Мистер Клеменс отвечает на тост «За наборщика!»
Слова председателя о Гутенберге заставили меня вспомнить прошлое, ведь и сам я нечто вроде ископаемого. С годами все меняется, и, быть может, теперь я здесь чужой. Быть может, типограф сегодня уже не тот, что тридцать пять лет назад. Того-то я знал хорошо. Для него я не был чужим. Морозным утром я разжигал для него огонь, я таскал ему воду с колонки, выметал сор, подбирал с полу литеры и, если он следил за мной, годные раскладывал по гнездам наборной кассы, а сбитые сбрасывал в ящик; если же его не было — украдкой сваливал все без разбору в кучу для переплавки, — такова уж натура мальчишки-подручного, а я был мальчишкой. Я смачивал бумагу по субботам и тискал гранки по воскресеньям, — ведь это был местный еженедельник; я закатывал валики краской, смывал ее, мыл форму, складывал газеты и по четвергам на рассвете разносил их. За разносчиком охотились собаки со всего города. Явись я к Пастеру со всеми укусами, выпавшими на мою долю, — и он был бы на год обеспечен работой. Я упаковывал газеты для отправки по почте. У нас была сотня подписчиков в городе и три с половиной в окрестностях; городские расплачивались крупой и макаронами, сельские — капустой и вязанками дров, да и то не часто; и всякий раз мы с большой помпой отмечали это событие в газете, — стоило нам забыть об этом, и мы теряли подписчика. Каждый, кому не лень, вмешивался в дела газеты — указывал, как ее редактировать, определял ее взгляды, намечал направление, — и всегда наш хозяин был вынужден соглашаться, иначе мы теряли подписчика. Нас буквально осаждали критики, и каждому из них приходилось угождать. Был у нас подписчик, который платил наличными. Он один доставлял хлопот больше, чем все остальные вместе взятые. За два доллара он покупал нас со всеми потрохами на год вперед. По его милости мы без конца меняли политические убеждения и пять раз на день переходили из одной веры в другую. Если ему возражали, он грозил прекратить подписку, что означало, конечно, банкротство и разорение. Этот человек обычно писал статьи на полтора столбца крупным шрифтом, подписывая их «Jumus», «Veritas», «Vox Populi»1 или столь же высокопарно и нелепо, а затем, когда статья была уже набрана, приходил и заявлял, что передумал (чисто риторическая фигура, — он вообще никогда не думал), и требовал ее снять. «Старье» на это место не поставишь, так что мы вынимали набор, меняли подпись, приписывали статью своим конкурентам, газетчикам из ближайшего городка, и печатали ее. Вообще мы не гнушались «старьем». Если случалось празднество, цирковое представление или крестины, мы среди дня бросали работу, а потом, чтобы наверстать время, «перекраивали старые объявления» — заполняли ими страницу целиком и заново пускали в печать. Другой вид «старья» — глубокомысленные рассуждения, которые, как мы полагали, никто не читает; мы держали их наготове и время от времени помещали все те же старые заметки, пока это не становилось опасным. Точно так же на заре телеграфа мы заготовляли впрок новости. Отбирали и хранили на досках ничем не примечательные пустые сообщения, меняли в них дату и место действия — и печатали снова и снова, пока интерес к ним публики не иссякал до дна. На использованной информации мы делали пометки, но потом редко принимали их во внимание, так что практически между «использ.» и «свеж.» сообщениями разницы не было. Я видел «использ.» объявление о распродаже по суду, которое все еще преспокойно вызывало сенсацию, хотя и распродажа два года назад закончилась, и судья умер, и все происшествие стало достоянием истории. Большинство объявлений представляло собой рекламу всяких патентованных средств, — они-то нас прежде всего и выручали.
Я так и вижу эту допотопную типографию в городке на Миссисипи — стены, увешанные афишами скачек, закапанную стеарином наборную кассу, прямо в гнезда которой по вечерам мы вставляли свечи, полотенце, истлевшее от долгого употребления, и другие приметы подобного рода заведений; так и вижу «мастера»-сезонника, который исчезал с наступлением лета, с его котомкой, где лежали рубаха и сверток афиш; не подвернись работа в типографии, он бы читал лекции о трезвенности. Жизнь его была проста, потребности невелики; все, что ему надо было, — это кусок хлеба, постель и немного денег, чтобы напиться. Впрочем, как я уже сказал, быть может теперь я здесь чужой и мой гимн давно забытым временам неуместен, — так что я «закругляюсь» и умолкаю.
Примечания
Речь, произнесенная в Нью-Йорке 18 января 1886 г. на обеде общества типографов в честь дня рождения Бенджамина Франклина. Впервые опубликована в 1910 г.
Пастер Луи (1822—1895) — французский ученый, труды которого положили начало развитию микробиологии как самостоятельной научной дисциплины. Всеобщую известность имя Пастера получило в связи с его открытием способа лечения от бешенства путем предохранительной прививки (1885).
1. «Юниус», «Истина», «Глас народа» (лат.).
на правах рекламы
