Глава II. Рассказы позднего периода. Философские произведения. Статьи и памфлеты. «Автобиография». Незавершенное

Марк Твен в 1900 году подвел печальные итоги: «Мое представление о нашей цивилизации таково, что это скверная и убогая штука, полная жестокости, тщеславия, дерзости, низости и лицемерия»¹. Определяя «господствующий дух» в США, он писал: «Некоторые поклоняются положению, некоторые поклоняются героям, иные поклоняются богу и идеалам, которые они отстаивают, — но все они поклоняются деньгам»².

На эту тему и был создан один из лучших сатирических рассказов Марка Твена — «Человек, совративший Гедлиберг». Написанный в 1899 и напечатанный в 1900 году, рассказ, по словам современников, «прокатился по стране как буря»³.

Марк Твен был в расцвете своего дарования. Великолепное художественное мастерство, беспощадный смех, которым до краев был полон рассказ, способствовали успеху. Городские власти Норт-Адамса, увидевшие сходство их города с Гедлибергом, писали в газеты опровержения, финансисты призывали «расправиться» с Твеном. Оправдывались слова Гоголя: «Насмешки боится даже тот, который уже ничего не боится на свете».

Марк Твен саркастически смеялся над лицемерной добродетелью, под мишурой которой скрываются грубый расчет и жадность, над «милосердием», которое можно встретить только в церковных проповедях, а не в делах «отцов города».

О растлевающем влиянии денег на человека Марк Твен писал всю жизнь. Не будучи знаком с политико-экономическими исследованиями К. Маркса, писатель давал тем не менее великолепное художественное изображение того процесса, когда с помощью фальсифицирующей силы золота происходит «превращение всех человеческих и природных свойств в их противоположность, всеобщее смешение и извращение вещей»⁴.

Снова, как и семь лет тому назад в юмористическом рассказе «Банковый билет в 1 000 000 фунтов стерлингов», Твен (слегка пародируя волшебную сказку) обращается к «магической палочке» — к деньгам, сказочно изменяющим все вокруг.

Но теперь у писателя более сложная задача — показать духовное вырождение стяжателя. Порочное было скрыто под маской лицемерия, притворства, фальшивого милосердия. Свинцовые монеты, позолоченные сверху, — «подарок» городу от незнакомца, — являются выразительным авторским символом. Веселящийся народ Гедлиберга так и называет опозоренных «отцов города»: «символы» (неподкупности).

Сатирически изобразить — значит морально уничтожить; сатирический герой может вызвать чувство презрения, гнева, но к нему не должно возникать и тени симпатии или доброжелательства. Марк Твен именно такими и рисует все девятнадцать «символов». Красноречивый и изворотливый до наглости Билсон всенародно доведен до белого каления, но его муки ни в ком не вызвали сочувствия — ни у хохочущих жителей Гедлиберга, ни у читателей.

Марк Твен дает в этом рассказе классический образец сатиры: резкое обличение с помощью осмеяния, злого юмора.

Сатире всегда свойствен юмор, это ее главное средство. Юмор же может существовать и без сатиры. В юморе рассказа «Банковый билет в 1 000 000 фунтов стерлингов» немало добродушия; с героем рассказа читатель расстается дружески, не питая к нему ни гнева, ни ненависти. Читатель даже доволен, что бедняк вместо огрызка груши, которым он собирался утолить свой голод, получает неразменную ассигнацию, приносящую удачу. Обличительность рассказа «Человек, совративший Гедлиберг» придает юмору этого произведения другой колорит. Здесь юмор хлесткий, жгучий, как крапива. Сатирическая песенка о «подвигах» «символов неподкупности» пригвождает их, как булавка — насекомых на листе картона, выставляет их позор на всеобщее обозрение. Язвительные юмористические характеристики, гротескная заостренность положений (каждый из девятнадцати был уверен в успехе и заранее ликовал, сорил деньгами в предчувствии будущих благ, а на самом деле был публично осмеян и разоблачен), дерзкое, смелое и сценически выразительное шаржирование в центральной сцене (в здании городской магистратуры) — все это юмор на службе у сатиры.

В рассказе раскрывается еще ряд черт, характерных для искусства Марка Твена. Как всякий сатирик-реалист, Твен конкретен. Он описывает не жадных ханжей вообще, а прожженных американских дельцов. Осмеянные и оплеванные, они не теряются ни на минуту и тут же стремятся свалить свою вину на чужие плечи, ликвидировать все видимые улики бесчестья: их не столько беспокоит людская насмешка, сколь наличие вещественных доказательств.

Наибольшего сатирического эффекта Твен достигает там, где описывает сногсшибательный, поистине американский маневр предвыборной «агитации» одного из девятнадцати «отцов города» — Гаркнеса. Не теряясь и не смущаясь пережитым позором, Гаркнес — ловкий политикан — покупает прославленный мешок с фальшивыми золотыми монетами и за три дня до выборов посылает каждому из двух тысяч избирателей сувенир — «ту самую» монету с «той самой» уничтожающей надписью, которая веселила весь город в достопамятный день. А чтобы избиратели не забыли, что осмеян был соперник Гаркнеса по выборам, на всех монетах стояло имя соперника: «Пинкертон».

«Таким образом, — заключает автор, — ведро с ополосками после знаменитой каверзной шутки было вылито на одну-единственную голову, и результаты этого были поистине катастрофическими. На сей раз всеобщим посмешищем стал один Пинкертон, а Гаркнес проскочил в члены городского управления без всякого труда».

Твен уловил и показал наиболее типичную черту американского бизнесмена — хладнокровие и цинизм; любое скандальное происшествие делец сумеет использовать либо как рекламу для товара, либо как козырь в политической игре.

Сатира имеет два аспекта: она не только отрицает, но и утверждает; в ней неразрывно связаны любовь и ненависть писателя. В этой противоречивости есть своя закономерность.

У Твена-сатирика торжествует светлое и доброе над темным и злым. Проявляется это не только в авторской оценке того, что подлежит осмеянию, но и в положительных персонажах, которые присутствуют в рассказе. Судьей жадных ханжей Твен делает население маленького города. Городская масса у него не безликая, из ее среды выделяется язвительный, наблюдательный и умный скорняк; веселый и беспутный Джек Холлидей — автор сатирической песенки; «совестью города» мог бы быть Гудсон, рассказам о котором отводится немало места. Все эти люди противопоставлены жадным «отцам города». Именно они в рассказе хохочут, в то время как «символы неподкупности» злятся, интригуют, клевещут, сгорают от зависти и жадности, — буквально корчатся от обуревающих их страстей.

Но Твен не моралист, он не может подать свою реалистическую сатиру в сусальных тонах: «вознагражденная» добродетель, и «наказанный» порок. Порок осмеян. Но не уничтожен, и даже «не вышиблен из седла».

Одной из самых убийственных сатирических деталей рассказа является такая: горожане, бурно, шумно и беспощадно (по заслугам!) осудившие и осмеявшие бесчестных «отцов города», во время выборов подают свои голоса за Гаркнеса — самого низкого из них.

Нравственно возвышаясь над Гаркнесами и Пинкертонами, народ в политическом отношении — игрушка в руках этих авантюристов, — вот обобщение, подсказываемое Твеном. Писателя нельзя даже упрекнуть в сгущении красок — слишком часто в реальной американской жизни массы шли на поводу у буржуазии.

Тем не менее в деталях рассказа Твеном хорошо передана качественная разница между двумя социальными силами. Горожане показаны как коллектив, у которого есть идеи о справедливости и честности, они едины в своем гневе, насмешке, презрении, даже в создании едкой и задорной песенки. Ничтожество и ограниченность «отцов города» характеризуется полным равнодушием ко всему, что не есть деньги, отсутствием духовных запросов, культурных интересов, общественной инициативы. Твен рисует их как пауков в банке. Они все время следят друг за другом и готовы предать один другого; недоверие и мстительность — «норма» их поведения.

На первый взгляд кажется, что «белыми воронами» в черной стае «девятнадцати» является чета Ричардсов.

Но к началу повествования у старика Ричардса уже есть на совести одно моральное преступление: зная о невиновности Берджеса, он не выступил в его защиту, когда тот подвергался оскорблениям и преследованиям. Тем не менее Ричардсы считают себя честными, потому что «не брали чужого» (хотя хранили молчание, зная о мерзких поступках окружающих).

Половина рассказа посвящена описанию того, как рухнула «честность» Ричардсов. Их роль в композиции, произведения очень велика и по-настоящему драматична. Твен показывает, что в обществе Гаркнесов и Пинкертонов даже получестность Ричардсов обречена, — она просто безумие, величайшая неестественность для этого волчьего мира.

«Каждый человек силен, пока не названа его цена», — саркастически отзывался Марк Твен о морали буржуазного общества. Цена Ричардсам — тридцать восемь тысяч пятьсот долларов. Это та цифра, перед которой пала их «честность».

Рисуя Ричардсов, Твен мастерски показывает переход из одного психологического состояния в другое; превосходно передает их растерянность от неожиданности; душевную борьбу — желание присвоить золото и страх просчитаться, быть разоблаченными; лихорадочную решимость пойти на риск и отчаяние при неудаче; «дикую» радость после письма незнакомца, якобы отдающего золото в их руки; смущение Ричардса в связи с ложью об «услуге» Гудмену; ночные думы и самоубеждения; стыд и горечь раскаяния в публичном месте; десяток оттенков разнообразных чувств при получении чеков на крупную сумму денег — и, наконец, горячку, бред и смерть.

Смерть Ричардсов бессмысленна и труслива. Умирают они от страха быть разоблаченными, умирают потому, что не могли поверить благородству порядочного человека — пастора Берджеса. Смерть — трагичная по своей сути — представлена здесь как трагикомический фарс. Невольно вспоминаются слова Флобера: «В буржуазных сюжетах безобразное должно заменить трагизм, несовместимый с ними»⁵.

Рассказ заканчивается многозначительной фразой: после пережитого потрясения Гедлиберг «стал снова честным городом»... «Честность» Гедлиберга, возрожденная, как феникс из пепла, — этот сатирический образ делает рассказанную Твеном историю случаем, который может повториться бесчисленное количество раз, — концовка создает впечатление живучести описанного явления.

Сатирическое содержание рассказа становится еще более острым, если его соотнести с героическим романом о Жанне д'Арк, написанным за четыре года до появления рассказа. В романе народная героиня — воплощение подлинной человечности. В рассказе Марк Твен обратился к, американскому буржуа и — не нашел ничего, кроме растленности и цинизма; стяжательство и эгоизм, жестокость и лицемерие не могут породить ничего, что хотя бы отдаленно напоминало героизм.

С помощью минимальных сюжетных средств — действие ограничено мышиной возней жадных буржуа-провинциалов вокруг таинственного мешка с золотом — Марк Твен достигает поразительной полноты характеристики и исторической конкретности: народная оппозиция по отношению к буржуазной правящей клике и безнаказанность наступающего на народ американского буржуа были типичными чертами времени, характерными для общественно-политической жизни США конца XIX века.

* * *

Стремление осмыслить закономерности, лежащие в основе развития общества, вело престарелого Марка Твена в область философического раздумья.

Еще в период работы над романом «Принц и нищий» Твен задумал написать философский трактат «О человеке». В то время были весьма частыми публичные дебаты на подобные темы. В 1881 году Марк Твен прочел в хартфордском Вечернем клубе первый вариант своего произведения. Однако работа над ним была закончена лишь в 1898 году. Спустя восемь лет, в 1906 году, Марк Твен опубликовал философский трактат «Что такое человек?»⁶

Теодор Драйзер назвал его книгой «иронической и жестокой».

Твен определил свое произведение как «частную философию», подчеркивая субъективизм оценок. Действительно, мнения Твена шли вразрез с широко популяризируемыми и модными в то время утверждениями прагматистов-«инструменталистов» о «человеке-машине».

В буржуазном литературоведении принято связывать эту книгу великого американского реалиста с декадансом и говорить об упадочнических тенденциях в творчестве Марка Твена. Это глубоко неверно. Марк Твен высмеивает «философский вздор» «инструменталистов», приравнявших человека к груде металла.

Трактат представлен в форме философского диалога, состоящего из шести частей. Диалог ведут «старик» и «юноша». В первой части, названной «Человек-машина», имеются такие нарочито утрированные суждения:

«Юноша. Теперь мы подошли к человеку.

Старик. Да. Человек — машина; человек — безличный двигатель. Все, из чего состоит человек, представляет влияние на него наследственности, привычек, окружения. Он движим, направляем, управляем внешними влияниями — исключительно»⁷.

Юноша возражает старику, что человек ведь может иметь собственные суждения. Да, отвечает старик, человек, выражающий свое мнение, поступает естественно, то есть согласно своей природе, но это не его мнение, он не может «создать вещество, из которого оно складывается», — даже самого микроскопического его кусочка. Он не в состоянии собрать, соединить частицы этого вещества. Это автоматически делает его «мыслительный механизм» (mental machinery), действующий согласно законам механических конструкций. Мнения человека изменяются под влиянием внешних факторов, сам он не в состоянии их изменить. В человеке нет ничего самобытного, все его мысли, импульсы — все приходит извне. К первому человеку на земле мысль пришла помимо его хотения.

Круг проблем в диалоге расширяется, но все решения, исходящие от «старика», пронизаны фатализмом. По его мнению, любое человеческое существо и вся человеческая история в громаде безликой вселенной ничего не значат. Эти суждения в виде иронического лейтмотива десятки раз повторены в произведении.

Твен, ставивший Шекспира «превыше снежных вершин», разделял мысль великого драматурга, что человек — «краса мира, венец всего земного». Чтобы саркастически оттенить чудовищность утверждений о «человеке-машине», Твен вкладывает в уста «старику» такие речи: «Шекспир ничего не создавал. Он верно наблюдал и чудесно описывал; он точно изображал людей такими, какими их создал бог, но сам он ничего не создавал... Он был машиной, а машины не создают»⁸.

Марк Твен улавливает политическую сущность реакционной философии прагматистов. Если человек — «машина», то и народ — «машина»; он может смириться перед силой обстоятельств и принять любую правительственную или религиозную форму⁹. А сила привычки заставит народ даже сражаться за навязанную идеологическую или политическую доктрину; «машина» не задумается над тем, «кто является ее хозяином — тигр или домашняя кошка?»

«Что такое человек?» — одно из самых безрадостных произведений Марка Твена. Писатель полон горестных раздумий над судьбами человека, народа, человечества.

Буржуазные литературоведы всячески преувеличивают пессимизм Марка Твена, расширяют его границы¹⁰ и тем самым стирают разницу между воззрениями Твена 70—80-х годов и социальным разочарованием писателя, получившим особенно мрачную окраску в конце века. Отбрасывая исторический подход в рассмотрении творчества Марка Твена, буржуазные ученые пытаются отыскать какие-то наследственные, «общие основы» пессимизма Твена.

На самом деле пессимизм Твена был прежде всего протестом, обращенным против «утешительной» либеральной концепции буржуазных историков и философов метафизического толка, которые рассматривали движение истории как совершающееся «по прямой» — как «непрерывный прогресс». Твен ненавидел этот казенный оптимизм, который противоречил явлениям реальной жизни США, ненавидел и литераторов «нежной традиции» — родных братьев либеральных историков и философов. Слово «оптимист» было для Твена синонимом слова «глупец», воплощением бездумного отношения к жизни; пессимизм же становился для него неотъемлемым качеством мыслящего человека, отвергающего издевательские россказни либералов об «общественной гармонии» в США, о единстве интересов рабочего и капиталиста.

В период создания своего трактата Твен сам хорошо определил истоки своего пессимизма. «Прочел утренние газеты, — пишет он в одном из писем. — Я делаю это каждое утро, хорошо зная, что найду в них обычные развращенность, и низость, и лицемерие, и жестокость — продукты цивилизации, — это заставляет меня остаток дня проклинать человеческий род»¹¹.

Философский трактат Марка Твена нельзя рассматривать изолированно от антиимпериалистических памфлетов писателя, созданных в это же время, от рассказов, направленных против духа собственничества и стяжательства, от писем и дневниковых записей Марка Твена, где выражена страстная ненависть к жадному буржуа-хапуге.

