Интерес Твена к России свидетельствовал о все большей вовлеченности писателя в политическую сферу. Международные проблемы с 1890-х гг. оставались предметом его внимания, но положение дел в Америке тревожило его более всего.
На переломе веков агрессивные тенденции во внешней политике США с особой откровенностью заявили о себе. Свидетельство тому — испано-американская война 1898 года, когда могущественная держава США быстро разгромила технически отсталую Испанию и захватила Кубу, сделав ее своим протекторатом. Сначала Твен поддержал войну, но затем разобрался в ее сути. В это время получило хождение само понятие империализм, как концентрация экспансионистской, захватнической политики, построенной на диктатуре не права, а силы. Государственная идеология, шедшая вразрез с прокламированными демократическими идеалами, стимулировала оппозицию среди либерально настроенной американской интеллигенции. Была создана так называемая Антиимпериалистическая Лига, в которую вошли Марк Твен, Уильям Дин Хоуэллс, Томас Олдрич и некоторые другие видные литераторы, ученые. Так Твен выразил свою гражданскую позицию: возможно, вдохновляющим примером для него стали его коллеги по литературному цеху: писатель У.Д. Хоуэллс, протестовавший против расправы над рабочими лидерами в Хеймаркете в 1887 г., и Эмиль Золя, знаменитое письмо которого: «Я обвиняю» (1898 г.), направленное президенту Франции в защиту невинно осужденного Дрейфуса, вызвало сильнейший международный резонанс. Известно, что Твен солидаризировался с позицией Эмиля Золя, разоблачившего «духовных и военных трусов, лицемеров и карьеристов». Он посвятил делу Дрейфуса рассказ «Из "Лондонской таймс" за 1904 год», который заканчивался словами: «Вся Америка открыто негодует против правосудия по-французски».
Политические события, пробуждавшие в Твене сострадание к жертвам, но, прежде всего, гнев, требовали от него решительного писательского отклика. Ими стали памфлеты Твена.
Они выделяются на фоне его обширного документально-публицистического наследия. Писатель работал в разных жанрах, хотя и не всегда с отчетливостью выраженных: это очерки, путевые зарисовки, литературные портреты современников, литературно-критические эссе, анекдоты, пародии и др. Как правило, Твен отталкивался от какого-либо конкретного эпизода, ситуации, факта, которые давали ему повод для свободного полета фантазии, смелых ассоциаций.
Памфлет — жанр публицистический, вбирающий в себя резкое, экспрессивное обличение как конкретных фактов и лиц, так и широких социальных, общественных явлений и институтов. Памфлет с его лежащей на поверхности тенденциозностью, нередко несет и агитационный запал. Среди мастеров памфлета писатели, составляющие цвет мировой литературы: это Ульрих фон Гуттен и Мильтон, Дефо и Свифт, Вольтер и Гюго, Чаадаев и Горький, и другие. В этом перечне, конечно, далеко не полном, Твен занимает достойное место.
Твен продолжил национальную традицию вторжения публицистики в общественную жизнь, которая особенно отчетливо проявлялась в периоды оживления идеологических конфликтов. Так было, например, в период Войны за независимость (1776—1783 гг.), когда боевые памфлеты Томаса Пейна сыграли немалую роль в мобилизации американцев против английского колониального Господства. В памфлетах 1900-х гг. Твен отзывался на проблемы, не оставлявшие равнодушной общественность. Для придания памфлетам большей убедительности и действенности он акцентировал в них документальное начало. «Интегрировал» в текст фрагменты газетных статей, докладов, статистические выкладки и т. д.
Ответом на жестокое подавление европейскими державами боксерского восстания в Китае в 1900 г. становится знаменитый памфлет «Человеку, ходящему во тьме» («To The Person Sitting in Darkness»). Речь шла о пребывающих якобы в «темноте» китайцах и прочих «нецивилизованных» людях, которых собирались облагодетельствовать западные миссионеры, действовавшие под эгидой треста «Дары цивилизации». На практике же вышеназванные «Дары...» оборачивались самым беззастенчивым грабежом и насилием. Олицетворением подобного двуличия стал для Твена преподобный Амент, которого Твен своим памфлетом пригвоздил к позорному столбу.
В памфлете «Моим критикам-миссионерам» (To my Missionary Critics») аналогичным образом «Дары цивилизации» укоренялись и в оккупированных Филиппинах. Опираясь на статистические данные и выкладки прессы, Твен рисовал картину расистского разгула, унижения «туземного» населения. Отсюда проистекал логический вывод: было бы уместно отозвать «человеколюбивых» миссионеров из Китая и направить их «благородные» усилия на защиту темнокожих американцев. В канун 1901 г. в одной из нью-йоркских газет появилось «приветствие от XIX века к XX веку»: «Я приношу тебе семью христианских держав, которая возвращается испачканной, замаранной и обесчещенной из своих пиратских налетов на Кьяо-Чао, Маньчжурию, Южную Африку и Филиппины». Писателя возмущала подлость, жажда наживы и, конечно же, «святошеские лицемерные слова». Осуждению дискриминации черных американцев посвящен его памфлет с почти афористическим названием: «Соединенные Линчующие Штаты» (The United States of Lyncherdom, 1901 г.).
