произнесенная в Чикаго, на банкете, который Теннессийская армия давала в честь своего главнокомандующего, генерала У.С. Гранта, в ноябре 1879 г.
(Пятнадцатый правильный тост был «за младенцев», — «они утешают нас в печали, не забудем их в радости»).
Мне это нравится. Мы не все имели счастье быть дамами. Не все мы были генералами, поэтами или государственными людьми, но когда был провозглашен тост за младенцев, все мы оказались на равной почве. Стыд и срам, что в продолжение целых тысячелетий на мировых банкетах совершенно игнорировали младенцев, как будто они не имели ровно никакого значения. Подумайте немножко, оглянитесь назад, лет на пятьдесят, на сто, на первое время вашей семейной жизни, взгляните вновь на вашего первого младенца, тогда вы вспомните, что он значит очень много, даже больше, чем много. Все ваши солдаты знают, что, когда этот маленький человечек появился и занял главную квартиру вашей семьи, вы должны были вооружиться покорностью. Он забрал команду в свои руки. Вы сделались его лакеем, его единственным телохранителем и должны были стеречь его. Этот командир не обращал внимания ни на взгляд, ни на расстояние, ни на погоду, ни на что другое. Снисхождений он не делал. Вы должны были исполнять его приказание, несмотря на то, возможно или невозможно это было. В его кодексе военной тактики признавалась только одна форма марша, а именно: марш-маршем. Он обращался с вами самым дерзким и неуважительным образом и храбрейший из вас не смел сказать ему ни слова. Вы могли бесстрашно выносить смертельную бурю Донельсона и Виксбурга и воздавать ударом за удар; но когда он драл вам волосы, выдирал усы, вывертывал нос, вы должны были переносить всё это. Когда в ушах ваших раздавался военный гром, вы обращались лицом к орудиям и твердым шагом подвигались вперед; но когда он разражался всеми ужасами своего военного крика, вы направлялись в другую сторону и очень рады были, если это вам удавалось. Когда он требовал мягчительного сиропа, разве вы решались заметить хотя бы про себя, что известные занятия не подходят для офицера и джентльмена? Нет. Вы вставали и добывали его. Когда он приказывал подать ему рожок и он оказывался не разогретым, разве вы отказывали ему? Нет. Вы шли и разогревали молоко в рожке. Вы даже до такой степени снисходили к вашему мелочному занятию, что пробовали это теплое, безвкусное вещество, чтобы удостовериться, хорошо ли оно сделано — три части воды на одну часть молока, щепотку сахару для уменьшения колик и капля горькой мяты, чтобы уничтожить эту вечную икоту. Я и теперь могу попробовать это вещество. А скольким вещам вы научаетесь за это время! Сентиментальная молодежь рассказывает до сих пор прелестную старую сказку о том, что когда ребенок улыбается во сне, это значит, что ангелы нашептывают ему на ухо. Очень мило, но слишком тонко: это просто потому случается, что у него ветры в животе, друзья мои. Если ребенок предлагал вам прогуляться с ним в его обычный час, в два часа утра, разве вы не вскакивали с кровати и не замечали про себя, мысленно, не хуже любой прописи, что именно это хотели вы сами предложить себе. О, вы были под хорошей дисциплиной, и когда вы, раскачиваясь, ходили взад и вперед по комнате, в расстегнутом мундире, вы не только подражали недостойному лепету младенца, но даже нежно настраивали ваши воинственные голоса и пробовали петь! — «Баюшки баю», например. Что за зрелище для Тенннесийского войска! Что за мучение соседям, так как не все же на милю кругом любят слушать военную музыку в три часа утра. А когда вы проделывали эту штуку в продолжение двух, трех часов и маленькая бархатная головка давала вам понять, что ничто так не нравятся ему, как движение и шум, что вы тогда делаете? (Продолжайте!) Вы просто продолжали всё это до тех пор, пока не выбились из последних сил. Что за мысль, что младенец ничего не значит! Один ребенок наполняет собой весь дом и весь главный двор. Один ребенок может задать больше дела, чем все вы, и весь ваш внутренний департамент может выслушать. Он предприимчив, неудержим, до краев полон беззаконной деятельности. Делайте, что хотите, вы никогда не в состоянии удержать его в рамках. На целый день достаточно одного младенца. Никогда не молитесь о близнецах, если не лишились рассудка. Близнецы равняются вечному мятежу и не представляют особенной разницы между тройнями и народным восстанием.
Да, давно пора было провозгласителю тостов признать важное значение младенцев. Подумайте только, что за жатва готовится на будущее! Через пятьдесят лет мы все умрем, я полагаю, и тогда этот флаг, если только он переживеть нас до того времени (будем надеяться, что так и случится), будет развеваться над республикой, насчитывающей 200.000.000 душ, согласно установленным у нас законам приращения. Наша теперешняя государственная шхуна возрастет до размеров политического левиафана, до размеров «Грэт Истерна». Грудные младенцы наших дней будут на палубе. Постарайтесь хорошенько выдрессировать их, так как мы вручаем в руки их большое обязательство. В числе трех или четырех миллионов колыбель, качающихся теперь в страхе, существуют такие, которые народ готов бы сохранить навеки в качестве святынь, если бы мог знать, какие именно. В одной из этих колыбелей у неведающего судьбы своей Фараггота будущего, режутся зубы — подумайте об этом, — и он утопает в смертельно-серьезном неопределенном, но совершенно оправдываемом мире неведения. В другой — будущий знаменитый астроном, томно щурится при блеске млечного пути, бедненький малютка, и удивляется, что такое могло случиться с той, которую зовут кормилицей. В третьей лежит будущий великий историк и, без сомнения, будет продолжать лгать1 до тех пор, пока не окончит своей земной миссии. В четвертой — будущий президент трудится над разрешением не более глубокого государственного вопроса, как-то, куда девались так рано его волосы; а в огромном строю других колыбелей барахтается теперь тысяч шестьдесят будущих искателей мест, которые потом дадут ему случай второй раз призадуматься над этой старой задачей. А в других еще колыбелях, где-нибудь под флагом, будущий знаменитый главнокомандующий американскою армией так мало обременен своими будущим величием и ответственностью, что в эту минуту посвящает весь свой стратегический ум на попытку впихнуть как-нибудь большой палец своей ноги в рот, — великое дело, на которое (я не думаю выказать этими словами неуважение) знаменитый гость сегодняшнего вечера употреблял всё свое внимание лет пятьдесят шесть тому назад; и если дитя представляет собою пророчество человека, то очень немногие усомнятся в том, что он этого добился.
Примечания
1. Непереводимая игра слов: to lie — лежать и лгать в то же самое время. Пр. перев.