«Распластался по всей странице сегодняшней газеты, — пишет Твен в дневнике, — и хапает в конгрессе, хапает в Олбени, хапает в Нью-Йорке и Сент-Луисе, хапает повсюду; линчует невинных, захлебывается лицемерными фразами, жирный, вонючий, отвратительный»¹². Вот каким «человеком» порождено социальное разочарование Марка Твена, получившее выражение в его философии.

Творчество Марка Твена свидетельствует о том, что его пессимистические мысли о «проклятом человеческом роде» не распространялись на всех людей. Достаточно указать на то, что за три года до завершения своего философского трактата Марк Твен создал патетическую книгу о народной героине Жанне д'Арк, вся жизнь которой была свидетельством высоты человеческого духа и огромных возможностей человека; за год до появления «Что такое человек?» — в книге «По экватору» — Твен выразил искреннюю любовь к простым людям, населяющим колонии, рассказал о своем восхищении их одаренностью, героизмом и высокой человечностью; эти же чувства по отношению к людям колоний Твен выразил в своих многочисленных памфлетах начала XX века.

Философский трактат Марка Твена «Что такое человек?» — это не «причуда» писателя, не «поза», не «ребячество», как утверждают некоторые буржуазные литературоведы, а выражение недовольства и глубокого разочарования существующим порядком. Вместе с тем мрачность и горечь этого произведения были результатом политической бесперспективности и неумения провидеть будущее. Твен кружится в заколдованном кругу внеисторических этических понятий, и жизнь представляется ему повторением ранее пройденного пути.

Ф. Энгельс в письме к Ф.А. Зорге от 29 ноября 1886 года писал: «...Американцы, по вполне понятным историческим причинам, страшно отстали во всех теоретических вопросах»¹³. Марк Твен разделял участь своих соотечественников. Бесплодие и реакционность американского прагматизма, заведшего общественную мысль США в тупик, узость взглядов и теоретические ошибки последователей и учеников Дарвина, на труды которых опирался Марк Твен, затрудняли поиски писателя.

Однако сама жизнь — жаркие споры и политические стычки, в которых Твен принимал горячее участие, — подсказывала ему часто верные философские критерии. Политическая речь «Постоянство» (1884) — свидетельство этому. Марк Твен в ней говорит: «Мы изменяемся — и должны изменяться, и сохраним способность изменяться до тех пор, пока живем. Что является истинным евангелием постоянства? Изменение. Кто действительно последовательный человек? Человек, который изменяется. С тех пор как изменение есть закон бытия, оно не может быть совместимо с привычкой» (курсив Марка Твена)¹⁴.

Эти замечательные мысли писателя-бойца, воспринимающего жизнь в непрестанном движении, являются полной противоположностью вульгарно механистическим, детерминистическим воззрениям прагматистов, объявивших человека «машиной». Реакционная философия прагматистов лишь дезориентировала писателя, мешала делать правильные оценки.

Ощупью пробиваясь к истине, Марк Твен до самой смерти упорно трудился над созданием философской и общественно-политической повести «Таинственный незнакомец». Он придавал ей большое значение, многократно переделывал, но произведение так и осталось незавершенным и было издано лишь спустя шесть лет после смерти писателя¹⁵.

Содержание повести представляет собою синтез наблюдений Марка Твена над жизнью современного ему общества.

Произведение написано в форме философской сказки. Главное действующее лицо — Сатана — лишено конкретной характеристики. Марк Твен проделал с ним то, что Салтыков-Щедрин называет «нарочитое упразднение естества» — в целях сатирической заостренности¹⁶. У Сатаны остается лишь человеческое имя (он называет себя Филиппом Траумом, в знак того, что дела и мечты людей на земле — объект его пристального внимания). Сатана — олицетворение беспощадного авторского критицизма, воплощение той «бесчеловечной» правдивости, о которой писал Твен в письме к Гоуэлсу от 12 мая 1899 года¹⁷.

В «Таинственном незнакомце» Твен не оглядывается ни на деспотическое «общественное мнение», ни на издателей и редакторов, не принимает в расчет собственные опасения и сомнения. Утверждая, что «шкура каждого человеческого существа заключает в себе раба»¹⁸, Твен тем не менее выступает в повести как смелый и правдивый обличитель. Этими качествами Твен наделяет героя повести — Сатану.

Майским утром среди детей, наслушавшихся рассказов о духах, ведьмах и вурдалаках, появляется красивый чужой мальчик. Он обнаруживает чудесные способности читать вслух невысказанные мысли, выполнять любое желание своих новых друзей, одним дуновением превращать воду в лед. На вопрос — кто он? — незнакомец отвечает, что он ангел, и начинает лепить из глины живых крошечных человечков. Затем называет свое имя — Сатана. Юному Сатане шестнадцать тысяч лет. Он племянник согрешившего Сатаны и принадлежит к безгрешной ветви этой семьи.

Сатана все знал и все видел: сотворение мира и человека, Самсона и Цезаря, ад и рай. Он может вызвать бурю, землетрясение, сотворить живое и умертвить его. К человечкам, которых он вылепил из глины и оживил, Сатана не питает ни любви, ни уважения («человек создан из грязи... вместилище болезней и нечистот»); он убивает их одним мановением руки. Подобно Асмодею из «Хромого беса» Лесажа, поднимающего кровли тюрем и мадридских домов, обнаруживающего все тайны и пороки, скрытые в них, Твеновский Сатана раскрывает стены тюрьмы перед своим спутником — мальчиком Теодором и показывает ему камеру, где пытают человека за свободу вероисповедания. Ребенок ужасается — какое зверское дело!

«Нет, — говорит бесстрастный Сатана, — это человеческое дело, вы не можете оскорблять зверей злоупотреблением этого слова... Никогда животное не совершает жестокого поступка; это привилегия тех, кто обладает моралью»¹⁹.

Заслуживает внимания то обстоятельство, что устами Сатаны Твен чаще всего обличает жестокость не абстрактного человека вообще, а собственника. Сатана показывает детям современную фабрику как образец «человеческой жестокости». Усталые, измученные и голодные рабочие — полумертвые от истощения и тяжкой работы мужчины, женщины, дети — задыхаются в раскаленной атмосфере и клубах пыли. Указывая на них, Сатана саркастически говорит: «И это мораль? Собственники богаты и благочестивы, но плата, которую они дают этим своим бедным братьям и сестрам, едва достаточна для того, чтобы бедняки не умерли с голоду»²⁰.

Обличающий Сатана как будто видит перед собою совершенно реальную картину условий труда на предприятиях США конца XIX века, когда говорит:

«Их заставляют работать по четырнадцать часов в сутки круглый год, с шести утра до восьми часов вечера, и маленьких и взрослых. А от фабрики до тех хлевов, где живут рабочие, четыре мили ходу в один конец; ежедневно, изо дня в день и из года в год, в дождь и грязь, снег и бурю они должны совершать этот путь. На отдых и сон у них остается четыре часа в сутки. Они теснятся по три семьи в одной клетушке, в ужасающей грязи и вони, заболевают и мрут скопом. В чем же их вина, что они терпят такие жестокие муки? Ни в чем, разве только в том, что они родились на свет как люди... А ведь владелец фабрики обладает Нравственным Чувством, следуя которому, он должен отличать добро от зла, — и вот какой результат. Люди воображают, что они лучше собак. Ах, какая это лишенная логики и рассудка порода! И какая подлая, какая подлая!»²¹

В «Таинственном незнакомце» яснее, чем в трактате «Что такое человек?», ощутима направленность обличений Марка Твена. Против какого «подлого человека» выступает здесь писатель? Несомненно, против подлого эксплуататора в образе человека. Это он — хуже собаки, он ханжески прикрывает свои бесчеловечные дела «Нравственным Чувством», он — объект безграничной ненависти, гнева и негодования Марка Твена.

Вот еще одна выразительная сцена в повести. В Индии, куда Сатана переносит своих спутников, он творит чудо: из семени, только что зарытого в землю, он мгновенно выращивает чудесное дерево, покрытое разнообразными плодами: бананами, виноградом, абрикосами, грушами, вишнями и т. д. Весть о чуде быстро распространяется в селении, и люди, благодарные Сатане, наполняют корзины плодами. Дерево неистощимо; новые плоды тут же вырастают на ветвях, и снова наполняются корзины.

Но вот появляется «иностранец в белом костюме и с пробковым шлемом на голове» — Твен точно воспроизводит внешний облик колонизатора в южных тропических странах — и сердито кричит: «Убирайтесь прочь! Пошли вон, собаки! Дерево растет на моей земле и является моей собственностью!»²²

Сатана заступается за туземцев и предлагает: пусть собственник предоставит возможность людям пользоваться деревом в течение часа, а затем он и его государство будут иметь фруктов больше, чем смогут потребить за год. Собственник ругает Сатану, бьет его палкой, пинает ногами. Фрукты на дереве мгновенно начинают гнить, листья увядают. Чужеземец потрясен. В наказание Сатана обрекает чужеземца беречь дерево и ухаживать за ним всю жизнь, но плодоносить дерево никогда не будет. Ради продления собственной жизни чужеземец должен беречь жизнь дерева — каждый час ночью собственноручно поливать его. Если он пропустит хотя бы один час — умрет дерево, а с ним и чужеземец. Он никогда не вернется в свою страну, не имеет права ни продать свою землю, на которой растет дерево, ни сдать ее в аренду. Дети спрашивают Сатану: почему он не убил чужеземца, оставил ему жизнь? Тот отвечает, что ради жены, которая едет к этому человеку.

Марк Твен верен своей идее возмездия, которая у него получает свое воплощение в «Принце и нищем», в «Янки при дворе короля Артура» и в других произведениях: испытай то, что уготовил другим людям. Чужеземец обречен на труд — тот бесплодный страшный труд, на какой он хотел обречь туземцев на захваченной им земле. Вообще же захватчик чужой земли достоин смерти — таков приговор Твена.

Как видим, сказочная форма повести была использована Марком Твеном для оценок вполне реальных современных ему общественно-политических явлений. Рисуя картины бесчеловечных форм эксплуатации труда рабочих в промышленности, Марк Твен восстает против форм собственности в своей стране; аллегорически изображая захваты в колониях, писатель протестует против грабежа, который учиняют собственники в чужих странах.

Никогда еще, ни в одном из предшествующих «Таинственному незнакомцу» произведений Марк Твен столь отчетливо не заявлял о своем негодовании по поводу угнетения человека человеком, о своем отрицательном отношении к частнособственническому укладу.

Христианские предания изображали сатану «врагом рода человеческого», буржуазная мораль охотно закрепила за ним эту роль. Марк Твен использует традиции европейского революционного романтизма и изображает Сатану врагом эксплуатирующей части «человеческого рода», превращает его в друга эксплуатируемых и гонимых. Твен соединяет в образе Сатаны свои представления о свободе мысли, независимости суждений, об уме, красоте, ловкости, а самое главное — о справедливости.

Справедливо разнести в пух и прах этот безумный и несправедливо устроенный человеческий мир: он не заслуживает ничего лучшего. И всеотрицающий Сатана проклинает его со страстью и неистовым пылом.

«Таинственный незнакомец» — одно из самых выразительных свидетельств социального разочарования Марка Твена, произведение, продиктованное тем же самым чувством, которое заставило Марка Твена перед самой смертью записать с мрачным юмором: «Найти Америку было замечательно, но было бы еще замечательнее потерять ее...»

В «Таинственном незнакомце» Марк Твен поразительно верно предсказал будущее своей родины:

«...Подавляющее большинство людей, как находящихся в первобытном состоянии, так и цивилизованных, в глубине души своей добры и не хотят никому причинять боль; но перед лицом агрессивного, безжалостного меньшинства они не осмеливаются отстаивать свои взгляды. Подумайте только: одно доброе по натуре существо шпионит за другим добрым существом, добиваясь от него преданного служения злу, которое омерзительно для них обоих... Пройдет немного времени, и вы увидите такое удивительное зрелище: ораторов погонят с трибун камнями, и толпы изуверов кинутся душить свободу слова, хотя в тайниках души эти люди по-прежнему останутся заодно с теми, в кого полетят их камни, — только вслух сказать об этом они не посмеют. И вот уже целая нация, включая церковь и все остальное, охвачена военной истерией и, надрываясь от истошных криков, чинит самосуд над всяким честным гражданином, дерзнувшим открыть рот; и вскоре ни один рот больше не открывается. Затем государственные деятели начнут сочинять грубые фальшивки, перекладывая вину на народ той страны, которая подверглась нападению, и люди охотно примут такую ложь, усыпляющую со весть, и будут усердно твердить ее, не желая слушать никаких опровержений. И так, мало-помалу, каждый человек сумеет убедить себя, что эта война — справедливая, и будет радоваться, что, поддавшись столь чудовищному самообману, он стал теперь, слава богу, спать спокойнее»²³.

Рисуя эту картину, Марк Твен фактически анализировал поведение американской нации во время испано-американской войны и войны с Филиппинами. Именно так «агрессивное безжалостное меньшинство» заставляло душить Кубу, Филиппины; вот так до Твена и до многих тысяч американцев медленно доходил смысл совершавшихся событий, а реакционная пропаганда сумела внушить «великой несведущей нации» (так называл Твен свой народ в одном из памфлетов 1901 года), что захват Филиппин необходим и «законен» и что сами филиппинцы виноваты в кровопролитии, потому что не хотят «добровольно присоединиться» к США, когда Испания уступила Филиппины американским монополистам за сходную цену.

Твен описал в «Таинственном незнакомце» тот процесс оболванивания масс буржуазной пропагандой, в результате которого американский народ выступил в позорной роли: по словам В.И. Ленина, «оказался играющим роль наемного палача, который в угоду богатой сволочи в 1898 году душил Филиппины, под предлогом «освобождения» их»²⁴.

Твен — сатирик и обличитель — в своих памфлетах 1901—1902 годов сказал прямо и бесстрашно все то, что он думал о кровавых делах американских монополистов в колониях. В книге «без умолчаний» — в «Таинственном незнакомце» — он тоже не оказался на поводу у лживых буржуазных демагогов, а стал в ряд тех честных людей США, которые, объединившись в «Антиимпериалистическую лигу», восстали против войн и агрессий.

В буржуазном реакционном литературоведении с повестью «Таинственный незнакомец» совершена самая грубая фальсификация из всех тех, которые были проделаны над произведениями Марка Твена. Обличения Твена, имеющие точный адрес — обращенные к поработителям и эксплуататорам, за которыми писатель отрицал право называться людьми, — были затемнены и затушеваны; были стерты четкие твеновские границы, которыми он отделил трудящийся люд от насильников-ханжей (первые у Твена — «люди, не сделавшие ничего дурного», «невинные и достойные лучшей доли»; вторые — «подлая порода», воображающая, что она «лучше собак»).

Вследствие такой подтасовки при «анализе» повести великий народный писатель был объявлен человеконенавистником и предтечей современных американских декадентов, называющих человека «кучей навоза».

Что касается прошлого, то комментарии твеновского Сатаны также имеют определенную тенденциозность. Рассказывая о примерах измены, предательства, подлости и насилия в истории человечества, герой Твена всегда отличает насильников и грабителей от угнетаемых. Цезарь вторгся в Британию «не потому, что эти варвары чем-либо обидели его, а потому, что он хотел забрать их землю и наделить благами цивилизации их вдов и сирот», — зло комментирует Сатана.

«Блага цивилизации» — эта стереотипная фраза американских буржуазных газет, речей в конгрессе, церковных проповедей в сатирическом контексте Марка Твена звучит как вопиющее издевательство над жизнью и честью простых ограбленных людей. История человечества в интерпретации Сатаны — это повесть о непрестанных и бесчисленных обидах, которые терпело и терпит миролюбивое большинство людей на земле от агрессивного собственнического меньшинства. Обрушиваясь на войны, веками опустошавшие землю, Сатана утверждает, что они всегда имеют целью «сокрушить слабый народ, но никогда агрессор не начинает войну с благородной целью; в истории человечества нет примера такой войны»²⁵. «Войны всегда требует небольшая крикливая кучка людей»²⁶.

В своей повести Марк Твен энергично, страстно и самозабвенно высказал и осуждение и любовь по отношению к людям.

«Сердце — настоящий Фонтан Юности»²⁷, — писал он в период создания «Таинственного незнакомца». Вопреки утверждениям реакционеров, Твен предстает в повести не как изверившийся во всем декадент, а как человек-творец, знающий о несокрушимой и неиссякаемой силе искусства. Произведение заканчивается на высокой патетической ноте:

«Против штурма смеха ничто не устоит!»²⁸ — восклицает Твен.

