Первоначальный замысел «Приключений Гекльберри Финна» возник у Твена сразу после завершения «Приключений Тома Сойера». В письме к Гоуэллсу от 5 июля 1875 года, сообщая об окончании повести о Томе Сойере, он добавляет: «Придет время, я возьму мальчугана 12 лет и проведу его по жизни (это будет рассказ от первого лица). Только не Тома Сойера, он не годится». В следующем, 1876 году Твен приступил к работе над «Приключениями Гекльберри Финна», однако, написав более четверти книги, отложил рукопись в сторону и вновь приступил к ней вплотную лишь в 1883 году. В конце 1884 года «Приключения Гекльберри Финна» вышли в Англии и в начале 1885 года — в США.
Продолжительные паузы в работе над книгой обычны в писательской практике Твена, но этот шестилетний перерыв в работе над «Гекльберри Финном» сыграл, по-видимому, решающую роль в кристаллизации окончательного замысла повести. Первые главы книги, написанные в 1876 году, служат как бы продолжением «Приключений Тома Сойера». Замена центрального героя, разумеется, меняет группировку материала в повести, равно как и его освещение. Тем не менее в этих главах «Гекльберри Финна» еще не чувствуется намерения автора далеко отойти от той трактовки социального материала и художественной манеры, которые характерны для первой повести.
Конец 70-х и начало 80-х годов XIX века были важным рубежом в американской общественной жизни. Сделка северных капиталистов с имущими классами южных штатов резко ограничила общедемократические достижения гражданской войны и свела на нет формально провозглашенное политическое равноправие негров. Американский город и американская деревня все сильнее испытывали гнет капитала. Стачечное движение и классовые бои конца 70-х и начала 80-х годов потрясли американское общество. Позицию Твена в начале 80-х годов еще нельзя назвать антикапиталистической, но в нем неуклонно крепнет критическое отношение к буржуазному порядку.
Существенно важной для Твена была работа над книгой «Жизнь на Миссисипи», которая легла между «Приключениями Тома Сойера» и «Приключениями Гекльберри Финна». Эта книга составилась из уже опубликованных «Старых времен на Миссисипи», к которым Твен решил добавить «новые времена», описать жизнь на великой реке, какова она сегодня.
В 1882 году, чтобы собрать материал для новых глав, которые должны были составить вторую часть «Жизни на Миссисипи», Твен предпринял путешествие вниз по реке, посетил снова памятные места своей юности и родной Ганнибал. Это путешествие, вскоре после которого Твен вернулся к работе над «Приключениями Гекльберри Финна», имело для писателя двоякое значение. Во-первых, жизнь, знакомая Твену по воспоминаниям юности, предстала перед ним в свете социальных перемен, происшедших в ней за три протекших десятилетия, и романтизирующая дымка, сквозь которую он смотрел на свое детство, в значительной мере рассеялась. Во-вторых, пестрые и дробные впечатления молодых лет на Миссисипи стали вырисовываться перед его взором зрелого художника как эпос реки Миссисипи — исполненная важного социального содержания, безвозвратно уходящая в прошлое страница американской истории.
Можно проследить конкретное взаимодействие «Жизни на Миссисипи», над которой в это время работал Твен, и ждавшей своей очереди незаконченной рукописи о Геке Финне. Целая глава из «Приключений Гекльберри Финна», посвященная нравам плотовщиков старого времени, была перенесена Твеном со специальной авторской оговоркой в «Жизнь на Миссисипи» (третья глава «Картинки прошлого»)1. В то же время в «Жизни на Миссисипи» содержатся в зачаточной форме некоторые важные сюжетные мотивы «Приключений Гекльберри Финна».
Однако еще более важным для понимания внутренней работы, которая происходила в сознании Твена в период написания новых глав для «Жизни на Миссисипи» (и вслед за тем решительным образом сказалась на «Гекльберри Финне»), служит его стремление пересмотреть освященные традицией легенды о непререкаемых достоинствах старосветской Америки. Как далек этот Твен начала 1880-х годов от задорного американофильства «Простаков за границей», где он так пристрастно стремился завершить победой многолетнюю схватку с европейскими «хулителями» американской буржуазной республики.
Чрезвычайно интересно отметить, что эти главы Твена, специально посвященные «реабилитации» таких одиозных для целых поколений американской читающей публики критиков Америки 20—30-х годов XIX столетия, как Фрэнсис Троллоп или Бэзил Холл, по настоянию издателя были исключены из текста «Жизни на Миссисипи» при напечатании книги (они появились в свет лишь в 1944 году).