В лаконичном очерке-памфлете «Обучение грамоте» высказано твердое убеждение писателя: сверхприбыли таких гигантских монополий как «Стандарт-Ойл» ревностно охраняются правительством. И происходит это «от имени американского народа».
Возмущал Твена и подогреваемый прессой «бум окрашенного в милитаристские тона официального патриотизма»: именно он побуждает сограждан, ссылками на высшие государственные интересы, мириться с несправедливостью («О патриотизме»; «As Regards Patriotism», 1900 г.).
Тревожил Твена и рост милитаристских амбиций. С горечью сообщает памфлетист о подвиге генерала Фанстона, который с помощью ловкого и малодостойного обмана проник в убежище лидера Филиппинских повстанцев Агинальдо и, перебив часть охраны, захватил его в плен («В защиту генерала Фанстона»; «A Defense of general Funston»). Глубокая ирония звучит в словах М. Твена, который становится в позу «защитника» Фанстона, его «реабилитирует». «Подвиги», а в сущности, преступления Фанстона вписываются в атмосферу ура-патриотического «бума», созданного вокруг его имени. Учителя и директора преподносят Фанстона детям как образец героя и патриота. Возвращаясь к пронизанной антимилитаристским пафосом теме «священного огня патриотизма», он не устает напоминать, «триумфы» на бранном поле, «подвиги» прославленных героев имеют своим результатом смерть, разорение других людей, по большей части невинных («Военная молитва», «The War Prayer», 1905 г.). Гнев и боль Твена — в окрашенной иронией тексте молитвы, которую писатель предлагает «нашим юным патриотам», «кумирам сердец наших»: «Господи Боже наш, помоги нам разнести их солдат снарядами в кровавые клочья; помоги нам усеять их цветущие поля бездыханными трупами их патриотов; помоги нам заглушить грохот орудий криками их раненых, корчащихся от боли, помоги нам ураганом огня сровнять с землей их скромные жилища...»
Как отмечалось, русская тема занимала заметное место в творчестве Твена. С наибольшей полнотой она представлена в памфлете «Монолог царя» («The Czar's Soliloquy», 1905 г.). После выхода памфлета был опубликован острый шарж: Твен, действующий огромным пером, наподобие пики, сталкивает с трона русского монарха. (Заметим, что в своем отношении к царю Твен был близок к точке зрение его великого современника Льва Толстого, зло писавшего о Николае II).
Прием саморазоблачения персонажа, произносящего речь о своих мнимых «благодеяниях», убедительно использован и в памфлете «Монолог короля Леопольда» («King Leopold's Soliloquy», 1905 г.) В нем Твен, убежденный противник колониализма, опираясь на собранный им документальный материал, рассказывал, как бельгийский монарх Леопольд II под флагом проведения цивилизаторской миссии в Африке, оказания культурно-просветительской помощи коренному населению, на деле предавался разграблению несметных природных ресурсов Конго. Они были отданы на откуп как самой венценосной персоне, так близким к нему капиталистическим компаниям.
В периоды «всплеска» антиамериканской риторики на долгом и непростом пути российско-американских отношений памфлеты Твена активно использовались в идеологической полемике. Конечно, они «привязаны» к определенным событиям, конкретной исторической ситуации. Значение памфлетов Твена неправомерно ни преувеличивать, ни преуменьшать: в их антивоенном пафосе немало актуального; они позволяют с необходимой полнотой представить политическую философию Твена, демократа и гуманиста.
Записные книжки. В наследии писателя важны тексты, которые, возможно, не предназначались для печати. Однако они ценны для понимания творческой лаборатории Твена. Всего насчитывают от 30 до 40 записных книжек. Они не все сохранились и были опубликованы уже после его смерти, к 100-летию со дня рождения Твена, в 1935 г. Тем не менее, то, что нам доступно, обогащает наше восприятие личности писателя и его методологии.
По значимости для исследователей, да и читателей, они могут быть сопоставлены с «Записными книжками» Чехова (включенными ныне в его академическое собрание сочинений). Свои записи Твен вел, начиная с 50-х гг., когда трудился лоцманом на Миссисипи и до конца жизни; однако они не были регулярными и иногда надолго прерывались. В записных книжках фиксируют отдельные эпизоды его биографии, зарисовки близких людей, удачные наблюдения и мысли. Ценны отдельные «заготовки» для будущих художественных текстов (например, для «Принца и нищего»), а также своеобразные комментарии к отдельным книгам (например, к роману «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура»). Вместе с тем, в «Записных книжках» рассеяно немало сентенций, афоризмов, «перлов» писателя, некоторые из которых, «хрестоматийные», вошли в твеновский «канон».
Заметно, что в последние годы в записях писателя накапливаются настроения горечи по адресу Америки, современников, человеческой природы, вообще. Подобные невеселые мысли — своеобразный комментарий к твеновскому творчеству на его заключительной фазе. Вот некоторые из них: «В шкуре каждого человека таится раб»; «Папаша сейчас в хлеву. Вы отличите его от свиней, он в шляпе»; «Только мертвые имеют свободу слова»; «Нет ни одного права, принадлежавшего человеку, которое не было бы продуктом насилия»; «Только мертвым позволено говорить правду».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