В этом возгласе выражена сила гражданского мужества Твена-сатирика, беспощадно обличавшего окружающий его собственнический мир.

Твен видит в смехе воинствующее жизненное начало, сохраняющее в человеке его жизнедеятельность, являющееся оружием и опорой в мире фальши, эксплуатации и насилия.

* * *

Среди идей, подвергнутых Марком Твеном беспощадным нападкам и осмеянию, есть и идея бога. В «Таинственном незнакомце» бог предстает воплощением самых низменных качеств.

«Бог вещает о справедливости и изобрел ад, — пишет Твен, — проповедует о милосердии и изобрел ад, требует добродетелей, всепрощения и изобрел ад, говорит о морали и сам ее не имеет, осуждает преступления и сам их совершает; бог создал человека, не спросивши его, а затем пытается возложить на него ответственность за все поступки, вместо того чтобы добросовестно взять их на себя; бог с чисто божественной тупостью приглашает этого бедного, оскорбленного раба поклоняться ему»²⁹.

В представлении Марка Твена сливается воедино религиозная этика и буржуазная мораль. Все ненавистное, что было в последней, присуще богу, и наоборот — бог воплощает жестокую и лицемерную мораль «цивилизованного» общества, которую Твен называл «душистой, обсахаренной ложью».

Борьбу с религиозными предрассудками Твен вел всю свою жизнь, начиная с «Простаков за границей» и кончая полемической книгой «Христианская наука» (1907).

После «Янки при дворе короля Артура» Твен продолжал упорную борьбу с церковной идеологией, которая к тому времени становилась ощутимой политической силой. Бизнесмены цинично и открыто заявляли в буржуазной печати: «религия — надежная охрана наших капиталов». В Гарвардском, Чикагском и других университетах открывались теологические факультеты и дискутировались богословские схоластические «проблемы»: «питание дьявола», «как едят ангелы» и т. д. Росло число церквей и христианских общин. В Хартфорде, например, насчитывалось свыше пятидесяти общинных церквей — епископальных, методистских, унитаристских, баптистских, католических, еврейских и т. д. Одной из таких церковных общин в Хартфорде Твен дал название «Божественные мошенники».

Начиная с 80-х годов в США бурно распространяется новое веяние в религии — культ «христианской науки», основательницей которой была миссис Эдди (Мэри Бейкер Гловер). В своей книге «Наука и здоровье» она утверждала, что боль, старость, смерть — это все «заблуждения», над которыми может восторжествовать дух верующего. «Учение миссис Эдди» — помесь религии с шарлатанством — претендовало на такой универсализм, что «верующие» с его помощью якобы излечивались от душевных и физических болезней, вплоть до переломов, когда кости «верующего» должны были правильно срастись без вмешательства хирурга, лишь с помощью молитвы и «внушения». «Христианская наука» получила большое распространение, была поддержана сторонниками одной из разновидностей прагматизма — «волюнтаристами».

Марк Твен высмеивал все специфически американские «выверты» общественного сознания. Не мог он пройти и мимо «христианской науки», овладевавшей помыслами десятков тысяч простых людей. Воспитатель народа, он зорко следил за всем, что шло во вред развитию народа. Против «христианской науки» он выступил с рядом статей (1899, 1902, 1903, и 1907 годов)³⁰, оценивая обожествление Эдди как массовую повальную болезнь, опасную для общества. «Христианская наука» может, по его мнению, оказаться политической силой и даст возможность «тираническим политико-религиозным боссам» в США установить инквизиторские порядки; «христианскую науку» и католическую церковь Твен считает большой социальной опасностью³¹.

«Миссис Эдди чрезвычайно богата», — отмечает Твен. «Христианские ученые» организовали бизнес»³², — утверждает писатель и доказывает это.

Зоркость Марка Твена поразительна. В конце XIX века в США выкристаллизовались действительно классические формы политико-религиозного бизнеса. «Христианские ученые» (последователи «религии» миссис Эдди) и римская папская курия входили в тесный контакт с президентом Теодором Рузвельтом, получали от него всяческие экономические выгоды и выполняли политические задания этого матерого империалиста. «Мы (англосаксы) — лучшие из лучших природных американцев», — раздавалось с церковных кафедр.

Антирелигиозная деятельность Марка Твена выражалась не только в создании публицистических, но и художественных произведений. В конце его жизни была опубликована часть рассказа, десятилетиями хранившегося в сейфе: «Выдержки из «Визита капитана Стормфилда на небеса» (1907—1908).

Полностью рассказ был опубликован лишь в 1952 году, в книге «Донесение из рая».

Свыше сорока лет прошло между зарождением рассказа и первым его опубликованием. Многие американские писатели и литературоведы толковали историю «сокрытия рассказа в сейфе» как доказательство «трусости» Твена, утверждая, что писатель страшился быть обвиненным в богохульстве.

Теперь, когда рассказ целиком опубликован, поведение Твена должно, на наш взгляд, получить иное истолкование. Рассказ не настолько «богохулен», чтобы Марк Твен мог бояться опубликовать его; даже в «Простаках за границей» есть более смелые нападки на религиозную обрядность, чем в «Визите капитана Стормфилда».

Возможно, что Твен уступил настояниям своей религиозной жены и надолго запрятал рассказ в сейф, но вернее всего — у него просто не хватало времени и желания завершить произведение. В бумагах Марка Твена, фрагменты из которых опубликованы в 1952 году, имеются заметки, относящиеся к 1900 году, в которых Твен говорит, что к рукописи «Визита капитана Стормфилда на небеса» он не прикасался десять лет. «Я часто думаю закончить это, но отвлекаюсь от своей цели новым, более острым интересом», — пишет Твен³³.

Действительно, начало XX века в творчестве Марка Твена — это бурное развитие его боевой публицистики. «Визит» оставался в сейфе не потому, что Твен считал рассказ опасным для своей репутации, а потому, что другие свои задачи считал более важными. В свете этого признания преувеличенная Бруксом и Де Вото «трусость» и «боязнь» Твена выглядят фальсификацией.

Зарождение «Визита» относится ко временам юности Марка Твена, когда в 1866 году он впервые встретил капитана Неда Вейкмана и спустя два месяца в «Записной книжке» сделал пометку, содержащую зерно сюжета будущего произведения.

О работе над «Визитом» Твен рассказывает брату Ориону в письме от 23 марта 1878 года. «9 лет тому назад, — пишет Твен, — я составил план моего «Визита на небеса»... Время от времени я добавлял какую-либо мысль. Через год или больше я расширил написанное. Но без успеха. Пять лет тому назад я написал это снова, изменив план. Эта рукопись лежит сейчас рядом, она значительно лучше первоначальной попытки, но еще не доделана... И вот я думаю и думаю, и вдруг мне приходит в голову — почему я считаю план правильным?! Обрати внимание — я никогда не изменял идей, с самого начала — план был труден»³⁴.

Письмо представляет огромный интерес для изучения не только истории создания рассказа, но и для изучения самого процесса творчества Марка Твена. Оно свидетельствует об упорном нежелании писателя расстаться с благодарной сатирической темой. Твен отчетливо представляет, что тема опасна, но настойчиво ищет такой формы, чтобы негласная буржуазная цензура пропустила рассказ. Найти нужную форму и не поступиться идеями — вот единственно приемлемое для Марка Твена решение.

Письмо раскрывает двери в творческую лабораторию писателя. Твен любил вынашивать свои произведения и не спешил печатать то, к чему относился с наибольшей серьезностью. Так он поступал с «Гекльберри Финном», с «Жанной д'Арк», с некоторыми сатирическими рассказами. Из письма видно, что рассказ был запрятан в сейф не из боязни погрешить против буржуазного общественного мнения, а потому что автор долгие годы считал его несовершенным, незрелым и поэтому неприемлемым для печати. Он искал формы, удобной не только в отношении маскировки, но и удачной в литературном отношении. Эти многолетние упорные поиски наиболее совершенного оформления антирелигиозной сатиры свидетельствуют о том, какое значение Твен придавал литературной технике, с другой стороны — насколько важной ему казалась тема «Визита на небеса».

Что же представляет собой рассказ? Несмотря на позднее опубликование, по духу это ранний Марк Твен. В рассказе много задора, преувеличений, доведенных до гигантских масштабов, гротескных контрастов. Манера повествования рассчитана на устную передачу; рассказчик — традиционный простак из «комических полос» газет фронтира. Сюжет рассказа — фольклорного происхождения. На западе Америки бытовали и широко были распространены устные комические рассказы о снах-видениях, о пребывании живого человека в загробном мире.

Но произведение недаром десятилетиями отлеживалось в архивах писателя. По рассказу рассыпаны меткие и глубокие мысли более зрелого Твена, его наблюдения над жизнью, его рассуждения на тему, что нужно для счастья человека, для настоящего, а не бутафорного блаженства?

Вместе с капитаном Стормфилдом читатель отправляется на небеса, его глазами смотрит на межпланетные пространства и на небожителей. С первых же страниц начинается усиленное подчеркивание бытовых деталей этого «небесного» путешествия. На первый план автор выдвигает земное сознание капитана Стормфилда.

Капитан умер, летит по воздуху, как птица. Не душа его, а весь он, земной, несется сквозь облака, темноту и даже успевает при вспышке молнии заметить время: полет начался в 12 ч. 22 мин. В этой необычайной ситуации капитан сохраняет свои профессиональные привычки, манеры, лексикон; перекликается со встречными на речной манер (как переговариваются между собою капитаны встречных судов); ему хочется покурить, выпить чего-нибудь.

В пути капитан встречается с евреем Соломоном Гольдштейном. Тот оплакивает свою умершую дочь, которая была для него «зеницей ока». Гольдштейн желал умереть, чтобы снова встретиться с дочерью, а теперь видит, что встречи не будет, он потерял ее навсегда. Одним этим подчеркнутым «навсегда» Твен устанавливает свое отношение к христианской идее о потустороннем мире, о встрече душ в загробном царстве. Нет этой встречи. Есть земная любовь, земные привязанности. Твен ведет здесь полемику с традиционными религиозными верованиями, которые были очень крепки в сознании рядовых американцев.

Что касается новоявленных «небожителей» — капитана и его спутников, то они целиком земные люди. Молодой Бейли — «республиканец в политике» — покончил с собой из-за неудачной любви, а на небесах встретил своего соперника. Тот тоже застрелился: после смерти Бейли выяснилось, что девушка любит Бейли, а не его. Твен юмористически описывает досаду, отчаяние и ламентации Бейли, поспешившего отправиться к праотцам. Его новые приятели на небесах, слушая Бейли, неимоверно устали от его сетований, выражения сочувствия пострадавшему и т. д. «Кое-кто думает, что мы отдыхаем, когда умираем. Подождите, увидите», — ворчит капитан Стормфилд.

Твен методически, деталь за деталью, высмеивает традиционные представления о загробной жизни — вот только что вышутил «вечный покой».

Писатель нарисовал образ добродушного негра Сэма, который дарит капитану Стормфилду свою трубку и кисет с табаком. Капитан доволен: «Славный парень, как и вся его раса», — говорит он о Сэме. Еврей Гольдштейн, негр Сэм — они не случайно возникают в рассказе Марка Твена. Описывая их судьбы и характеры, писатель показывает свое отрицательное отношение к религиозным предрассудкам, к идеям расизма.

Будучи жителем земли, бравый капитан Стормфилд не привык уступать инициативу сопернику. Попав в космические сферы и «держа курс» в рай, он увлекся гонками с кометой («послать наверх двести тысяч миллионов человек для постановки бом-брамселей и топселей!»), «уклонился от курса» и оказался в «чужих» небесах. По-земному ведут себя и обитатели кометы-соперницы: проносясь мимо Стормфилда, капитан кометы прикладывает большой палец к носу, выкрикивает презрительную фразу, повернувшись к нему спиной и подтягивая спустившуюся подтяжку. На небесах употребляется речной жаргон, небесные клерки в небесной канцелярии так же деловиты и самоуверенны, как и их собратья на земле; блаженствующие ангелы сохраняют все чувства, привычки, повадки земных людей — американцев XIX века. Из этого столкновения, обыденного с «возвышенными» представлениями о рае, рождаются сатирические курьезы; в сатирическом плане предстают все атрибуты райского блаженства и евангельские чудеса. Разоблачение сказок о райском блаженстве затрагивало самую основу христианской религии.

Райское блаженство — обман. Это сплошная дремотная, челюстедробящая скука, неподвижность, ничегонеделание. Жалкие материальные атрибуты этого «блаженства» — арфа, пальмовая ветвь и нимб — брошены еще по дороге в рай: кому придет охота тащить на себе эту ненужную тяжесть? «Блаженствующие» предоставлены самим себе, они уныло тянут молитвенные песнопения, но так фальшивят при этом, что самим становится неловко. Ангельские крылья оказываются чертовски неудобны и непрактичны: их нужно часто отдавать в стирку; да это и к лучшему, потому что пользоваться ими почти невозможно: при лобовом ветре они ломаются и задерживают ход, а прижмешь к телу — снижаешься.

Разрушая своей сатирой один из самых устойчивых религиозных предрассудков, Твен противопоставляет «райскому блаженству» свое представление о земном счастье.

Счастье на земле — это социальная справедливость, возможность общаться с другими людьми, развивать свои таланты, а самое главное — трудиться, двигаться вперед.

Умудренный личным и общественным опытом, Твен знает, что в земной жизни много тяжелого и страшного, много боли и разочарований, изнуряющей борьбы и неудач. Но эта земная жизнь, состоящая из радости и несчастий, для Твена дороже «блаженств» потустороннего мира. Престарелый писатель с молодым задором славит «земного», «грешного» человека, борющегося за свое счастье на этой несовершенной земле.

* * *

Марк Твен был прирожденным журналистом — энергичным, деятельным, чутким, а главное — стойким и принципиальным, что было редким явлением в продажной буржуазной прессе, которую сам же Твен называл «национальным проклятием»³⁵.

Быстрота его реакции на общественно-политические явления вошла в поговорку: о семидесятилетием Твене говорили, что он всегда «впереди всех репортеров», домашние называли его «юноша», а сам Твен писал о себе: «Я стар. Я признаю это, но я не осознаю этого. Я хотел бы знать: теряет ли человек чувство молодости?»

Он никогда не прекращал работы журналиста. Его «умственная Ниагара», как он говорил, изливалась потоком статей, очерков, сообщений, проектов, откликов. Ни одно общественное событие не ускользало от него. Твен высоко ценил публицистику как гибкую, оперативную литературную форму — отражение непрестанно меняющейся жизни. «Новости — это история в ее первом и лучшем, живом и очаровательном виде», — писал он, подчеркивая значение журналистики³⁶.

Чем старше становился Марк Твен, тем увереннее держался он, выступая на общественно-политической арене. Если попытаться ответить на вопрос, почему Марк Твен в последний период своей жизни обратился к публицистике, которая характеризуется у него глубиной и страстностью, — то всего лучше на это можно ответить сравнением, подсказанным самим же Твеном.

В поздней статье «Поворотный пункт моей жизни» (1909)³⁷ он вспоминает стремительный и находчивый ответ генерала Гранта — героя Гражданской войны 1861—1865 годов.

«— Генерал, кто планировал марш через Джорджию?

— Враг».

Прославленные памфлеты Марка Твена начала XX века тоже были «вынужденным» актом — общественной реакцией писателя на действия антинародных сил в стране. Вернувшись из Европы в США осенью 1900 года, он заявил репортерам нью-йоркских газет: «Я — антиимпериалист...» Твен-публицист громил американский политический режим в захваченных Филиппинах, восставал против коррупции Таммэни-Холл, против русского царизма, против захватничества англичан в Африке, против угнетения негров в бельгийском Конго. Антиимпериалистические статьи и памфлеты Марка Твена не являлись исключительными в общественной жизни страны: это была реакция народа — рабочих, фермеров, передовой интеллигенции США на политику правящих кругов.

Вместе с тем возможность открытых и резких выступлений обличительного характера свидетельствовала о сохранившихся еще остатках буржуазно-демократических традиций в США.

Марк Твен, осуждавший кровавые агрессии империалистов, продолжал оставаться «кумиром публики» и объектом национальной гордости. На банкетах и званых обедах Марка Твена представляли так: «...человек, чей юмор молниями опоясывает земной шар, чье чувство юмора — образец для всех пяти континентов»³⁸.

