В «Простаках за границей» американская действительность характеризовалась лишь косвенно — относительно европейской, — но почти всегда к своей выгоде. «Красивейшие женщины, которых мы повстречали во Франции, родились и выросли в Америке» — с удовлетворением отмечает Твен. Он сравнивает знаменитое итальянское озеро Комо, а затем Галилейское море с американским озером Тахо в Неваде, оба раза в пользу Тахо. Комо, поставленное рядом с Тахо, оказалось бы, по его словам, лишь «расфуфыренным царедворцем». Что же до Галилейского моря, то «эта мутная лужа ничем не напоминает прозрачных искрящихся вод Тахо».
Вслед за «Простаками за границей» Твен написал свое второе крупное произведение — «Закаленные» (в европейских изданиях книга называлась «Простаки дома»). С тех же позиций американского юмора, с которых он сокрушал «старую Европу», Твен решил прославить жизнь на американском Западе.
«Закаленные» — автобиографическая повесть, посвященная годам пребывания молодого Твена в Неваде и Калифорнии. Содержащиеся в ней зарисовки быта и нравов старателей дают для характеристики этого периода американской жизни не меньше, чем золотоискательские повести Брета Гарта. Наиболее примечателен, однако, безгранично оптимистический тон повествования, социальная и психологическая атмосфера кипучей, переливающейся через край человеческой активности на фоне великолепной вольной природы.
«Население этих городов было текучее, беспокойное и энергичное. Удивительный народ! — так начинает Твен свою известную характеристику калифорнийских золотоискателей. — Ибо, заметьте, здесь собрались двести тысяч молодых мужчин — не каких-нибудь слабонервных и жеманных юнцов в белых перчатках, нет — это все были крепкие, жилистые бесстрашные молодцы, волевые и настойчивые, наделенные всеми качествами великолепной мужественности: это были избранники богов, цвет человечества... Удивительный народ, прекрасный народ!»
В «Закаленных» Твен начинает писать влюбленным пером свои лирические американские пейзажи, наиболее совершенные из которых он создал позднее в «Приключениях Гекльберри Финна».
«С величавых высот Вирджинии открывается необъятная панорама горных хребтов и пустынь; и все равно — в погожий ли день или в облачный, при восходе ли солнца или при его заходе, в палящий полдень или в лунную ночь, — зрелище это всегда величественно и прекрасно. Прямо перед вами Дейвидсон вздымает свою седую голову, а внизу, рассекая неровную горную цепь, зазубренное ущелье образует мрачные ворота, сквозь которые мягко светится пустынная равнина с серебристой змейкой реки, окаймленной деревьями, которые на таком расстоянии кажутся пушистой бахромой; еще дальше поднимаются снежные вершины, которые тянутся бесконечным барьером до самого горизонта, окутанного туманом; между горизонтом и вами, где-то далеко в пустыне, горит озеро, словно поверженное на землю солнце».
Главенствующим методом изображения, однако, и в этой книге остается юмор. Весьма интересно отметить, как в «Закаленных» характерным образом меняется функция американского юмора, столь разрушительно проявившего себя на европейском материале в «Простаках за границей». Сохраняя все свои типические черты, юмор становится в дружественные отношения к изображаемому материалу, содействует его вящему прославлению.
Твен знакомит читателя с «невадским зефиром» — пылевой бурей в Неваде. Туча поднявшейся пыли была, по его уверению, «высотой в Соединенные Штаты, если поставить их стоймя». Далее идет описание бури.
«Воздух был густо усеян одушевленными и неодушевленными предметами, которые летали туда и сюда, то появляясь, то исчезая в бурлящих волнах пыли. Шляпы, куры и зонтики парили в поднебесье; чуть пониже были одеяла, железные вывески, кусты полыни и черепица; еще пониже — половики и бизоньи шкуры; затем ведерки для угля и совки; уровнем ниже застекленные двери, кошки и маленькие дети; еще ниже дровяные склады, легкие экипажи и тачки; а в самом низу, всего в тридцати — сорока футах от земли, бушевал ураган кочующих крыш и пустующих земельных участков».
Этот пейзаж уже на грани героических сказов о великанах. Природа ведет себя широко и буйно, под стать населяющим ее людям.
