Борьба «европофилов» и «западников» в американской литературе («западничеством» в США, в силу географических причин, называлось направление, отстаивавшее «самобытное» развитие национальной культуры) концентрировалась вокруг вопроса, как относиться американским писателям к европейскому культурному наследию. Юмористы границы занимали в этой борьбе крайнюю антиевропейскую позицию. Не следует приписывать теоретикам американского «западничества» какие-либо особо важные заслуги в создании американской национальной литературы. Их основная идея — создать американскую литературу в отрыве от европейской и в противовес ей — была антиисторической и отражала их ошибочное представление, что Соединенные Штаты будут развиваться иным путем, нежели европейские страны.
Принадлежность к школе американских юмористов заранее определяла и точку зрения молодого Твена как решительного сторонника «самобытного» развития американской культуры. В его первой большой книге «Простаки за границей» эта точка зрения получила по-своему чрезвычайно законченное выражение. То, что Твен трактовал в своей книге европейский материал, само по себе неизбежно вело к выяснению его взгляда на «наследие». То, что он подошел к решению этого вопроса с оружием американского юмора, должно было заставить «европофилов» серьезно обеспокоиться. Действительность превзошла их худшие опасения.
Твен не оставляет от «милых европейских реликвий» камня на камне. Он хохочет над средневековыми замками, над римскими древностями, над французскими манерами. История Абеляра и Элоизы в его изложении забавный фарс. Описывая любовь Петрарки и Лауры, он выражает сочувствие мужу Лауры, который, по его мнению, незаслуженно забыт потомством. Осмотр Колизея дает ему повод для бурлеска. Он знакомит читателя со счастливо найденной им афишей гладиаторского боя и с газетной рецензией, принадлежащей «древнеримскому репортеру». Оба документа составлены в стиле новейшей американской журналистики с широким использованием рекламных приемов и спортивного жаргона. Имя Микеланджело Твен читает на американский манер — Майкл Анджело — и поясняет читателю, что европейцы пишут более или менее грамотно, но правильно произнести написанное не умеют. О классических произведениях европейской живописи он отзывается как о «прокопченных каминных экранах, именуемых шедеврами Рубенса, Симпсона, Тициана или Фергюсона или кого-нибудь еще из той же компании». Поездка в гондоле по венецианским каналам разочаровывает его, и он обращается к поющему гондольеру со следующими словами:
«Вот что, Родриго Гонзалес Майкл Анджело, я паломник, и я здесь человек новый, но я не допущу, чтобы ты терзал мои уши визгом тупой пилы... Хватит и того, что я навек лишился иллюзий, которые столько лет лелеял в сердце, — романтической венецианской гондолы и пышно одетого гондольера. Но большего я не потерплю. Я приношу страшную кровавую клятву, что петь ты не будешь. Еще один вопль — и ты отправишься за борт!»
Твен развлекает своих соотечественников, выдумывая неправдоподобные детали из истории и быта европейских стран. Он пугает европейцев «людоедским» юмором американской границы. Увидев ребенка, он говорит, что тот был так мал, что его «не хватило бы для начинки пирога». Когда американским туристам показывают в музее египетскую мумию, они заявляют, что их не интересуют «лежалые трупы», но если найдется какой-нибудь «посвежее», то они готовы посмотреть. Твен хвастает, что, когда в Иерусалиме ему показали знаменитый меч крестоносца Готфрида Бульонского, он взял его и тут же испробовал на прохожем мусульманине, которого «раскроил надвое, как оладью», после чего «отер кровь с меча и вернул его хранителю».
Твен стремится взять реванш за пристрастное, как он считает, изображение Америки в европейской литературе 30—40-х годов. Описывая французские и итальянские отели, он с большой настойчивостью упоминает, что американские путешественники не могли в них достать мыла. Он не устает изощряться в шутках по поводу нечистоплотности европейцев. «Они очень нечистоплотны, эти люди, — пишет он, описывая итальянский городок, — их тела, лица, одежда чрезвычайно грязны. Когда они видят на ком-нибудь чистую рубаху, это возбуждает в них гнев». Нужно иметь в виду, что жалобы на отсутствие удобств в американских гостиницах и нечистоплотность американцев были на протяжении первой половины XIX века постоянным мотивом европейских путешественников, писавших о США.
В другом месте Твен насмешливо описывает, как он и его спутники «сделали шах и мат» французскому ресторатору, похвалившемуся знанием американских напитков, заказавши себе шерри-коблер. Этот шерри-коблер также имеет литературную генеалогию. В одной из глав «Сибиллы» Дизраэли, где изображен бар в английском городке Моубре, фигурирует американец, приводящий в замешательство всю прислугу требованием шерри-коблера. Не получив желаемого, «американский джентльмен» принимается размахивать складным ножом и успокаивается только после того, как его начинают титуловать полковником. На этом история с «американским джентльменом» не кончается. «Эй, бегите туда скорее! — кричит взволнованный хозяин официанту. — Американский джентльмен вырезает свое имя на новом столе красного дерева!»