Но чем старательнее буржуазная печать подчеркивала заслуги юмориста Марка Твена, тем настойчивее американский народ славил сатирика и гуманиста Марка Твена, который перестал говорить «эзоповским» языком, а в прямой форме заявил миру о своих симпатиях и антипатиях. Простые люди Америки называли Твена-памфлетиста «совестью Америки», «поборником гуманности», «человеком, который трудится на благо человечества»³⁹.

С острой болью сознавал престарелый писатель, что постыдные дела американских агрессоров обесчестили народ и нацию. «Американцы запятнали флаг», — утверждал он.

Глубоко задумываясь над политикой современного ему империалистического государства, Твен заносил в свою «Записную книжку»: «Не может являться наилучшим то правительство, которое сохраняет только жизнь и собственность, есть более ценное — человечество»⁴⁰.

Это понимание пришло не сразу. Когда грабительский смысл империалистических войн не был ясен, Твен оправдывал общий курс внешней политики США («Слово в защиту наших стыдливых изгнанников», 1898), хотя уже в этой статье осуждал американские провокации на Кубе: «Все это грубо, нечестно». Но спустя год Твен многое увидел в новом свете.

У В.И. Ленина есть такая мысль: «Сила привычки миллионов и десятков миллионов — самая страшная сила»⁴¹.

С политической инертностью сограждан Марк Твен боролся всю жизнь. Но никогда еще с такой остротой он не ощущал этой косной силы, как на рубеже двух веков, когда мировая политика империалистов требовала энергичного отпора.

Твен восстает против «молчаливой лжи» — политического равнодушия людей. «Колоссальные национальные заговоры молчаливой лжи — эта поддержка и союзник всякого рода тирании, несправедливости и зла — всего, что угнетает народы, — вот во что надо швырять булыжниками и Филиппинами», — говорит Твен в статье «Моя первая ложь и как я из нее выбрался» (декабрь 1889)⁴².

В качестве примера Твен ссылается на поведение определенных групп американцев середины XIX века, которые были равнодушны к усилиям противников рабства; французов, которые молчаливо отдавали невинного Дрейфуса на расправу реакционерам («за исключением десятка-другого паладинов нравственности»);⁴³ англичан конца XIX века, когда «добрая половина населения страны молчаливо делает вид, что и знать ничего не хочет о намерениях мистера Чемберлена состряпать войну в Южной Африке, припасы для которой он сам же поставляет своему правительству по бешеным ценам»⁴⁴.

В композиции этой серьезной политической речи обращает на себя внимание то, что свои обличения Твен пересыпает мягкими юмористическими воспоминаниями о собственном раннем детстве. Рассуждения о невинном вранье девятилетнего мальчугана, захотевшего ласк и сладостей и получившего порку, необходимы Твену как комическая прелюдия к серьезным мыслям, ради которых и произнесена речь.

Но очень скоро Твен откажется от юмористических «прокладок», смягчающих силу его удара.

В статьях 1900 года исчезнут нотки добродушного юмора и появится сатирическая резкость. В «Двух маленьких рассказах» (1900) Твен говорит об английском военном ведомстве, которое гонит солдат в Южную Африку, не беспокоясь о том, что они там тысячами мрут от дизентерии.

В эти рассуждения вкраплена сказка: как император заболел дизентерией и как его спас мальчишка-трубочист Джимми и его друг Томми, работавший с отцом по очистке выгребных ям. Твен нарочито «натуралистически» описывает костюм Томми, перепачканного нечистотами и пропахшего запахами клоаки, откровенный разговор мальчишек, сидящих на обочине тротуара после работы и рассуждающих о том, как спасти императора от дизентерии. Все, что окружает чумазых ребятишек, нарочито огрублено автором. Их позы, манеры, лексикон, даже запах — все это резко дисгармонирует со смыслом их разговора: мальчики полны человеколюбия. Оно «оценено»: излечившийся император дарит Джимми пару старых башмаков, слишком больших для мальчика.

Венценосец выздоровел, но о солдатах, которые мрут от дизентерии, не вспомнил. Твен с вызывающей смелостью играет здесь сатирическими противопоставлениями и с рассчитанной дерзостью показывает, что перепачканные мальчуганы — люди, а император — грязное и тупое животное.

Сказка вставлена в статью, в которой точно обозначено место и время действия: Лондон, февраль 1900 года. Тон статьи — прямые обвинения «в лоб»; сказка сатирически их усиливает, делает беспощаднее; с помощью осмеяния к гневу и негодованию прибавляется еще и презрение.

Посылая солдат на гибель, творя злодеяния в колониях, английские и американские империалисты прикрывались, как щитом, идеей патриотизма, утверждали, что войны и захваты необходимы ради «защиты отечества».

В своих публичных речах Твен прямо и недвусмысленно заявлял: «Обычно патриотизм — убежище негодяев. Такие люди всегда громко вопят о патриотизме»⁴⁵.

О том, насколько ясна была для Твена демагогия захватчиков-«патриотов», говорит такая запись:

Патриотизм. «Слово, которое напоминает грабеж. Нет ни клочка земли в мире, который не представлял бы отнятого владения или еще раз захваченного бесчисленным рядом «владельцев», каждый из которых превращается в «патриота», с сердцем, переполненным гордостью, защищается от следующей банды грабителей»⁴⁶.

Пройдет пять лет, и практика дельцов-«патриотов» заставит Марка Твена окончательно отделить идеи патриотизма от демагогических криков агрессоров.

«...Настоящий патриотизм, — заявит Твен со страниц «Североамериканского обозрения», — единственно рациональный патриотизм — это преданность народу во все времена, преданность правительству, если оно заслуживает этого»⁴⁷.

Заслуживает ли?

В речи «Продажность в муниципалитетах», произнесенной Твеном в январе 1901 года, писатель громит коррупцию в государственных учреждениях, где цены на голос избирателя зависят от «аппетитов» продающихся.

Убийственным сарказмом звучат приведенные Твеном слова одного политического дельца, Билла Стайлса, который сетовал:

«Просто руки опускаются, так трудно найти честных людей, которые, однажды продавшись вам, оставались бы вашими».

Речь «Продажность в муниципалитетах» была произнесена в разгар избирательной кампании, когда по всей стране прокатились волны протеста и гневного возмущения народа. Президентские выборы прошли при всенародном внимании к главному политическому фактору — поведению Америки на мировой арене. Твен, принявший активное участие в избирательной полемике, использовал ее для резкого осуждения внешней политики; он не хотел знать ни демократов, ни республиканцев, проклинал обе партии и кончил тем, что отказался идти к избирательным урнам, не желая голосовать ни за Брайана — демократа, ни за Мак-Кинли — республиканца. «Я не хочу поддерживать человека, который отправляет наших мальчиков в качестве добровольцев на Филиппины — сражаться под обесчещенным флагом», — заявил Марк Твен, характеризуя Мак-Кинли в упомянутой речи⁴⁸.

«...Я не пожелал голосовать ни за того, ни за другого кандидата и сохранил свой избирательный бюллетень в чистоте и непорочности», — иронизирует Твен и предлагает организовать третью партию в стране, которая бы следила за двумя буржуазными партиями и не давала бы им жульничать⁴⁹.

События на Филиппинах глубоко задевали в Твене честь американца — сына народа, за чью спину прятались виновники преступных дел в колониях. Его остро волновало то, что народ, дезориентируемый буржуазной печатью, не знает всей сути происходящих событий. В письме к Твичелу от 29 января 1901 года Твен писал: «Великий несведущий народ ничего не знает, даже самого простого, о филиппинском эпизоде, он опозорен перед саркастически смотрящим на него миром». «Я запачкан этими делами», — заканчивает письмо Твен⁵⁰.

Писатель старался использовать любую форму общения с простыми людьми Америки, для того чтобы открыть им глаза на происходящее. Например, в конце 1900 года, под новый, 1901, год им была приготовлена речь для митинга Общества Красного Креста под названием: «Приветствие от XIX века XX веку». В ней он язвительно приветствовал «величественную христианскую нацию», «запятнанную, грязную и обесчещенную пиратскими нападениями в Киоку, Маньчжурии, Южной Африке, Филиппинах, с душою, полной низости, с карманами, полными взяток, с речью, полной благочестивого лицемерия; дайте ей мыло и полотенце, но спрячьте зеркало»⁵¹. Это «приветствие», появившееся в «Геральд» 30 декабря 1900 года, имело огромный успех. Все газеты антиимпериалистического направления охотно перепечатали его; «Антиимпериалистическая лига» выпустила его в виде открыток с добавлением стихов-куплетов, видимо составленных Марком Твеном. После слов «спрячьте зеркало» стояло такое двустишие:

А если зеркало вручишь, ошибки тем не совершишь:
Увидит там себя такой, какой предстала пред тобой⁵².

Во время выборов 1901 года Твен много выступал, обращаясь к народу. И хотя не примкнул к определенной партии, он «скрестил копье» с крупнейшей политической организацией партии демократов — Таммэни-Холл. Твен выступил против главы Таммэни-Холл Крокера, в прошлом содержателя бара, темного политического дельца, замешанного но многих уголовных делах и хищнических операциях.

Речь Твена, серьезная и патетическая, свидетельствовала о многообразии форм в ораторском искусстве прославленного юмориста. Вот ее начало:

«Я обвиняю Ричарда Крокера в тяжких преступлениях и проступках.

Я обвиняю его от имени людей, чье доверие он предал.

Я обвиняю его от имени всех людей Америки, чью национальную репутацию он обесчестил.

Я обвиняю его во имя тех вечных законов справедливости, которые он преступно нарушил.

Я обвиняю его от имени самой человеческой природы, которую он грубо нарушил, оскорбил и подавил в лице обоих полов любого возраста, положения и условий жизни»⁵³.

В речи Твена не было прямых доказательств преступной деятельности Крокера, но она произвела огромное впечатление на слушателей потому, что за ней стояли недавние события позорной и кровавой политики Америки на Кубе, на Филиппинах и в других местах земного шара. Твен громил не только Крокера, но американский империализм. Его речь, отпечатанная в тысячах экземпляров, была широко распространена среди избирателей. Писатель оказался душою избирательной кампании и настолько вдохновился, что даже демонстрировал вместе с толпою по Бродвею. Митинговал он против Крокера до тех пор, пока не заболел, но своего добился: партия демократов на выборах потерпела поражение.

А о Марке Твене простые люди Америки сложили песенку, которую он с удовольствием прочел в одной из газет:

— Кто убил Крокера?
— Я, — ответил Твен,
Развеселый джокер, —
Мной убит Крокер.

Но одержанная победа была тут же омрачена новыми известиями с Филиппин. Спустя несколько лет во втором томе «Автобиографии» (1906) Твен с болью и стыдом вспоминал о бойне, которую устроил генерал Леонард Вуд (Твен называл его «шулером в чине генерала») близ Джоло: в кратере вулкана было уничтожено 600 безоружных туземцев племени моро — мужчин, женщин, детей.

Выражая свой величайший гнев и возмущение «кровавой резней», Твен рисует картины того, как оставшиеся в живых младенцы плачут около мертвых матерей, а американские генералы празднуют «победу».

«Да, это была несравненная, величайшая из побед, которые когда-либо одерживали христианнейшие воины Соединенных Штатов», — сатирически комментирует Твен⁵⁴.

Он тщательно анализирует впечатление от этого сообщения в США. Даже реакционные газеты ошеломленно молчали, не зная, как отнестись к происшедшему. Лишь президент Теодор Рузвельт (Твен неоднократно признавался, что ненавидел его и как человека и как политического деятеля) послал генералу Вуду и его офицерам телеграмму, поздравляя их с «блестящей военной победой, поддержавшей честь американского флага».

Приведя эту позорную телеграмму, Твен записывает, что «убийцы в американской военной форме» «обесчестили флаг Соединенных Штатов»⁵⁵.

Все эти преступления не являлись случайностью — это была продуманная политическая система.

Современный прогрессивный историк и публицист Герберт Аптекэр, анализируя методы насилия в США и в их колониях, приводит выдержки из сан-францисской газеты «Аргонавт» — органа республиканской партии, — которая в январе 1899 года давала такой «наказ» американским генералам: «В ходе осуществления наших империалистических планов было бы полезно подкупить некоторых командиров мятежников, чтобы они предали Агинальдо и других вожаков в наши руки... Пытки — вывертывание пальцев, пытка огнем и расплавленным свинцом, варка мятежников заживо в кипящем котле... — таковы методы, которые произвели бы впечатление на малайцев»⁵⁶.

«Наказы» выполнялись. Пытками и расстрелами было почти целиком истреблено население острова Лю-сона — самого богатого в системе Филиппинских островов: американские промышленники прежде всего стремились овладеть материальными ресурсами на захваченных землях, население же островов представляло лишь «помеху и заботы», как признавались колонизаторы в своих военных рапортах.

Когда в 1902 году Филиппины (по официальному донесению Рузвельта конгрессу) «были укрощены», широкие демократические круги Америки выразили протест против насильственного присоединения Филиппин к Соединенным Штатам⁵⁷.

Гнев и возмущение масс остались запечатленными в памфлетах Марка Твена, который выступал как «неофициальный, но полномочный представитель» народа (по его собственному определению).

В памфлете «В защиту генерала Фанстона»⁵⁸ Марк Твен анализирует дела одного из тех, кого реакционная печать называла «американскими апостолами на Филиппинах». В конце 1901 года все проимпериалистические газеты США были полны восторженных воплей в адрес «героя Филиппин» Фредерика Фанстона, который взял в плен вождя филиппинских повстанцев Агинальдо и, возвратившись в США, стал поводом для «великого бума». Фанстона буквально распирало от гордости; в публичных речах и «воспоминаниях» он хвастливо излагал вымышленные подробности «операции пленения» и поносил Агинальдо, изображая его «палачом», «тираном», «кровавым убийцей»; филиппинских патриотов называл «пьяным, бессмысленным стадом» дикарей-полуидиотов; выражал свое удовлетворение, что такие «предатели» красуются на виселице, где им и место, потому что они пролили священную кровь американских солдат⁵⁹. В ответ на это бахвальство буржуазные официозы (нью-йоркская газета «Сан» и др.) выходили с жирными заголовками: «Браво, генерал Фанстон!»

Свой памфлет Марк Твен написал в день рождения Джорджа Вашингтона — основателя американской армии и ее главнокомандующего в период войны за независимость. Это дало писателю возможность использовать сатирический контраст, противопоставив «Великую Тень» «отца нации» фигуре его потомка — генерала Фанстона, «обесчестившего мундир американской армии».

Марк Твен детально описывал все перипетии провокационной операции, когда американцы заманили в ловушку Агинальдо, и приходил к выводу, что американский генерал затмил всех провокаторов, известных в истории человечества. Он подкупил курьера Агинальдо, подделал письмо, адресованное филиппинскому вождю, сообщая, что к нему идет на подмогу свежий отряд в четыреста человек, обманным путем проник в убежище Агинальдо, переодев своих солдат в мундиры филиппинских воинов. Не выдержав со своим отрядом девяностомильного перехода по джунглям и горам островов и погибая от голода, Фанстон попросил у Агинальдо продовольствия. Филиппинский вождь откликнулся и выслал навстречу коварным врагам своих гонцов с рисом. В момент, когда Агинальдо встретил новоприбывших с улыбкой и дружески протянутой рукой, Фанстон открыл огонь по охране Агинальдо.

Некоторые обычаи войны не кажутся мирному человеку приятными, комментирует Твен, но люди приучены к ним веками и находят им оправдание. Но одна деталь в истории пленения Агинальдо потрясает Твена. Когда человек так ослабел от голода, что не может двигаться, он вправе умолять своего врага о спасении жизни, но если он принял пищу из его рук, то пища становится для него священной, пишет Твен, и по закону всех времен и народов спасенный от голода не имеет тогда права поднять руку на своего спасителя. Таков неписаный человеческий закон.

«Нужно было появиться бригадному генералу волонтерских войск американской армии, чтобы опозорить традицию, которую уважали даже потерявшие стыд и совесть испанские монахи. За это мы повысили его в чине», — подводит саркастический итог Марк Твен⁶⁰.