Не снижая бравурного тона повествования, Твен рисует характерные черты приискового городка, населенного старателями:
«...В игорных домах, среди табачного дыма и ругани, теснились бородатые личности всех мастей и национальностей, а на столах возвышались кучи золотого песка, которого хватило бы на бюджет какого-нибудь немецкого княжества; по улицам сновали толпы озабоченных людей; городские участки стоили чуть ли не четыреста долларов фут по фасаду, всюду кипела работа, раздавался смех, музыка, брань, люди плясали и ссорились, стреляли и резали друг друга, каждый день к завтраку газеты сервировали своим читателям свежий труп, убийство и дознание, — словом, здесь было все, что украшает жизнь, что придает ей остроту, все признаки, все непременные спутники процветающего, преуспевающего и многообещающего молодого города...»
Твен нисколько не скрывает от читателя, что единственной целью, которая привела его героев, «цвет человечества», в Калифорнию и Неваду, была пожирающая жажда богатства. В глазах людей, заполнявших улицы Вирджиния-Сити в период серебряного «бума», он отмечает «радостный, напряженный, даже слегка свирепый блеск, который придавали им планы обогащения». Твен нисколько не скрывает от читателей и то, что «цвет человечества» заполнял свободное от поисков золота и серебра время пьянством, картежной игрой и поножовщиной. Твен хвалит этих людей за мужество, за то, что они брали судьбу за горло и не просили о снисхождении, когда судьба отвечала им тем же. Он оплакивает их участь:
«Развеянные по лицу земли, одни состарились и одряхлели преждевременно, другие погибли от пули или ножа в уличной потасовке, третьи просто умерли, не вынеся горечи обманутых надежд... — благороднейшие из жертв, сожженных на алтаре золотого тельца...»
Что до цели и содержания их жизни, то молодой Твен не берется критиковать их, так как не имеет никаких иных жизненных идеалов, исходя из которых мог бы отвергать практику буржуазного общества. Он может лишь сказать, что азартный, связанный с трудом и опасностями путь старателя к богатству кажется ему красочнее и привлекательнее, чем карьера кабатчика, продажного политического деятеля или бесчестного коммерсанта.
Он сам приехал в Неваду, мечтая стать богачом. Он описывает несколько случаев, когда богатство уже было у него в руках, но ускользнуло из-за несчастливого стечения обстоятельств. Первый раз Твен и его друг Кальвин Хигби сделали заявку на неслыханно богатую серебряную жилу и потеряли свои права, потому что по случайности не выполнили условий, которые закрепляли за ними участок. Твен приводит свой разговор с другом в бессонную ночь после заявки, когда они считали себя богачами. Они обсуждают, какие особняки выстроят себе в Сан-Франциско. «Фасад из темного песчаника — зеркальные окна до полу — биллиардная за столовой — статуи и картины — дорожки, обсаженные кустами, и лужайки в два акра — теплица — чугунная собака на парадном крыльце — серые в яблоках лошади — ландо и кучер с пером на шляпе». Речь идет не только о том, чтобы избавиться от нужды и обеспечить себя от жизненных невзгод на будущее. Здесь — азарт богатства, видение миллиона. Когда Твену сообщили, что их третьему компаньону предлагают двести тысяч долларов за его паи, он пренебрежительно отмахнулся. «Я сказал, что за такие гроши я и не подумал бы уступить свою долю. Я хватал высоко. Миллион — это еще куда ни шло! Впрочем, я искренне убежден, что, предложи мне кто-нибудь и такую сумму, я не согласился бы, а запросил еще больше».
Второй случай внезапно обогатиться возник, когда Твену предложили ехать в Нью-Йорк, чтобы продать нью-йоркским дельцам обширный сереброносный участок. Твен описывает свое состояние духа, когда он представил себе все выгоды сделанного ему предложения: «Из Невады до сих пор еще никто не ездил в Нью-Йорк торговать серебряным прииском, так что передо мной лежало невозделанное поле. Я не сомневался, что за прииск, описанный Дэном, в Нью-Йорке можно сорвать грандиозный куш и что произвести эту продажу удастся без всяких затруднений и проволочек. Я не мог заснуть — воображение мое бушевало в воздушных замках, им же воздвигнутых».
