Вернувшись из скитаний, двадцатидвухлетний Твен решил осуществить заветную мечту своих отроческих лет — стать лоцманом на Миссисипи. Лоцманство на Миссисипи было почетной и доходной профессией. «Лоцман даже в те времена, когда оклады были мизерными, получал царское жалование — от ста пятидесяти до двухсот пятидесяти долларов в месяц, без вычетов за стол. Его двухмесячный оклад равнялся годичному жалованию пастора», — вспоминает Твен в «Старых временах на Миссисипи», написанных в начале 1870-х годов. «Ослепительный» лоцман Хорэйс Биксби согласился взять молодого наборщика в «щенки» и за пятьсот долларов в кредит преподал ему науку речного кораблевождения. Твен вызубрил Миссисипи наизусть на протяжении двухсот миль и стал у штурвала. Лоцманская наука увековечена Твеном в «Жизни на Миссисипи». Река Миссисипи была для Твена университетом американской жизни. Впечатления этих лет имели огромное значение для формирования его творческой личности. Позже Твен писал, юмористически утрируя по своему обыкновению, что на Миссисипи он «узнал и изучил все вообразимые типы человеческой натуры, какие возможно встретить в художественной, биографической и исторической литературе».
Твен проплавал четыре года, два года лоцманским учеником («щенком») и два года полноправным водителем судов. Трудно сказать, насколько могла затянуться его лоцманская карьера, если бы война Севера и Юга и связанная с нею блокада Миссисипи не нанесли удар гражданскому речному пароходству.
«Мне пришлось искать другого заработка, — вспоминает Твен в «Жизни на Миссисипи», бросая взгляд на свои молодые годы. — Я стал рудокопом в копях Невады, потом газетным репортером; потом золотоискателем в Калифорнии; потом репортером в Сан-Франциско; потом специальным корреспондентом на Сандвичевых островах; потом разъездным корреспондентом в Европе и на Востоке; потом носителем факела просвещения на лекторских подмостках, — и, наконец, я стал книжным писакой и непоколебимым столпом среди других столпов Новой Англии».
Приведу другую выдержку из той же книги Твена, в которой он дает моральную оценку проделанному пути от лоцмана на Миссисипи до «непоколебимого столпа» отечественной литературы:
«...Эту профессию я любил больше всех остальных профессий, которые у меня были впоследствии; я гордился ею неизмеримо. Причина проста: лоцман в те дни был на свете единственным, ничем не стесненным, абсолютно независимым представителем человеческого рода. Короли — это лишь связанные по рукам и ногам слуги парламента и народа; парламенты связаны цепями своей зависимости от избирателей; редактор газеты не может быть самостоятельным и должен работать одной рукой; другую его партия и подписчики подвязывают ему за спину; он еще должен быть рад, если имеет возможность высказать хотя бы половину или две трети своих мыслей; священник так же не свободен: он не может говорить всей правды, так как должен считаться с мнением прихода; писатели всех мастей — это рабы публики: пишем-то мы откровенно, бесстрашно, но перед тем, как печатать, «подправляем» наши книги. Да, в самом деле, у каждого мужчины, у каждой женщины, у каждого ребенка есть хозяин, и все томятся в рабстве. Но в те дни, о которых я пишу, лоцман на Миссисипи рабства не знал».
К этим рассуждениям Твена придется еще не раз вернуться.
Четыре года лоцманства принадлежат к счастливым годам жизни молодого Твена.
Это был веселый молодой рабочий, гордый своей профессией и своей высокой квалификацией. Он много зарабатывал и щедро помогал семье. Мемуарист рисует молодого Твена этих лет, одетого с иголочки (щегольство входило в традицию лоцманов на Миссисипи), рассказывающего восхищенной толпе слушателей в собственной, уже в то время неподражаемой манере какие-то «истории» из репертуара речных фольклористов. Однако внутренний облик молодого весельчака и в этот ранний период говорит о необычайной возбудимости душевного мира. В «Автобиографии» Твен рассказывает как о любопытной черте своего темперамента, что даже из глубокого уныния он может подняться «к полубезумным бурям и циклонам веселости». Падение к отчаянию имеет у него столь же стремительный характер. Летом 1857 года при пароходной катастрофе, нередкой в то время на Миссисипи, погиб младший брат Твена, Генри Клеменс. Твен ничего не мог сделать для спасения брата, но внушил себе, что повинен в его смерти. Терзаясь самообвинениями, он довел себя до тяжелой прострации, и в его лучезарной шевелюре появились первые седые нити. Старший брат Твена, Орион Клеменс, характеризуя молодого Твена, особо отмечает его необычайную впечатлительность. «Все, что он чувствует, он чувствует до последней крайности», — говорит Орион.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