Антиимпериалистические памфлеты Марка Твена еще раз убеждают в том, что нападки писателя на «подлый человеческий род», определение человека как «скопище грязи и пороков», которое имеется в «Таинственном незнакомце» и в трактате «Что такое человек?», относятся не к человеческому роду, а к его выродкам типа Фанстона, Леонарда Вуда и тех, кто стоял за их спинами.

Твена очень заботит и беспокоит то, что подобный «героизм» растлевающе действует на общественные нравы. Писатель употребляет слова «фанстонизм», «фанстоновский бум» и пишет, что они порождают «множество подражателей, множество отвратительных фактов вошло в нашу историю». Колониализм несет гибель не только колонизуемой стране, но и влечет за собой нравственное вырождение в среде колонизаторов⁶¹.

В памфлете «Дервиш и дерзкий незнакомец»⁶² Твен саркастически подводит морально-политические итоги американских дел на Филиппинах. Он упорно продолжает подчеркивать общие черты в американском и английском империализме: ограбив свой собственный народ, англо-американские монополисты его руками душат колониальные народы. Грабеж и убийство — их цель и средство при захвате колоний, ханжество — испытанная завеса для прикрытия злодеяний.

В памфлете «Дервиш и дерзкий незнакомец» есть такие сатирические строчки:

«Дерзкий незнакомец. Триста тысяч солдат и восемьсот миллионов долларов помогли Англии осуществить ее добрые намерения и приобщить к культуре неблагодарных буров. Англия сделала их чище, лучше, счастливее, чем они могли бы стать когда-либо собственными усилиями.

Дервиш. Значит, результат хороший.

Дерзкий незнакомец. Да, но из всего бурского народа осталось в живых считанных одиннадцать человек»⁶³.

Сквозь все завесы из лжи и обмана Твен рассмотрел истинное лицо колонизаторов: истребление целых народов — вот результат «цивилизации», которую несут англо-американские империалисты.

Когда в 1899 году вспыхнуло боксерское восстание в Китае, Марк Твен называл себя «боксером» и, намекая на «аппетиты» американских монополистов в Китае, говорил в речи «Ассоциация общественного образования» (1900): «Боксер — патриот. Он любит свою страну больше, чем страны других народов. Я желаю ему удачи»⁶⁴.

Твен резко осуждал вмешательство Америки в китайские дела в памфлете «Дервиш и дерзкий незнакомец», зло радовался, что, несмотря на «труды» американских миссионеров в Китае в течение последних восьмидесяти лет, четыреста миллионов китайцев «божьей милостью» убереглись от «цивилизации».

В таком же сатирическом духе Твен представляет «дары цивилизации» для Китая в одном из самых сильных своих антиимпериалистических памфлетов «Соединенные Линчующие Штаты»⁶⁵.

Твен пишет: «Все согласны с тем, что китайцы — превосходный народ, благородный и трудолюбивый, верный, добрый и все прочее. Так предоставьте же их собственной судьбе, им и так хорошо. К тому же каждый обращенный рискует заразиться нашей цивилизацией. Нам следует поступать осторожно. Следует дважды подумать, прежде чем подвергать их такому риску, — ведь стоит только цивилизовать Китай, его уже потом никогда не расцивилизуешь» (курсив Марка Твена)⁶⁶.

Твен-публицист часто призывал «повесить священников», грабивших Китай, Маньчжурию, Филиппины. Зимой 1901 года он дал генеральное сражение «черному воронью» и тем, кто засылал его в колонии, в гневной публицистической статье «Человеку, ходящему во тьме». Статья появилась в феврале 1901 года в журнале «Североамериканское обозрение» и наделала много шуму. Сто двадцать пять тысяч экземпляров статьи Твена были использованы для политической пропаганды, которую вела Антиимпериалистическая лига. Появление статьи вызвало целую бурю возмущения со стороны реакционной прессы; особенную ярость проявляли газеты религиозной ориентации, которые выходили с заголовками через всю полосу: «Марк Твен — предатель».

Нападки врагов писатель воспринимал спокойно и неплохо чувствовал себя среди этого кипения страстей. Встретившись перед напечатанием статьи с художником Даном Бирдом, он рассказал ему, что Гоуэлс, прочтя рукопись, сказал: «Печатайте, но вас повесят...»⁶⁷. Марк Твен рассказывал об этом смеясь и с нескрываемой гордостью.

Памфлет Марка Твена, как и многие другие его публицистические статьи этого периода, выдержан был в жанре «обозрения».

Писатель собрал рождественские и новогодние вырезки из нью-йоркских газет («Трибюн», «Сан») и на этом материале показал, какая пропасть существует между «официальной ложью» и действительным положением в общественно-политических делах. Для праздничного номера газеты «Трибюн» был характерен восторженный тон: рождественская заря восходит над Американскими Штатами, и люди полны надежд, стремлений и веселия; придирчивый ворчун, который может появиться здесь или там, найдет своих слушателей; большинство же пройдет мимо, удивляясь: что с ним случилось?

Марка Твена глубоко возмутил этот фальшивый, наигранный оптимизм. Даже такая газета, как «Сан», вынуждена была говорить об ужасных преступлениях против человечества, совершенных во имя политических принципов «в некоторых наиболее известных восточных областях».

В другом месте газета приводила отчет «его преподобия мистера Эмента», члена американской коллегии иностранной миссии в Китае, который сообщал, что с китайцев были собраны возмещения за убытки, причиненные иностранцам боксерским восстанием, по триста таэлей за каждое убийство, и, кроме того — полное вознаграждение за уничтоженную собственность, принадлежавшую христианам, и национальный штраф в тринадцатикратном размере (контрибуция). «Преподобный мистер Эмент» добавлял при этом, что деньги, полученные таким образом, «были употреблены на пропаганду евангелия» и что сумма эта была умеренной по сравнению с тем, что делали католики, которые требовали в дополнение к деньгам жизнь за жизнь и «собрали» в одном районе шестьсот голов несчастных китайцев.

Марк Твен обвинял миссионеров и американских политиков в тяжких преступлениях, содеянных в Африке, Китае, Филиппинах. В качестве доказательств писатель приводил правительственные донесения, частные письма, официальные сообщения и показывал, какой бесчеловечно-жестокой была война, затеянная теми, кто заявлял во всеуслышание, что их целью было нести «свет цивилизации и евангелия» «невежественным нациям». Твен зло высмеивал «миролюбие» агрессоров, шествующих «с флагом князя Мира в одной руке и с корзиной вора и ножом убийцы — в другой». Писатель взывал к совести своих соотечественников, к их разуму, к честности.

«Будем ли мы навязывать нашу цивилизацию людям, ходящим во тьме (так американские миссионеры лицемерно называли жителей колоний. — М.Б.), или оставим этих несчастных в покое? — писал Твен. — Будем ли вводить в заблуждение весь мир нашей ханжеской шумихой и всех вокруг вовлекать в эту игру или лучше, угомонившись, здраво все обдумаем? Не лучше ли собрать воедино все дары нашей цивилизации и подсчитать, сколько товара у нас в наличии — сколько стеклянных бус и богословия, пулеметов и молитвенников, виски и факелов Прогресса и Просвещения (запатентованных и автоматически действующих) понадобится — они могут быть употреблены для поджога сел и городов»⁶⁸.

Твен-сатирик создает здесь точный реалистический образ, пользуясь лексиконом и деталями, наиболее характерными для торгашеского обихода колонизаторов-бизнесменов. Миссионеры, по его определению, — это первая фаланга разведчиков-грабителей; за ними следует сложная машина «треста «Дары цивилизации». Эта «лавочка» навязывает жителям колоний свою «продукцию». Упаковка красива, «а внутри находится товар, за который клиент, ходящий во тьме, расплачивается своими слезами, своей кровью, землей и свободой!» — гневно пишет Твен⁶⁹.

Выступление Марка Твена произвело большое впечатление на современников. К нему волной полились письма с выражением одобрения, восхищения «простой правдой» писателя. Его стали называть «американским Вольтером»; о нем говорили: «Твен окунул свое перо в яд и написал беспощадную статью»; газеты Америки и Англии комментировали ее.

Общественный резонанс, который имела статья, обеспокоил правительственных чиновников. Цитаты из доклада Эмента, легшие в основу статьи Твена, были объявлены «неточными». Чиновники рассылали каблограммы, снаряжали дознания и следствия и добились того, чтоб донесение Эмента было «признано» «сильно преувеличенным»: в соответствующем месте нужно якобы читать не в «тринадцатикратном размере», а в размере «одного с третью». Поэтому, дескать, пусть мистер Клеменс возьмет обратно свои обвинения и извинится.

Ответ правительственных чиновников дал возможность Твену продолжать свои сатирические нападки на лицемеров: является ли воровством и вымогательством только штраф в тринадцатикратном размере или под это определение попадает также и пресловутый штраф в размере «одного с третью»? Эти язвительные рассуждения с многочисленными «примерами» Твен поместил в следующей статье — «Моим критикам-миссионерам», появившейся в «Североамериканском обозрении» в апреле 1901 года.

Вокруг Марка Твена продолжали кипеть страсти. Именно в это время одни начали называть его «убийственным критиком Белого дома», «американским Вольтером», другие — вопить, что он подкуплен и предает христианские миссионерские учреждения. Газета «Нейшн», как бы подводя итог, утверждала, что никогда сатирическое оружие Марка Твена не было столь острым. И добавляла, что никогда еще Марк Твен не был столь почитаемым человеком.

Сам Твен был доволен: общий итог был для него положительным. «Их бандитские преподобия» (его выражение) посрамлены, основная масса простых людей оказалась на его стороне. Одобрение народа, свою растущую популярность писатель воспринял как заслуженную награду и был счастлив как никогда. В «Записную книжку» того времени он занес: «Поступай правильно — и будешь известен».

1900—1902 годы — время наибольшей активности Твена-публициста. К этому времени относится и уже упомянутый памфлет «Соединенные Линчующие Штаты» (1901). В нем Твен, помимо китайских событий, говорил о неразрывной связи между внутренней и внешней политикой американских империалистов.

Памфлет был вызван ужасающим ростом линчеваний в США.

Твен строит статью на анализе статистических данных о росте линчеваний в штатах за последние три года. «Линчевание, — пишет Твен, — достигло Колорадо, достигло Калифорнии, Индианы, а теперь и Миссури. Быть может, скоро придется увидеть, как посреди Юнион-сквера в Нью-Йорке, в присутствии пятидесятитысячной толпы, сожгут негра, и нигде не будет видно ни губернатора, ни констебля, ни шерифа, ни священника, ни каких бы то ни было представителей закона»⁷⁰.

Терпимость к преступлениям линчевателей приводит Марка Твена в отчаяние. «У нас не имеется в запасе материала, из которого делается мужество, мы погружены в глубокую нищету», — горестно восклицает он, намекая на деляческий дух, царящий в стране⁷¹.

Памфлет заканчивается зловещей картиной: вся Америка окутана дымом костров линчевателей, сжигающих свои жертвы; этот непрерывный ряд костров так длинен, что если его мысленно представить, то «концы его будут скрыты от глаз изгибом земной поверхности»⁷².

Твену необходима эта жуткая гипербола, этот глубоко впечатляющий образ для очень важного обобщения. Внутри самой Америки так много варварства и кровавого изуверства, что об искоренении его не мешало бы позаботиться тем, кто кричит о необходимости «спасать Китай» и другие страны от «тьмы язычества».

Твен взывает к народу, просит вдуматься в смысл всего происходящего. «Наша страна, — говорит он, — находится в несравненно более отчаянном положении, нежели Китай»⁷³.

Значение памфлета «Соединенные Линчующие Штаты» очень велико. В его убийственном сатирическом названии, в его трагическом содержании, в мрачной патетичности образов заложена одна мысль: расизм в Америке — не единичное явление, не выходки отдельных групп куклуксклановцев, — он порожден всей системой реакционного полицейского государства и господствующей идеологией.

В сатире «Соединенные Линчующие Штаты» очень силен драматический, трагический элемент, придающий произведению оттенок тревожности. Создается такое впечатление, будто писатель бьет в набат. Твен умеет передать читателю собственную убежденность: при попустительстве народа в стране угрожающе растут силы реакции; народ может и должен спасти страну от смертельной опасности.

Сатирический смысл памфлета «Соединенные Линчующие Штаты» еще более углубляется, если его сопоставить с другими произведениями того времени. Например, с речью Марка Твена, произнесенной в феврале того же 1901 года, в день, рождения Линкольна. В ней Твен вспоминает время Гражданской войны и то, как триста тысяч юношей стали под знамена Линкольна в «колоссальной борьбе». Речь Твена заканчивается знаменитой патетической фразой из выступления Линкольна после битвы в Геттисберге:

«Это нация рождает свободу и правительство народа, из народа, для народа, которое не исчезнет с лица земли»⁷⁴.

В речи и в памфлете сопоставляется недавнее героическое прошлое и мрачное настоящее. Твен стремится создать ощущение движения истории, заставляет задуматься над ее закономерностями.

«Вся Европа и вся Америка лихорадочно борются из-за денег, — писал Твен Твичелу в 1905 году. — Деньги стали наивысшим идеалом, все остальное заняло десятое место, — даже то, что носит великое имя народов. Погоня за деньгами существовала всегда, но в истории мира не было еще такого сумасшествия, такого безумия, каким характеризуется наше время. Эта страсть развратила нации, сделала их безжалостными, подлыми, черствыми, бесчестными, нациями-угнетателями»⁷⁵.

Марк Твен усматривал прямую связь между американским захватом Филиппин, агрессиями англичан в Южной Африке и кровавыми бесчинствами бельгийского короля Леопольда II в Конго.

«Королю-пирату» Марк Твен посвятил один из выразительных памфлетов: «Монолог короля Леопольда в защиту его правления в Конго»⁷⁶. Для писателя этот «лицемер и кровавый монстр» стал воплощением бесчеловечности и циничного грабежа («ради наживы ежегодно калечит, убивает, заставляет умирать с голода миллионы беспомощных и беззащитных туземцев в Конго»)⁷⁷.

Памфлет Марка Твена появился при таких обстоятельствах: английское министерство иностранных дел опубликовало в феврале 1904 года доклад своего агента в Конго об ужасающем положении африканцев на территории, захваченной бельгийскими войсками и торговцами. Рассказывалось об опоенных алкоголем и одичавших мужчинах, замученных и убитых детях и женщинах, сожженных селениях. Английские империалисты охотно оповещали мир обо всех этих ужасах, стремясь к тому, чтобы были забыты их собственные недавние преступления на земле буров.

Памфлет Марка Твена представлял собою «сетования» Леопольда II, который был первым организатором акционерной компании по использованию богатств Конго. Леопольд II негодует, что в печати в его адрес растет «гора клеветы». Он начинает ворошить эту «гору». Марк Твен вкладывает в его уста перечень реальных преступлений бельгийских империалистов в Конго. Памфлет заканчивается «оправданием» Леопольда II; все это совершалось во имя божье и руками миссионеров. И смеют же писаки утверждать, что король Бельгии не сделал ничего доброго в Конго, когда он нес свет евангелия «уцелевшим» туземцам!

Когда Марк Твен предложил памфлет американским журналам, все редакторы отказались. После долгих мытарств он напечатал его с помощью «Американской ассоциации реформ в Конго»⁷⁸. По настоянию Марка Твена, сатира была снабжена фотографиями трупов замученных негров — мужчин, женщин, детей; на обложке книги были изображены крест и нож с надписью: «Символ нашего процветания». (Марк Твен употреблял здесь сатирическую символику своих памфлетов 1901—1902 годов, адресованных англо-американским империалистам.)

В Англии, как и следовало ожидать, памфлет был встречен благосклонно, автора хвалили за «необыкновенную храбрость». Действительно, Марк Твен вызвал на бой не только, «короля-пирата», но, как вскоре оказалось, и американских банкиров. Прибыли Леопольда II притянули жадное внимание американских финансистов. Между Морганами, Ротшильдами, Рокфеллерами, Гугенхеймами, Райянами — американскими банкирскими домами — и бельгийским королем было заключено «деловое» соглашение по эксплуатации Конго.

Памфлет Марка Твена становился опасен для финансовых магнатов США; его нужно было нейтрализовать. И это было сделано: были ассигнованы большие суммы, чтобы помешать распространению издания, подкуплены профессоры и церковники, которые обеляли в своих речах Леопольда II и поносили Марка Твена⁷⁹.