«Наше поколение воспитано в предубеждении, будто капитан Холл был подонком рода человеческого, — пишет Твен, — что он воплощение всех предрассудков, образчик высокомерия, низости, желчности, зависти, злобы, неблагодарности, несправедливости и лжи. Однако всякий, ознакомившись с его книгой, к вящему своему удивлению, обнаружит, что для истинного представления об этом англичанине вполне достаточно подставить в его характеристику слова прямо противоположные тем, что были сказаны, — и получится верный портрет». То же Твен говорит и о Фрэнсис Троллоп, английской журналистке, авторе книги «Домашние нравы американцев», вышедшей в 1832 году и вызвавшей бурю возмущения в Соединенных Штатах. «За такие правдивые картинки наш народ осыпал бедную простодушную миссис Троллоп выразительнейшими ругательствами и оскорблениями... — пишет Твен. — Ее всячески поносили за ее «предрассудки», но, по-видимому, это были предрассудки человечной души, восставшей против бесчеловечности, честной совести — против обмана, хорошего воспитания — против хамства и справедливого сердца — против несправедливых слов и дел».
Твен специально отмечает, что картины, рисуемые этими ранними европейскими путешественниками, знакомы ему лично, так как отражают американскую жизнь его молодых лет. «Она рисовала быт, — говорит он о миссис Троллоп, — который не очень скоро изменился. В юности я еще застал такие же нравы и помню их отлично».
Дальше Твен, основываясь на высказываниях европейских путешественников, набрасывает панораму старосветской Америки, освобожденную от традиционного глянца. Он начинает с грубости и неотесанности нравов, но потом переходит к более серьезным проблемам.
Вот Нью-Йорк:
«В их книгах описан Нью-Йорк, где свиньи бродят по городским улицам и не только никому не уступают дорогу, но и толкают пешеходов... Тут Америка как «прибежище угнетенных со всего мира» существует лишь в газетах... Тут иностранцу, усомнившемуся, что это самая свободная страна в мире, грозило купанье в пруду, тут каждому гражданину — своему или приезжему, — позволившему себе неосторожно высказать туманное порицание священному институту рабовладения, угрожала опасность быть вывалянным в дегте и перьях...»
Вот Цинциннати:
«В этой описанной туристами Америке (шестьдесят пять лет тому назад) находился город Цинциннати, целиком преданный только свинине и религии... Это был Цинциннати, где по закону воспрещалось рабовладение, но где (как и во многих других «свободных» штатах Севера) преуспевающие граждане брали к себе в ученики цветных юношей на определенный срок, а потом тайком сманивали их в Натчез, где продавали этих несчастных в вечное рабство...».
Вот Филадельфия:
«В этой Филадельфии, в штате Пенсильвания (сорок пять лет тому назад), душевнобольных держали на цепи в темных пустых погребах, где зимой лежали подстилки из соломы вместо постелей, причем праздношатающиеся любители зрелищ, прикорнув на снегу, разглядывали несчастных сквозь решетки... В этой Филадельфии толпа сожгла общественное здание за то, что там состоялся митинг протеста против рабства...» Далее Твен обобщает свои обличения: «Для этой старой исчезнувшей Америки были характерны некоторые явления, факты и черточки, которые не относились к отдельным городам, а были общими для всех — они появлялись по всей стране. Например, все гордо размахивали американским флагом, все хвастались, все пыжились. Если верить словам этих наших горластых предков, наша страна была единственной свободной страной из всех стран, над которыми когда-либо восходило солнце, наша цивилизация — самой высокой из всех цивилизаций, у нас были самые большие просторы, самые большие реки, самое большое все на свете, мы были самым знаменитым народом под луной, глаза всего человечества и всего ангельского сонма были устремлены на нас, наше настоящее было самым блистательным, будущее — самым огромным, — и, в сознании такого величия, мы изо дня в день расхаживали, хорохорясь, рисуясь и важничая...
Городские газеты, как правило, были полны ругани, грубы, хвастливы, невежественны, нетерпимы — и все это весьма показательно... Они были храбры, когда нападали на слабых и беззащитных, они скромно молчали о беззакониях, за которыми стояли деньги или власть...
Во всей стране без исключения только две вещи пользовались уважением и могли рассчитывать на поддержку, а именно: религия и рабовладение... Каждый, кто хотел быть на хорошем счету у своих сограждан, выставлял напоказ свою религиозность и всегда имел наготове набор елейных фраз... При такой набожности, во многих случаях вполне искренней, можно было бы ожидать, что услышишь не один человеческий голос в защиту несчастных рабов; но нет, если и звучал такой одинокий голос, то десять тысяч голосов отвечали осторожным молчанием и начинали бормотать имеющиеся у них наготове тексты из священного писания, оправдывающие рабовладение...»
Такова уничтожающая характеристика старосветской Америки, написанная Твеном в начале 1880-х годов. Несколько раз повторяемое им утверждение, что это прошлое американской жизни умерло и исчезло, опровергается им же самим в еще одной не вошедшей в первоначальный текст главке, где говорится, что характерные черты «покойной Америки» еще живут. В частности, Твен пишет, что если в старой Америке «одинокие защитники правды» вызывали «мало сочувствия и много насмешек», то в этом отношении ничего не изменилось, и американцы как были, так и остались «нацией моральных трусов».
Примечания
1. Твен вернул эту главу в «Приключения Гекльберри Финна», когда закончил повесть и подготавливал ее к печати, но в конце концов вынужден был снова убрать ее, чтобы уменьшить объем рукописи.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
