его стороне, а я останусь отверженная и опозоренная. Весь Вашингтон подобрал бы свои добродетельные юбки и отвернулся бы от меня, если бы это стало известно... Хотела бы я знать, он тоже меня ненавидит?
Так она бушевала, переходя от ярости к слезам и от слез к ярости, даже не пытаясь сдержать эту бурю страстей.
Пришла горничная сказать, что обед подан. У Лоры болит голова. Настал час приема у президента. У Лоры отчаянно разболелась голова. Придется сенатору ехать одному.
Эта мучительная ночь походила на другую, которую Лора не забыла. Как живо ей все вспомнилось! Тогда казалось, может быть, она и ошибается. Возможно, он еще вернется. Быть может, он все-таки любил ее хоть немного. Но теперь она знала: нет, не любил. Теперь она знала: он подлый негодяй, у него нет сердца. За все годы — ни слова, ни весточки! Она надеялась, что он умер. Жива ли еще его жена? Лора ухватилась за мелькнувшую надежду, и мысли ее приняли новый оборот. Быть может, в конце концов... она должна с ним повидаться! Она не в силах жить, не повидавшись с ним. Улыбнется ли он ей, как в те далекие дни, когда она его так любила? Или станет насмехаться, как в час их последней встречи? Когда он такой, она его ненавидит. А если он скажет: «Лора, милая!» — и посмотрит так... Надо увидеть его. Надо положить конец сомнениям!
Два дня Лора не выходила из своей комнаты то под одним предлогом, то под другим: нервическая головная боль, простуда... и в доме сенатора Дилуорти воцарилась тревога. Посетителям не удавалось повидать Лору, и, уходя, они говорили, что перед этим она была уж слишком весела, — они не говорили «легкомысленна», хотя некоторые, возможно, думали именно это. Женщина, пользующаяся таким вниманием и успехом в обществе, как Лора, не может исчезнуть на два дня, не вызвав разных толков на свой счет, и не всегда лестных.
На третий день она вышла к столу и казалась такою же, как всегда, быть может, немного бледна, и только. Если и стали глубже какие-то морщинки у глаз, они были искусно скрыты. План действия был готов.
За завтраком Лора спросила, слышал ли кто-нибудь ночью странный шум? Нет, никто не слышал. Вашингтон, стоило ему закрыть глаза, уже ничего не слышал. Некоторые полагали, что он и с открытыми-то глазами ничего не слышит.
Сенатор Дилуорти сказал, что он вернулся домой поздно. Задержался после молитвенного собрания. Может быть, его возвращение и потревожило Лору?
Нет, сказала Лора. Она слышала, как он вернулся. А шум был позже. Может быть, это просто нервы, но ей показалось, что кто-то пытается забраться в дом.
— Весьма вероятно, — сострил мистер Брайерли, — ведь никто из членов конгресса не был занят на вечернем заседании.
Сенатор нахмурился. Ему неприятно слышать такие остроты, предоставьте их газетам. Быть может, поблизости бродят грабители?
Лора сказала, что скорее всего у нее просто расстроены нервы. Но все-таки ей будет спокойнее, если Вашингтон даст ей один из своих пистолетов. Вашингтон принес револьвер и показал сестре, как его заряжать и как стрелять.
В это утро Лора отправилась с дружеским визитом к миссис Скунмейкер.
— У вас на приемах всегда необыкновенно мило, — сказала она хозяйке. Кажется, все приятные люди сходятся к вам.
— Рада слышать это от вас, мисс Хокинс. Я надеюсь, что моим друзьям нравится у меня. Правда, в Вашингтоне такое смешанное общество — всего понемножку!
— Ну, я думаю, у вас бывает не так уж много мятежников? — с улыбкой сказала Лора.
Если миссис Скунмейкер и показалось странным это слово в устах дамы, которая каждый день встречается с «мятежниками» в обществе, она ничем не выдала своего удивления.
— Мы, знаете ли, больше не называем их мятежниками, — только и сказала она. — Пока мы не переехали в Вашингтон, я думала, что мятежники не похожи на всех людей. А оказалось, что мы все очень похожи друг на друга и что доброта и открытый нрав побеждают всякие предрассудки. И потом, знаете, у нас столько общих интересов. Мой муж иногда говорит, что, по его мнению, и южане и северяне совершенно одинаково жаждут дорваться до государственной казны. Вы ведь знаете, мистер Скунмейкер состоит в комиссии по ассигнованиям.
— И он знаком со многими южанами?
— О да. Кое-кто был на днях у меня на приеме. Был даже один полковник — приезжий; такой красивый, седой, — вы его, вероятно, не заметили... ходит с тростью. Очень милый человек. Я сначала удивилась, что он у нас появился. А когда муж вернулся домой и просмотрел визитные карточки, он сказал, что этот полковник хочет получить возмещение за хлопок. Вот он — истинный южанин! Может быть, вы его знаете, только не припомню, как его фамилия. А, вот его карточка — он из Луизианы.
Лора взяла карточку, посмотрела на нее внимательно, запоминая адрес, потом отложила со словами:
— Нет, это имя мне незнакомо.
В тот же день Лора написала и отправила записку. Записка была выведена круглыми буквами, совсем не похожими на обычный беглый почерк Лоры, и адресована в некий дом на одной из улиц Джорджтауна. В записке стояло:
«Дама, проживающая в доме сенатора Дилуорти, хотела бы побеседовать с полковником Джорджем Селби по делу, связанному с возмещением убытков по хлопку. Просьба зайти в среду в 3 часа дня».
Лора знала, что в среду в три часа дня в доме, кроме нее, никого не будет.
Примечания
«Алабама» — один из нескольких быстроходных крейсеров, проданных во время Гражданской войны Англией южанам и нанесших большой ущерб торговому флоту северян.
Если уж воевать, я надеюсь, мы выступим в защиту кубинских патриотов. — В 1868 г. на острове Куба, принадлежавшем в то время Испании, вспыхнуло восстание. Преследуя захватнические цели, президент Грант (1822—1885) собирался признать повстанцев, но вынужден был отказаться от своего намерения, поскольку США не были еще готовы к войне с Испанией.
Санто-Доминго (Доминиканская республика) — восточная часть острова Гаити.
...по делу, связанному с возмещением убытков по хлопку. — На основании декларации президента Линкольна от 8 декабря 1863 г., гарантировавшей восстановление в правах и возмещение понесенного материального ущерба бывшим мятежникам, признавшим правительство своего штата, многие плантаторы-южане еще долгое время после окончания Гражданской войны предъявляли материальные претензии правительству США.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