Марк Твен публично требовал, чтобы официальные власти США и Англии добились расследования преступлений в Конго. Но усилиями продажной печати и давлением на нее американских финансистов общественное мнение было дезориентировано, и Марк Твен не получил поддержки. Мог ли он в одиночку выдержать борьбу с могущественнейшими финансовыми магнатами США, в руках которых были газеты чуть ли не всего земного шара?! Марк Твен «спустил флаг». Когда ему позже предложили написать о Конго, он наотрез отказался.

Это была последняя схватка престарелого Твена с могущественным хищником — мировой системой империализма, и одна из тех, которые оставляют горечь на душе и рождают отчаяние.

Тяжелый пресс реакции давил на Марка Твена. И поэтому далеко не все свои суждения он предавал гласности. Многие из резких своих оценок Твен высказывал лишь в частных письмах или поверял только бумаге — заносил иронические афоризмы в «Записную книжку»:

«Правда — драгоценнейшая вещь на свете. Давайте же экономить ее»⁸⁰. «Правда могущественна и всепобеждающа. Ничего не имею против, кроме того, что это совсем не так»⁸¹.

Возможно, что эти разочарования и поражения определили поведение Твена во время пребывания в Америке А.М. Горького, который приехал туда для сбора средств в помощь русским революционерам. Американская буржуазия встретила «эмиссара русской революции», как называли А.М. Горького американские газеты, настороженно и враждебно. Но народ — рабочие, фермеры, передовая интеллигенция — горячо откликнулся на призыв русского писателя. Марк Твен был в числе американцев, сочувствовавших миссии А.М. Горького.

Вот как описывает А.М. Горький выступление Марка Твена на одном из митингов, давая при этом замечательный по своему художественному мастерству портрет американского писателя:

«У него на круглом черепе — великолепные волосы, — какие-то буйные языки белого, холодного огня. Из-под тяжелых, всегда полуопущенных век редко виден умный и острый блеск серых глаз, но, когда они взглянут прямо в твое лицо, чувствуешь, что все морщины на нем измерены и останутся навсегда в памяти этого человека. Его сухие складные кости двигаются осторожно, каждая из них чувствует свою старость.

— Джентльмены! — говорит он, стоя и «держась руками за спинку стула. — Я слишком стар, чтоб быть сентиментальным, но до сего дня был, очевидно, молод, чтоб понимать страну чудес и преступлений, мучеников и палачей, как мы ее знаем. Она удивляла меня и вас терпением своего народа: мы не однажды, как помню, усмехались, слушая подвиги терпения, — американец упрям, но он плохо знаком с терпением, как я, Твен — с игрой в покер на Марсе...

— Потом мы стали кое-что понимать — баррикады в Москве, это понятно нам, хотя их строят вообще не ради долларов, — так я сказал?

Конечно, он сказал верно, это доказывается десятком одобрительных восклицаний, улыбками. Он кажется очень старым, однако ясно, что он играет роль старика, ибо часто его движения и жесты так сильны, ловки и так грациозны, что на минуту забываешь его седую голову»⁸².

Из всех воспоминаний о Марке Твене эта запись самая выразительная и запоминающаяся; в ней воссоздан живой облик престарелого, но всегда юного Твена и переданы большая любовь и уважение, которые питал А.М. Горький к своему американскому собрату по перу.

Буржуазная пресса США вскоре начала травлю русского революционного писателя, пытаясь дискредитировать политическую миссию, с которой он приехал в Америку, но формально прикрывая это претензиями к А.М. Горькому, который «поселился в одном отеле с женщиной, не являющейся его женой».

Шла одна из тех позорных клеветнических кампаний, которыми была богата общественная жизнь США.

Марк Твен не понял политического смысла травли А.М. Горького. Ему казалось, что он выполнил свой гражданский долг, когда при публичном сборе средств на нужды русской революции он подписался на крупную сумму денег (кстати, Гоуэлс, присутствовавший здесь, подписаться отказался). Но Твен не присоединился к защитникам А.М. Горького — Евгению Дебсу, профессору Гиддингсу, Л. Мартину и другим. О них тепло вспоминает А.М. Горький, рассказывая в одном из писем, как они давали своим соотечественникам уроки вежливости, отучая их «влезать в душу человека в галошах и с зонтиком».

Марк Твен не нашел необходимым выразить публично свое возмущение происходящим и даже ушел тайком с банкета⁸³, где А.М. Горькому устроили обструкцию. Репортеры толпами ходили за Твеном, осаждали его, дежурили у дверей дома, требуя, чтобы он выявил свое отношение к происходящему.

Твен молчал, хотя знал, что, скажи он хоть слово защиты, оно мигом облетело бы весь мир, получило бы громадный резонанс, определило бы истинный характер травли. Твену казалось, что случившееся не выходит за рамки вопросов чисто формальной этики, и поэтому в разговоре с художником Даном Бирдом он заметил: «Горький совершил ужасную ошибку...» Но где-то в глубине души у Твена, видимо, осталось недовольство собственным поведением: в «Записную книжку» того времени он занес строки, звучащие как самооправдание: «Попытки, которые были сделаны для защиты Горького, давали право на уважение, потому что вызваны они были великодушием, но я думаю, что чернила были потрачены зря. Привычка остается привычкой: она сделана из меди, из котельного железа, из гранита; факты, доказательства, убеждения оказывают на нее такое же действие, как ленивый ветерок на Гибралтар»⁸⁴.

Передовая русская интеллигенция встретила сообщение из-за океана о травле А.М. Горького гневным возмущением и засыпала газеты письмами и телеграммами, в которых говорилось о ханжестве американцев и о скандальном поведении Марка Твена. В книгоиздательстве «Ключ» появилась брошюра «По поводу Максима Горького и Марка Твена» (1906) с тремя статьями. В первой статье Людмила Шаргей негодует на американский пуританизм. Ее интересует: «каким образом во главе этой бури оказался сам Марк Твен?» Во второй статье брошюры — «Русский человек и наивность» — автор с псевдонимом «Скептик» язвительно рассуждает о статуе Свободы в Америке и истинном поведении американцев.

Наиболее беспощадным обвинителем Марка Твена в брошюре является «Мечтатель» — автор статьи «Пустяк ли это?» Он не считает историю с М. Горьким в Америке ничтожным инцидентом: «...во главе этого движения стоял Марк Твен, писатель всемирной славы, — и это уже не ничтожный инцидент, а инцидент мирового значения». Русский журналист очень резко отзывается о поведении американского писателя: «...Марк Твен поступил как трус; и во всей истории с Горьким единственно глубоко и необычайно возмутительно — трусость Марка Твена. Между тем она-то и вызвала меньше всего возмущения». Автор статьи делает Твена ответственным за поведение американцев. «...Американцы полны предрассудков, но они смело могут ответить: «Если мы грубы, то это потому, что наши писатели трусы!»

А.М. Горький оказался в роли защитника Марка Твена. В письме, написанном из Нью-Йорка в апреле 1906 года и адресованном в редакцию одной из русских газет, А.М. Горький просит своих друзей и защитников в России не волноваться.

«Я ведь слишком хорошо иммунизирован всевозможными ядами в России, для того чтобы страдать от нескольких капель американского яда». Во всех странах мещане — самые строгие судьи в области морали. «Мещанин невозможен без морали, как удавленник без петли, — саркастически пишет А.М. Горький и продолжает: — Они меня наказали, они показали мне самих себя, как тухлые яйца на огне свечи. Но я уже не однажды наблюдал на родине эту грустную картину духовной нищеты...»

«...Не следует также нападать на почтенного Марка Твена. Это превосходный человек», — утверждает А.М. Горький; и далее говорит, что в данном случае Твен оказался одним из тех людей, которые «неясно понимают значение фактов»⁸⁵.

Последнее — самое главное. Эта неприятная для Твена история была свидетельством его политического бессилия; писатель был опутан условностями буржуазной жизни. «Я как птица в клетке, — говорил он о себе в последние дни своей жизни, — всегда жажду вырваться и всегда ушибаюсь о прутья».

Перед смертью, желая «уйти незапятнанным в могилу», Марк Твен начал диктовать стенографистке наиболее резкие свои суждения — «всю правду» о ненавистном ему буржуазном обществе. Эти записи вошли в состав «Автобиографии», которой писатель придавал большое значение.

В предисловии к ней Марк Твен пишет: «Создавая «Автобиографию», я все время помню о том, что я говорю из могилы, потому что буду мертв прежде, чем книга увидит свет.

Но из могилы я говорю охотнее, чем языком живых, и вот по какой причине: я могу это делать свободно...

Могу быть таким откровенным, вольным и нестесненным, как в любовном письме, потому что знаю — написанное мною не увидит света, пока я не буду хладным, ничего не знающим и безразличным»⁸⁶.

В этих горестных признаниях запечатлена трагедия писателя, втиснутого в прокрустово ложе требований буржуазного общества, принципы которого ему казались безумными и бесчеловечными. «Когда мы вспоминаем, что все мы сумасшедшие, непонятное исчезает и жизнь становится объяснимой», — писал он перед смертью⁸⁷.

Часть «Автобиографии» — «Земля в Теннесси» — была написана еще в 1870 году, кое-что из нее появилось в 1885 году; закончена она была в последние четыре года жизни писателя (1906—1910); неопубликованными остались наиболее поздние и резкие суждения Твена.

Прикованный болезнью к постели, Твен не оставлял работы до самого последнего дня своей жизни, продолжал сохранять ясный ум и жизнелюбие⁸⁸.

«Жизнь слишком длинна и слишком коротка, — говорил он, — слишком длинна, чтобы не устать от нее; слишком коротка для работы, которую нужно сделать»⁸⁹.

Умер Марк Твен в Реддинге, в штате Коннектикут, 21 апреля 1910 года.

Душеприказчик Марка Твена, Альберт Пейн, издал двухтомную «Автобиографию» писателя в 1924 году; в нее вошла половина продиктованного материала. По завещанию Марка Твена, его полная «Автобиография» должна была появиться в свет через двадцать пять лет после его смерти⁹⁰. В 1940 году Бернард Де Вото опубликовал дополнение к «Автобиографии» — книгу под названием «Марк Твен в гневе» («Mark Twain in Eruption»). Спустя восемнадцать лет, появилось третье издание «Автобиографии», подготовленное Чарльзом Найдером, куда также были включены новые материалы.

Несмотря на три разных издания, «Автобиография» дошла до читателя не в том виде, в каком была продиктована писателем. Так, Б. Де Вото решил весь материал расположить тематически и при этом начал произвольно препарировать тексты Марка Твена. «Я отбрасывал все неуместное или неинтересное», «фантастическое или вредное», — заявил он в предисловии к своему изданию⁹¹. Ч. Найдер продолжил эту вредную «традицию» — укладывать Марка Твена в прокрустово ложе субъективных симпатий и антипатий издателя. Он выбросил из книги ценнейший материал — комментарии писателя к новостям дня, его письма, резкие саркастические суждения о президенте Теодоре Рузвельте, об американских миллиардерах, о землетрясении в Сан-Франциско (последнее — под тем смехотворным предлогом, что Марк Твен «сам лично землетрясения не наблюдал»). Ч. Найдер утверждает, что все это он сделал для того, чтобы «не запятнать» литературную репутацию Марка Твена.

Произвол редакторов исказил одну из самых личных, самых замечательных книг Марка Твена. Писатель утверждал, что в «Автобиографии» он будет говорить только о вещах, его интересующих. Б. Де Вото и Ч. Найдер посягнули на это законное право писателя и отбирали из твеновского материала лишь то, что подходило к их собственному стандарту мышления. Для Марка Твена, придававшего огромнейшее значение «Автобиографии» как посмертному завещанию, книга была «правдой, сказанной из могилы». Для Ч. Найдера — она только литературная забава немощного старика. «Марк Твен старался развлечь себя :это было его главной целью в течение всего периода, когда он диктовал», — без тени смущения заявляет Ч. Найдер в своем предисловии. Сказывается давняя тенденциозность американских буржуазных литературоведов — приглушить общественно-политическую значимость творчества Марка Твена. Не пришлось ему быть «вольным и нестесненным» даже после смерти.

Однако никакое беспощадное редактирование не в состоянии умалить значительности твеновского произведения.

«Автобиография» Марка Твена очень интересна и по своему содержанию и по жанровому многообразию; она представляет синтез различных возможностей Марка Твена — художника и публициста.

В книгу вставлено множество анекдотов, коротеньких юмористических рассказов «из собственной практики» лектора, горняка, журналиста, рассыпаны блестки неповторимого твеновского юмора. Многие превосходные рассказы из «Автобиографии» — «Собака», «Как я помог Хигби найти работу», «Как я путешествовал с его преподобием» — уже получили самостоятельное значение, вошли в обиход читателя. Как увлекательный роман воспринимаются те части книги, где описывается детство, отрочество и юность писателя.

С упоением Марк Твен рисует «мальчишеский рай» на ферме дяди Джона. Чудесная поэзия счастливого детства в деревне передана ритмической прозой. Особенно хороши страницы, посвященные природе. Каждый абзац этой главы начинается одним и тем же выражением: «Я помню...» «Я знаю...» Это придает повествованию своеобразный поэтический ритм, напоминающий стихотворную манеру Уолта Уитмена — повторы в начале или в конце строфы, создающие патетическую тональность. В «Автобиографии» возникает новый и обаятельный вариант «Приключений Тома Сойера» — с комическими проделками, трагическими случайностями, милыми полудетскими представлениями.

В воспоминаниях о школьных товарищах проступает особый жанровый оттенок — Марк Твен создает ряд превосходных жизнеописаний, рисует портреты, характеры, судьбы знакомых людей. (Примечательно — писатель никогда не терял связи с друзьями детства и юности.) Жизнеописания предстают перед читателем как сокровищница жизненного опыта самого Марка Твена; в них поражает его уменье дать квинтэссенцию разнообразнейших типов человеческой натуры.

Есть еще одна характерная жанровая тональность в «Автобиографии» — это книга мемуаров писателя, вспоминающего историю создания литературных персонажей. Приоткрывается вход в творческую лабораторию художника. Так, рассказав о жизни человека, ставшего прототипом индейца Джо, Марк Твен признается: «В книге о Томе Сойере я умертвил его голодной смертью в замурованной пещере, но это было сделано в интересах искусства, на самом деле этого не случилось»⁹².

Образцом мастерства является глава о Брет Гарте. Никто ни до, ни после Твена не писал о Брет Гарте с таким психологизмом, исчерпывающей точностью и почти сатирической беспощадностью. Брет Гарт в оценке Марка Твена — человек удивительного таланта, большого дарования и — такой же поразительной безответственности и лени. Работать не любил (предпочитал занимать без отдачи деньги у друзей); когда нужда хватала за горло, писал с бешеной быстротой, по ночам, подхлестывая себя алкоголем; не заботился о жизненной правдивости, не брезговал книжными штампами⁹³, писал столь неряшливо, что издательства, заключавшие с ним договоры, отказывались от его книг. В бесхарактерности, в отсутствии крепких социальных корней видит Марк Твен причину трагедии Брет Гарта — человека и писателя.

«Автобиография» богата образцами публицистического мастерства Твена. Здесь есть главы-памфлеты об американских плутократах, есть гневные, уничтожающие суждения о коррупции в политике, обличительные страницы о позорных и кровавых деяниях в колониях, сатирические фельетоны о Рокфеллерах, политические анекдоты и саркастические афоризмы.

Одной из основных, особенно четко сформулированных мыслей в книге является определение общественного порядка в Америке как диктатуры капитала.

«В течение 50 лет наша страна была конституционной монархией с республиканской партией на троне⁹⁴, — пишет Твен. Это та самая мысль, которая в образной форме была выражена в романе «Янки при дворе короля Артура». Только в то время Марк Твен говорил «эзоповским» языком, — у него не было теперешней определенности: «По имени республика остается, а по существу ее нет»⁹⁵.

Управление этой «монархией денег», утверждает Твен, ведется с помощью системы тарифов, с помощью гигантских корпораций промышленности, которые душат и грабят всю страну⁹⁶. Еще в 1899 году, возражая антисемитам, утверждавшим, что все евреи — стяжатели, Марк Твен в статье «Касательно еврейства» писал: «Вандербильты, Гулды, Асторы, Хавемейеры, Рокфеллеры, Хантингтоны, Арморы, Карнеги, Слоаны, Уитнеи — не евреи, и, однако, они контролируют, и им принадлежит двадцать пять процентов всех богатств, создаваемых в Соединенных Штатах»⁹⁷.