Подобные описания очень болезненно воспринимались американскими читателями, и, не учитывая эту застарелую обиду, нельзя полностью понять специфичность необыкновенного успеха «Простаков за границей» в США.
Юмористичность книги Твена не умаляет остроты его полемики. Он критикует европейское наследие по двум направлениям: со стороны его общественного содержания и морально-эстетической ценности.
Дебаты европейских и американских памфлетистов об отелях и манерах зачастую прикрывали спор по важным социальным вопросам. Когда Диккенс и некоторые другие критики США, представлявшие передовую европейскую мысль своего времени, обличали недостатки и пороки американской жизни, они видели в них грустное несоответствие демократическим идеалам, провозглашенным основателями заокеанской буржуазной республики. Реакционно же настроенные европейские путешественники, главным образом английские тори, начинали с сетований по поводу некомфортабельности гостиниц и тряски в американском дилижансе, далее утверждали, что американцы аморальны и безбожны, и объясняли все эти дурные качества американского народа гибельным «духом республиканизма».
Твен со своей стороны развивает в «Простаках» резкую критику того, что он считает «феодальным духом» Европы.
Осматривая европейские музеи, он предъявляет старым мастерам упрек в сервилизме.
«Мы посетили Лувр... — пишет Твен, — и осмотрели целые мили картин старых мастеров. Некоторые из них были прекрасны, но все они носили на себе признаки такого подхалимства этих великих людей, что мы получили от обозрения картин мало удовольствия. Их тошнотворное низкопоклонство перед титулованными покровителями показалось мне действительно заслуживающим внимания и приковало мой взор вернее, чем художественные достоинства картин».
После осмотра флорентийских музеев Твен снова пишет о том, что художники «проституировали свой благородный талант, изображая в идеализированных образах тиранов и владетельных злодеев».
Описывая феодальные замки и дворцы во Франции и в Италии, Твен обращает специальное внимание на темницы, оковы и орудия пыток, исторические свидетельства кровавого гнета и неисчислимых мук, ценою которых было куплено великолепие жизни привилегированных классов. Он не считает, что положение в Европе изменилось сколько-нибудь существенным образом. «На днях я разглядывал великолепную мраморную лестницу королевского дворца... — пишет Твен, касаясь достопримечательностей Неаполя. — Я решил, что, наверное, очень приятно жить в стране, где существуют такой комфорт и такая роскошь. А потом я в задумчивости вышел на улицу и чуть не наступил на бродягу, который, сидя на краю тротуара, поедал свой обед — ломоть хлеба и горсть винограда. Когда я узнал, что это травоядное работает приказчиком во фруктовой лавке (она была рядом с ним, в корзине) за два цента в день и что у него совсем нет дворца, — восхищение, которое я испытывал, думая о прелестях итальянской жизни, несколько потускнело». Обсуждая свои впечатления от Рима, Твен заявляет, что, будь он итальянцем, путешествующим по Америке, он смог бы, вернувшись, рассказать своим землякам куда более интересные вещи. Он тут же приводит этот воображаемый рассказ, в котором крестьянин из Кампаньи восхищается такими американскими «диковинами», как крестьянская собственность на землю, отсутствие поборов со стороны церкви, представительное правительство и другие атрибуты развитой буржуазной демократии.
Юмористический нигилизм Твена в «Простаках» во многом нарочит. Он стремится эпатировать не столько европейцев, сколько американских «европофилов» и охотно преувеличивает свой «вандализм». Тем не менее американские простаки, путающие Сциллу и Харибду с Содомом и Гоморрой и делающие много других смешных промахов, ничего не теряют от этого в глазах Твена и являются героями книги. Их демократические взгляды и практический здравый смысл являются, с его точки зрения, капитальными достоинствами, искупающими их наивность, самоуверенность, недостаточную культурность. Старый Свет — это прошлое человечества, Америка — его будущее — такова мораль книги. Пороки европейской жизни — это неизлечимые недуги дряхлости; недостатки Америки — преходящее нездоровье растущего организма. Все легендарные чудеса прошлого превзойдены промышленными и механическими чудесами американцев. Когда при посещении Палестины заходит речь о том, что Моисей провел древних иудеев в землю обетованную за сорок лет, один простак пренебрежительно говорит, что Бену Голидею (знаменитый содержатель почтового сообщения на перекладных в западных областях США) потребовалось бы для этого не более тридцати шести часов (этот диалог Твен приводит в «Закаленных»). Эстетическая задача «Простаков», тесно связанная с развиваемыми в книге общественными мотивами, состояла в последовательном применении художественного метода американского юмора на традиционно «высоком» материале, в утверждении демократического «здравого смысла» над зловредной романтикой и сентиментальностью. Единомышленники Твена в США поддержали его атаку, придавая ей серьезное принципиальное значение. Брет Гарт, рецензируя «Простаков за границей», в своем журнале «Оверленд Монсли», писал: «На старые алтари человечества обрушился народ насмешливых иконокластов... Марк Твен испробовал булыжники на витражах — с отличным результатом».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