Подобное состояние духа признается естественным и героем книги в начале 1860-х годов, и автором книги десятью годами позже. Твен описывает лишения, постигавшие старателей, и даже их смерть в погоне за ускользавшими миллионами, не ощущая трагической бессмысленности гибели этих сотен тысяч людей. Он не может не знать, что погибшие старатели проложили дорогу для крупного промышленного капитала, к которому полностью перешла добыча золота и серебра на Тихоокеанском побережье США. Однако Твен не видит еще в таком ходе вещей предвестия бед для своей страны.
В одной из дальнейших глав, рассказывая о том, как он стал безработным репортером в Сан-Франциско, он вспоминает другого репортера, своего приятеля по несчастью, которого безработица довела до полунищенского состояния. Однажды этот человек, уже изнемогавший от долгого недоедания, нашел на улице мелкую монету и шагал, лихорадочно размышляя, что ему выгоднее и разумнее купить на свои 10 центов, чтобы наесться досыта. Пока он стоял в раздумье возле ресторана, чей-то палец коснулся его плеча. «Он оглянулся, и глазам его предстало видение — олицетворенный Голод. Это был человек шести футов ростом, худой, небритый, увешанный лохмотьями, с изможденным лицом, впалыми щеками и жалобной мольбой в глазах». Сочтя нищего репортера устроенным в жизни, сытым человеком, незнакомец умоляет спасти его от голодной смерти, и растерянный и потрясенный репортер отдает ему найденную монету.
Рассказав этот невеселый анекдот, Твен считает нужным его комментировать. Что же он пишет? «Случай этот, с какой стороны на него ни взглянуть, можно рассматривать как один из несчетных курьезов, которыми изобилует жизнь в Калифорнии». И только! В поверхностном взгляде на жизнь или легкомыслии молодого Твена упрекать нельзя; с первых сознательных шагов на литературном поприще он вдумчивый и сильно чувствующий наблюдатель. Суть дела в другом. Для автора «Закаленных» социальный вопрос в его стране как бы не существует. Сегодня человек умирает с голоду, но завтра фортуна повернется к нему лицом, и он станет миллионером. Отсюда эта атмосфера оптимизма, беспечности, молодой веселости, которая делает «Закаленных» самой беззаботной из книг Марка Твена.
Восхитительное чувство беззаботности появляется у героя книги с первой же минуты, когда он садится в почтовую карету, везущую его в Неваду.
«Карета быстро мчалась по дороге, шторки и наши пальто, висевшие в кожаных петлях, лихо развевались по ветру. Мы покачивались на мягких рессорах; стук копыт, щелканье бича, крики «Н-но, ходи веселей!» музыкой звучали в наших ушах; земля поворачивалась к нам, деревья кружились, словно молча приветствуя нас, а потом застывали на месте и глядели нам вслед не то с любопытством, не то с завистью».
А дальше пейзажи Дальнего Запада, странные и смешные звери, головорезы, старатели, озеро Тахо, найденные состояния, потерянные состояния, шутки, анекдоты и забавные истории, которые автор вставляет в свою повесть при всяком удобном случае или даже без прямого повода. Экая потеха эта американская жизнь! — как бы говорит автор своим читателям. Как весело живется на свете!
Следует сказать несколько слов о границах автобиографизма Твена в его художественном творчестве.
Полностью отождествлять Марка Твена и «я» его юмористики нельзя даже тогда, когда повествующий герой носит имя «Марк» или «мистер Твен». Будет, однако, не менее ошибочным забывать об автобиографизме художника в тех случаях, когда тот же персонаж как бы стремится «эмансипироваться» от автора и полностью превратиться в условно-комическую маску. В большинстве случаев автобиографический герой Твена — это сплав личности автора и комической маски при обязательном и безусловном преимуществе точки зрения автора во всем, что касается общего взгляда на жизнь и моральных оценок.
В герое «Закаленных» как бы присутствуют три персонажа: первый — Сэмюель Клеменс, старатель и начинающий журналист начала 1860-х годов в Неваде и Калифорнии, второй — Марк Твен, писатель-мемуарист начала 1870-х годов, и третий — безыменный юмористический персонаж, от имени которого писатель привычно ведет свое повествование. И тем не менее книга сохраняет автобиографическое единство, которое позволяет рассматривать выраженный в ней взгляд на жизнь как точку зрения автора.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