В «Автобиографии» он прямо говорит о том, что «Рокфеллеры, Карнеги, группа Гулдов и Вандербильтов и других профессиональных мошенников» губят народ физически и нравственно⁹⁸. «Я уверен, что население Америки все целиком, включая женщин, разлагается так же быстро, как доллары концентрируются»⁹⁹.

С уничтожающей саркастичностью Марк Твен изображает семью Рокфеллеров как циников и ханжей. Рокфеллер-старший награбил миллиарды, Рокфеллер-младший, их унаследовавший, публично проповедует «бессребреничество» и еженедельно выступает в воскресной школе с толкованием библии. «А на следующий день агентство Ассошиейтед Пресс и газеты знакомят с ними всю страну — и вся страна хохочет», — рассказывает Твен.

Он язвительно пародирует выступления ханжи Рокфеллера в «библейских классах». Писатель «наивно» выражает сомнение в том, что библейский Иосиф, давая нуждающимся крестьянам взаймы, возвращал им потом из заклада их землю и скот. «Я думаю — пишет Твен, — он брал земли себе, все — до последнего акра, и животных также — до последнего копыта. Я не представляю, чтобы этим несчастным, умирающим от голода, Иосиф назначил «лишь небольшую рыночную цену» за пищу, которую он им дал. Нет, он содрал с них шкуру, взял все до последнего пенни, забрал последний скот и последний акр земли, купил, наконец, «по рыночным ценам» тело и душу народа — все это за хлеб и цепи рабства. И какая «рыночная цена», в какой бы то ни было форме — в виде золота, алмазов, банкнотов, государственных бумаг, или любого вида имущества, — может быть назначена за то, без чего жизнь не имеет никакой цены, — за свободу!»¹⁰⁰

Образный строй памфлетных страниц «Автобиографии» не оставляет у читателя сомнения в том, что сатира Твена направлена не на библейские персонажи, а на американских миллиардеров. В этих листках, которые торопился продиктовать умирающий писатель, тратя на это последние жизненные силы, сконденсированы и огромная ненависть и огромная любовь Твена. Он кончает свой жизненный путь выражением самого заветного и самого существенного, во что он верил и во имя чего боролся, чему посвятил свои лучшие произведения: свобода! Без нее «жизнь не имеет никакой цены».

И рядом возникает образ душителей свободы — грабителей-собственников, «по рыночным ценам» покупающих «тело и душу нации». Им Твен отдает всю ненависть своего благородного сердца.

«Автобиография» в целом — ключ к романам и рассказам Твена. Это произведение с очевидностью раскрывает предвзятость утверждений буржуазных литературоведов, упорно толкующих о том, что в романе «Принц и нищий» Твен не подразумевал американскую действительность, а в «Янки при дворе короля Артура» проявил лишь «антифеодальный пафос».

В «Автобиографии» — где Твен говорит «из могилы» — ему не нужны иносказания. Вещи, явления, события, лица получают свою реальную оценку, точную и определенную.

Среди лиц, о которых пишет Твен, большое место занимает Теодор Рузвельт. Твен резко критикует его политику 1906—1908 годов и разоблачает президента как ставленника финансистов. «Годами крупные корпорации снабжали республиканскую партию средствами и тем сохраняли ее у власти»¹⁰¹. Твен знакомит своих читателей с «деталями того, как мистер Рузвельт купил себе место президента, раздавая взятки избирателям»¹⁰².

Твен гневно клеймит Рузвельта и за его предательство по отношению к русской революции: Рузвельт сыграл роль «ангела мира» в конфликте между царской Россией и Японией, чем «нанес русской революции смертельный удар»¹⁰³.

«Рузвельт просто самое удивительное явление в американской истории, исключая разве открытие страны Колумбом!»¹⁰⁴ — восклицает Твен и характеризует Рузвельта как ловкого политикана, ханжу и лицемера, ищущего успеха у масс, беззастенчивого дельца в политике. Ханжество Рузвельта простирается до того, что он — «циркаческая душа» (выражение Твена), вздумал пригласить в Белый дом к себе на завтрак — «к президентскому столу» — негра. И все для того, чтобы газеты трубили о его «гуманности». Твена до глубины души возмущает эта комедия. Он оскорблен за негра. «Это был Букер Вашингтон — человек, который стоит сотни Рузвельтов, человек, у которого мистер Рузвельт не достоин развязать шнурки ботинок»¹⁰⁵.

Для Твена Рузвельт является воплощением системы террора и попыток либерального заигрывания, попирания народных интересов и фарисейских речей о «благе нации».

Насколько верен портрет президента, нарисованный талантливым сатириком, можно судить по тем характеристикам, которые дает Рузвельту В.И. Ленин, говоря о буржуазном реформизме в статье 1912 года «Итоги и значение президентских выборов в Америке»: «Рузвельт заведомо нанят миллиардерами-ловкачами для проповеди этого обмана». И дальше следует краткое и энергичное: «шарлатан Рузвельт»¹⁰⁶.

Ко времени написания «Автобиографии» относится сатирический очерк Твена о Теодоре Рузвельте «Охота на корову»¹⁰⁷.

В этом гротеске Твен дал реалистически точный портрет «президента с большой палкой» — позера, комедианта. Образ Рузвельта — один из самых выразительных сатирических созданий Марка Твена — представляет собою классический тип американского политика-авантюриста.

Итогом многолетней борьбы Марка Твена против империалистического варварства являются два рассказа, найденные после смерти писателя в его бумагах. В 1905 году он написал «Военную молитву», где, по его словам, он сказал правду, которую «в этом мире может говорить только мертвый», и завещал опубликовать произведение после своей смерти. В нем Твен снова выводит условно-символическую фигуру таинственного незнакомца, типичную для позднего периода его творчества. Образ этот возникает у Твена в тех произведениях, где он желает представить нечто в обобщенном, абстрагированном виде. В данном случае он восстает против империалистических войн.

Незнакомец в «Военной молитве» умеет «читать в сердцах», облекать тайные помыслы завоевателей в слова; их молитву «о даровании победы национальному оружию» превращает в поистине каннибальскую просьбу о «ниспослании» гибели населению чужой разоренной страны:

«Вседержитель, помоги нашими снарядами разодрать их солдат в кровавые клочья; помоги нам покрыть цветущие поля бледными телами мертвых патриотов этой страны... помоги нам уничтожить их смиренные дома ураганным огнем, помоги разбить сердца невинных вдов безысходным горем... Господи, разрушь их надежды, загуби их жизни, продли их горькие странствования, сделай тяжким каждый их шаг, ороси им путь их собственными слезами, окровавь снег следами их израненных ног!.. Услышь нашу молитву, о господи, и да прославишься ты и возвеличишься ныне и вовеки, аминь»¹⁰⁸.

В «Военной молитве» еще сильнее, чем в публицистических произведениях Марка Твена, раскрывается его горячее сочувствие бедному мирному люду колониальных стран и безграничная ненависть к ханжескому благочестию.

Разоблачению роли официальной религии, ставшей служанкой империализма, посвящен сатирический набросок Марка Твена под названием «Необычайная международная процессия». По миру двигается процессия: впереди XX столетие — юное существо, пьяное и буйное, рожденное на руках Сатаны. Знамя с лозунгом: «Хватайте, что можете, держите, что взяли». Затем почетная свита — монархи, президенты, хозяева Таммэни-Холл, воры-взломщики, воры-землевладельцы, каторжники и т. д., соответствующим образом одетые, несущие символы своих дел. Христианство — величавая матрона в пышном платье, запятнанном кровью. На ее голове золотая корона с шипами, на которые насажены головы патриотов, защищавших свою страну, — буров, филиппинцев, китайских «боксеров». В одной ее руке праща, в другой — библия, открытая на странице «Твори для других»; из кармана высовывается бутылка с ярлыком: «Мы несем вам благодеяния цивилизации». На шее ожерелье из наручников и воровских отмычек. Христианство поддерживают под один локоть Кровопролитие, под другой — Лицемерие. Черное знамя с лозунгом: «Любите имущество своего соседа как свое собственное». За христианством следует его свита — солдаты всех наций, нагруженные награбленным. Под музыку и пение «Возлюбленные дети христианства» шествуют процессии каждой нации, несут черные флаги и эмблемы в виде орудий пытки, разбитых сердец, окровавленных туловищ. Так, шеренга английских империалистов сопровождается искалеченной фигурой в цепях, на груди у которой надпись: «Республика Трансвааль». На сооружении, представляющем Францию, водружена гильотина, под ее секирой стоят Золя и другие патриоты страны. Процессия французских империалистов, идущих под знаменем, на котором написано: «Франция — светоч Мира», сопровождают искалеченные фигуры в цепях, изображающие Дрейфуса, «Мадагаскар», «Тонкин». Германские империалисты, шествующие под сенью бронированного кулака и библии, несут знаменитое требование: выдать им «680 китайских голов».

В арьергарде процессии движется группа, изображающая США. Благородная дама в греческой тунике, плачущая, с закованными руками, с обнаженной головой; у ее ног — санкюлотский колпак — символ свободы. Ее поддерживают с одной стороны Жадность, с другой — Измена. За нею следуют искалеченные фигуры в цепях: «Независимость Филиппин» и другие. Среди них фигура правительства, которое «ласкает одной рукой и всаживает нож в спину — другой». Реют знамена с саркастическими надписями: «Все белые люди рождаются свободными и равными», «Белое рабство не сможет продержаться долго там, где развевается американский флаг». В процессии статуя Свободы — ее факел опрокинут и погашен.

Марк Твен так хотел закончить «Необычайную международную процессию»: появляется американский флаг, свернутый и задрапированный траурным полотнищем, и тень Линкольна; она являет собою «печальный облик», медленно и широко расплывается в небе.

Символичность образов «Необычайной международной процессии» вызвана стремлением Марка Твена дать широкую обобщенную картину наиболее существенных явлений, характеризующих жизнь XX века.

Система художественных образов «Военной молитвы» и «Необычайной международной процессии» такова, что дает читателю полную возможность представить безграничную, клокочущую яростью ненависть писателя к миру насильников и захватчиков.

В позднем периоде своего творчества Марк Твен дал сатирическое изображение крайней безнравственности капиталистического мира, картину его духовного распада. Вместе с тем писатель снова выразил свою неиссякаемую веру в американский народ, имеющий славные революционные традиции, сделавший значительный вклад в общечеловеческое дело борьбы за социальную справедливость.

* * *

«Я не имею никаких предрассудков — ни в политике, ни в религии, ни в литературе», — говорил Марк Твен в своей речи «Литература», произнесенной в мае 1900 года.

Даже если не принимать во внимание категорический тон утверждения, то все же следует признать, что в окружающем его обществе Марк Твен был одним из наиболее непредубежденных людей, стремящихся к свободе мнений и творчества.

В статье «Поворотный пункт моей жизни» Твен говорит, что литература была наиболее важным фактором его жизни. Литературе и искусству он придавал огромное общественное значение. «Искусство бесконечно», «Против штурма смеха ничто не устоит!» — эти идеи входили в арсенал боевых средств Марка Твена — писателя-гражданина. Защищая прогрессивные эстетические воззрения, отстаивая принципы идейности, реалистической правдивости, народности литературы, Марк Твен всегда подчеркивал демократизм своего творчества, сохраняя при этом присущую ему скромность.

«Мои книги — вода, а книги гения — вино. Воду пьет каждый», — писал он¹⁰⁹. Действительно, его произведения стали массовыми. За один только 1908 год в США разошлось шесть миллионов экземпляров книг Марка Твена. К концу жизни Марк Твен был известен не только в Америке, но имел и мировую славу. Обращаясь к своей огромной и внимательной аудитории, Твен был уверен, что каждое его слово будет иметь отзвук в умах и сердцах многочисленных читателей.

«Моя единственная мечта сделать комическое более основательным и всеобъемлющим», — писал престарелый Марк Твен профессору А. Хендерсону¹¹⁰.

В книге «Марк Твен в гневе» опубликованы материалы, имеющие теоретическое значение, — в них изложены мысли Твена об общественном значении юмора и долговечности этого вида искусства.

Вспоминая ранний период своей литературной деятельности, общение с Брет Гартом, Несби, Артимесом Уордом, Керром и другими писателями, Марк Твен рассуждает о том, почему они были так скоро забыты.

«Потому что были просто юмористами. А «просто» юмористы не могут выжить. Юмор — это только аромат, декорация. Часто это лишь трюк в речи, в произношении, как у Уорда Биллингса, у Несби... Юморист не должен специально учить, профессионально поучать, — но и то и другое должен иметь в виду... Я всегда учил. Вот почему я продержался тридцать лет. Если юмор появляется самопроизвольно, я даю ему место в моем серьезном рассуждении, но я не пишу поучений ради юмора»¹¹¹.

Юмор — средство художественного воздействия, но не цель. Вот почему для самого Марка Твена было столь оскорбительным, когда буржуазное общество видело в нем «шута публики».

Твен — сатирик и юморист — формировал сознание читателей, воспитывал в них гражданственные чувства и гуманность, был беспощаден ко всяким формам социальной несправедливости.

Твен — литературный критик — боролся против реакционных взглядов в литературе, не прощал беспринципности, терпеливо и настойчиво воспитывал у массового читателя вкус к реалистическим произведениям, ополчался против низкопробной, безыдейной литературы. Интересно, что, даже отвергая какой-либо литературный авторитет, Марк Твен считал своим долгом тщательно изучить чужую манеру.

«Читал «Векфильдского священника»... целиком искусственно», — заносит он в «Записную книжку»¹¹².

А через несколько страниц опять запись:

«Вынужден читать проклятого «Векфильдского священника» снова»¹¹³.

Искусственность и манерность были чужды Твену. На них он энергично нападал, где бы ему они ни встречались. Так, любя оперу Вагнера «Тангейзер», находя ее «божественно прекрасной», Твен не приемлет в музыке этого композитора ее антиреалистических элементов. В то же время у Марка Твена были любимые композиторы, музыка которых не вызывала у него никаких критических замечаний, а лишь восхищение и признательность; это — Бетховен, Шуберт, Шопен, Брамс.

Такими же были и литературные вкусы позднего Твена. Он читал в старости Дарвина, Светония, Сервантеса, Плутарха, Диккенса. Последняя книга, прочитанная Твеном перед смертью и очень ему понравившаяся, — роман Томаса Гарди «Джуд незаметный».

Неприязнь к натурализму, выраженная в 90-х годах в статье «Что Поль Бурже думает о нас», продолжала владеть Марком Твеном. Когда Гоуэлс в 1910 году посоветовал Твену почитать натуралистические романы Вилла Гарбена, Твен ответил своему другу, что он ненавидит этого писателя за тупую натуралистичность в воспроизведении «подлых и безобразных условий» человеческого существования¹¹⁴.

Бескрылость натуралистов, рабское копирование жизни, тяготение к уродливому и отрицательному отталкивали Марка Твена. Он не любил даже Флобера из-за наличия в некоторых его романах подчеркнуто натуралистических деталей и сравнивал «Саламбо» с чикагскими скотобойнями.

Но Твен восстает и против другой крайности в литературе и литературной критике — против идеалистической, солипсистской отсебятины — «личного впечатления».

Среди поздних произведений Марка Твена есть аллегорический рассказ, написанный на тему о субъективизме в эстетических оценках. Называется он «Басня» (1909). Талантливый художник написал прекрасную картину и поместил ее так, чтобы видно было отражение картины в зеркале; расстояние смягчало тона, и картина казалась лучше. Лесные звери узнали о новинке от домашней кошки и пожелали увидеть прекрасную картину. И действительно, каждый из них, потихоньку пробравшись к художнику, увидел: осел — осла, («красивый, ласковый, но только осел»), медведь — медведя, лев — льва, леопард — леопарда, а слон... «да, разве только близорукий дурак мог не видеть, что там не было ничего, кроме слона!»

Глядя в зеркало, звери становились между картиной и зеркалом.

«Мораль сей басни вы найдете в каждом произведении, если станете между ним и зеркалом вашего воображения», — заканчивает Твен рассказ¹¹⁵.

Писатель ратует за объективную оценку реального содержания в произведении искусства, восстает против вкусовщины и субъективизма.

Твен резко разграничивает субъективизм оценок от независимости суждений. Отвергая первое, он защищает второе. В статье «Основные суждения»¹¹⁶ Твен восстает против стандартов в суждениях людей буржуазного общества: они отупляют людей, лишают их способности самостоятельно мыслить.

«Мы видим это и в литературе. Наша проза стандартизована»... — пишет Твен¹¹⁷. Писатель требует от любого человека изучения, осмысления («study», «thinking») явлений жизни, литературы. «Человек должен и обязан иметь свое собственное мнение в любой момент и при любых обстоятельствах своей жизни», — утверждает Твен¹¹⁸.

Несомненно, это твеновским идеал, достичь которого ему самому не всегда удавалось.

Среди всех писателей прошлых времен наибольшую любовь и почтение Марк Твен питал к реалистическим творениям Шекспира. В статье «Об игре» (1898) Твен пишет: «Комедия смягчает человеческое сердце; но мы все знаем, что бывает полное освежение того и другого — ума и сердца — в тех случаях, когда совершается подъем к великолепным интеллектуальным снежным вершинам Шекспира и ему подобных»¹¹⁹.

Твен рассматривает комическое как элемент культуры чувств и ума, указывает при этом на интеллектуальную мощь Шекспира-комедиографа и способность гения к обобщениям, основанным на проникновении в суть явлений жизни. Без глубокого знания жизни не достигнешь «интеллектуальных снежных вершин» искусства.

«Опыт — величайшее достоинство писателя... то, что дает создаваемой им книге мускулы, живое дыхание и горячую кровь», — пишет Твен в полемической статье «Умер ли Шекспир?» (1909)¹²⁰.

Вместе с тем Марк Твен стремится придать своим мыслям такую словесную форму, которая была бы единственно возможной для данного случая.

«Могущественный посредник — правильно выбранное слово, оно освещает путь читателя и делает его ясным... Когда бы мы ни встретили одно из таких могучих выражений в книге или в газете, они действуют — физически и духовно — с быстротой электрического тока», — пишет Марк Твен в одной из своих литературно-критических статей 1906 года¹²¹.

Суждения Марка Твена о стиле и языке писателей прошлого и настоящего дают возможность представить всю ту сумму требований, которую предъявлял к самому себе взыскательный художник слова.

В стиле позднего Марка Твена появляется большая, чем раньше, глубина, определенность и прямота суждений.

Твен острее, чем прежде, ощущает огромное противоречие между широкими возможностями для демократического развития своей страны и теми реакционными формами «проклятой цивилизации», которые установились в США.

С этого, собственно, и начинается политическая сатира Марка Твена. Если раньше у Твена преобладали формы социальной сатиры, то теперь отчетливо проступает гневное неприятие Твеном политической системы, которая довела Америку Линкольна до положения «Соединенных Линчующих Штатов».

Так, в «Письме ангела-хранителя» Марк Твен показал бесчеловечную, звериную маску одного из бизнесменов — «самой скаредной гадины на земле», — смыслом существования которого является выколачивание прибылей и «делание» денег; в «Человеке, совратившем Гедлиберг» изображена уже целая буржуазная группа, готовая ради денег на любую мерзость, причем эти люди продолжают оставаться политическими руководителями города. Еще дальше идет Твен-сатирик в памфлетах. Сорвав пелену с глаз «несведущих» сограждан, Твен заставляет их увидеть позор целой нации.

Теперь, когда юмор и сатира Твена обращены не к отдельным, частным явлениям жизни, а к ее основам, изменяется характер комического у Твена.

Раньше его юмор был адресован не только врагам, но и друзьям. И когда Твен обращался к последним, то в юморе были и мягкость и лиризм; такой юмор хотя и задевал за живое, но и доставлял радость, бодрил, придавал смелости. Этот юмор вызывал реакцию, о которой Твен мог говорить: «Я изливался смехом сорок дней и сорок ночей», «сотрясался в экстазе нежного смеха» («Первая встреча с Артимесом Уордом»); «такой смех был деньгами в кармане человека, потому что уничтожал начисто докторские рецепты» («Приключения Тома Сойера»).

Но уже в «Янки при дворе короля Артура» пролетают «молнии смеха», а в «Жанне д'Арк» Ла Гир смеется так, что голова рассказчика «раскололась от нечеловеческого смеха».

У позднего Марка Твена такое же представление о смехе, как, например, у замечательных русских сатириков. Н.В. Гоголь говорил о «могучей силе» смеха¹²², М.Е. Салтыков называл смех «оружием». «Это оружие очень сильное, — писал он, — ибо ничто так не обескураживает порока, как сознание, что он угадан и что по поводу его уже раздался смех»¹²³.

Марк Твен в «Таинственном незнакомце» говорит: «Единственное действительно эффективное оружие — смех...»¹²⁴. Осмеяние, в сочетании с негодованием и обличением, делает сатирический удар могучим, беспощадным. Вот почему Твен в своих памфлетах так часто пользуется высшей степенью иронии — сарказмом; то есть таким приемом, когда под словами, выражающими положительную оценку, скрывается прямо противоположный, насмешливый, порицающий смысл с оттенком гнева и негодования.

Почти все названия поздних рассказов, памфлетов, статей Марка Твена саркастичны. «Человек, совративший Гедлиберг» — название рассказа об аморализме «девятнадцати отцов города»; никакой чужеземец не может их развратить, потому что они уже развращены; «Человеку, ходящему во тьме» — с таким названием сатирик обращается не к народам колоний, которых так окрестили американские миссионеры, а к политически слепым своим согражданам, рассказывает им правду об американском империализме; «В защиту генерала Фанстона» — так назван рассказ, который является одним из самых грозных и беспощадно язвительных обвинений, выдвинутых Твеном против американской военщины; «Военная молитва» — это изуверская, поистине каннибальская просьба человекоубийц о «ниспослании» победы оружию агрессоров; «Соединенные Линчующие Штаты» — вершина саркастического искусства Марка Твена, — в названии дана глубокая, уничтожающая ирония.

Саркастичны определения в поздних рассказах и памфлетах Марка Твена, для которых сатирик часто прибегает к афоризмам. «Шум ничего не доказывает: иная курица снесет яйцо, а кудахчет так, будто снесла целую планету»; «небеса для климата, а ад — для общества»; «если сомневаетесь — говорите правду»; «избирательный бюллетень — единственный вид товара, которым можно торговать без патента»; «всякий раз, когда закрываются школы — строятся тюрьмы... это все равно, что кормить собаку ее собственным хвостом»; «не существует никакой особой породы преступников, за исключением членов конгресса США»; «любите имущество своего соседа, как свое собственное»; «хватайте, что можете, держите, что взяли».

Афористичность стиля в сатире Твена требовала от писателя большой языковой точности. Он сам определил характер своих афоризмов: «минимум слов, максимум смысла». Афоризм у Твена — это форма самого доходчивого и запоминающегося разговора с читателем. Это те его крылатые слова, которые «молниями опоясывали мир», по выражению современников Твена. Сатирический афоризм врезался в память, был емким, выявлял скрытую сущность явления.

Саркастичны ситуации в памфлетах Твена. Американцы идут в Китай «цивилизовать» китайцев и спасти их «от тьмы язычества», а в самой «цивилизованной» «христианской» Америке пылают костры линчевателей, мрачные отсветы которых видит весь мир. Миссионеры, обучающие «ходящих во тьме» «милосердию» и «всепрощению», сначала грабят непокорных китайцев «в тринадцатикратном размере», а потом снимают с них головы. Монополистическая «лавочка» «Дары цивилизации» предлагает свой товар в красивой упаковке, а житель колонии за него должен расплачиваться «слезами, кровью, землей и свободой».

Сарказм присутствует и в сатирических типах, обрисованных Твеном. Миллиардер Рокфеллер, проповедующий с кафедры воскресной школы идеи бессребреничества, — это готовый сатирический гротеск, выхваченный опытной рукою писателя из гущи повседневной американской жизни.

В сатирическом типе у Марка Твена четко определена основная социальная или политическая сущность человека, не абстрагированная, а представленная в характере. Таковы Рокфеллер, Т. Рузвельт, Фанстон и другие.

Есть еще одна заметная черта в сатирических типах Твена: это не просто рядом поставленные портреты, а преемственно эволюционирующие художественные образы.

Так, в «Письме ангела-хранителя» Твен раскрыл «душу» Эндрью Ленгдона в общении с небесами. В «Человеке, развратившем Гедлиберг», «отцы города» — точная копия с Эндрью Ленгдона по своей социальной сути — показаны уже в их убийственном воздействии на окружающих людей: они носители смертельной заразы (жажда обогащения), губители чести, совести и жизни других людей; но действуют они лишь в пределах одного города. В поздних памфлетах Твена Ленгдоны и Гаркнесы выходят на мировую арену — сеют гибель и смерть в колониях; Рузвельты — их слуги.

Сатирические образы Твена — звенья одной цепи, они историчны. В них писатель запечатлевает развитие стяжательского начала в жизни и общественном поведении собственника конца XIX века. «Хватайте, что можете, держите, что взяли» — лозунг этот начертан на знамени империалистов всего мира, шагающих в мрачной процессии, изображающей будущее XX века.

С помощью сатирических типов, сатирических ситуаций, картин, афористических «крылатых» выражений Марк Твен старался осмыслить закономерность в развитии буржуазного американского общества. Многообразие сатирических средств как средств художественной выразительности необходимо Марку Твену для общей и главной задачи в его позднем творчестве: показать банкротство политической системы частнособственнического государства.

Примечания

1. Цит. по книге: A. Paine, Mark Twain, v. II, p. 1096.

2. «Mark Twain's Notebook», p. 343.

3. Ted. Malone, American Pilgrimage, N.Y. 1942, p. 39.

4. К. Маркс и Ф. Энгельс, Об искусстве, М. 1957, т. 1, стр. 169.

5. Г. Флобер, Собр. соч. в десяти томах, т. VII, М. 1937, стр. 581.

6. Произведение было издано частным образом и крошечным тиражом — 250 экз. Твен подписался псевдонимом «J.W. Bothwell».

7. Mark Twain, What is Man? and other Essays, London, 1919, pp. 6—7.

8. Mark Twain, What is Man? and other Essays, p. 8.

Характерно, что и в письмах этого времени Твен несколько раз с иронией упоминает о «человеке-машине» (письма к Твичелу, 1904 г.); в публичных речах он охотно высмеивает «человека-машину» и даже юмор определяет как «действие думающей машины в движении» («Mark Twain's Speeches», p. 131).

9. Там же, p. 105.

10. Беллами в книге «Марк Твен как художник» находит «ключ ужаса» в письмах Твена 1876 года и начало его пессимизма относит к годам молодости и женитьбы. Так же расширительно истолковывает пессимизм Твена и Де Вото в книге «Марк Твен за работой».

11. «Mark Twain's Letters», v. II, p. 678.

12. Марк Твен, Избр. произв., т. II, стр. 560.

13. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма, стр. 397.

14. Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 121.

15. Впервые «Таинственный незнакомец», опубликованный А. Пейном, появился в «Harper's Magazine» в мае—ноябре 1916 г. История создания повести начинается с 60-х годов. В 1867 г. в одной из нью-йоркских библиотек Марк Твен нашел «любопытную книжку», как он определил: апокрифы Нового Завета издания 1621 г. Сюжеты этих апокрифов Твен тщательно изложил в XXIV письме в «Alta Californian» (2 июня 1867 г.). В них шла речь о чудесах, творимых Христом, — о создании человечков из глины, о восстановлении попранной справедливости и пр. Прошли десятилетия. Мотивы древних апокрифов возникли в «Таинственном незнакомце», но главным действующим лицом был уже не Христос, а его антипод — Сатана, существо «протестующее». «Я всегда чувствовал влечение к Сатане», — признавался Твен в «Автобиографии». В сентябрьских записях 1898 г. есть пометка о «маленьком Сатане, который появился в Ганнибале, пришел в школу, приобрел доверие и любовь детей и творил чудеса». Вскоре Ганнибал был заменен деревней Эзельдорф в Австрии, и действие было перенесено из современной Твену Америки в средневековье — в 1590 год.

16. См. Н. Щедрин (М.Е. Салтыков), Полн. собр. соч., т. IX, стр. 403.

17. «Я хочу написать книгу без умолчаний, — признавался Твен, — книгу, которая не должна считаться ни с чьими чувствами, ни с чьими предрассудками, мнениями, верованиями, надеждами, иллюзиями и заблуждениями, книгу, которая должна будет выражать мое мнение самым простым языком и без всяких ограничений. Я сейчас пишу ее и нахожу, что это роскошь, интеллектуальное опьянение» («Mark Twain's Letters», v. II, p. 681).

18. «Mark Twain's Notebook», p. 393.

19. Mark Twain, The Mysterious Stranger, N.Y. & L. 1916, p. 53.

20. Там же, p. 54.

21. Mark Twain, The Mysterious Stranger, p. 55.

22. Там же, p. 144.

23. Mark Twain, the Mysterious Stranger, p. 127—129.

24. В.И. Ленин, Сочинения, т. 28, стр. 45.

25. Mark Twain, The Mysterious Stranger, p. 118.

26. Там же, p. 128—129.

27. «Mark Twain's Notebook», p. 346.

28. Mark Twain, The Mysterious Stranger, p. 142.

29. Там же, p. 150—151.

30. Статьи собраны в книгу «Христианская наука».

31. Mark Twain, Christian Science, N.Y. 1907, p. 73.

32. Там же, p. 85.

33. Из предисловия Dixon Wester к изданию: Mark Twain, Report from Paradise, N.Y. 1952, p. XXII.

34. «Mark Twain's Letters», v. I, p. 323—324.

35. «Mark Twain's Speeches», p. 52.

36. «Mark Twain's Autobiography», v. I, p. 326.

37. Впервые опубликована в 1917 г.

38. Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 239.

39. Любовь к труду вообще, активность в общественной жизни, необычайную подвижность Твен сохранил до глубокой старости. «Работа — самая величайшая радость в мире», — говорил он своим близким. «Вы устаете когда-нибудь?» — спросили у шестидесятилетнего Твена. Писатель ответил, что он забыл это чувство. Об упорстве, с которым трудился Твен-журналист, говорит один его остроумный афоризм: «Начинать писать статью нужно тогда, когда вы ее только что закончили к вашему величайшему удовлетворению» («More Maxims of Mark», p. 13).

40. «Mark Twain's Notebook», p. 315.

41. В.И. Ленин, Сочинения, т. 31, стр. 27.

42. Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 187.

43. В статье «Слово в защиту наших стыдливых изгнанников» Марк Твен называет Эмиля Золя, выступившего в защиту Дрейфуса, «человечнейшим человеком Франции».

44. Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 188.

45. «Mark Twain's Speeches», 1923, p. 378.

46. «Mark Twain's Notebook», p. 295.

47. «North American Review», 1905, March, p. 324.

48. Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 22. В его письме к Дж. Макалистеру от 31 декабря 1900 г. есть такая гневная фраза: «Мак-Кинли так же опозорен, как и Чемберлен. Молю бога, чтобы публика линчевала обоих этих мошенников».

49. Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 22.

50. «Mark Twain's Letters», v. II, p. 705.

51. Из предисловия А. Пейна к 20 тому. Mark Twain, The Complete Works, p. XXXIV.

52. Ph.S. Foner, Mark Twain: Social Critic, p. 266.

53. Речь Марка Твена была произнесена в Нью-Йорке на митинге в Waldorf Astoria 17 октября 1901 г., через два дня она была напечатана и получила широкое признание.

54. «Mark Twain's Autobiography», v. II, p. 190.

55. Там же, p. 192.

56. «Jewish Life», N.Y. 1950, July.

57. В феврале 1902 г. «Антиимпериалистическая лига» организовала петицию большой группы видных граждан США, протестующих против злодеяний на Филиппинах и превращения острова в колонию. Среди подписей были: «Марк Твен, Нью-Йорк», «Д. Гоуэлс, Нью-Йорк». Конгресс отклонил петицию.

58. Впервые появился в журнале «Североамериканское обозрение» в мае 1902 г.; в собрание сочинений не был включен.

59. О такой речи Фанстона, произнесенной в нью-йоркском клубе «Лотос» в марте 1902 г., сообщает Ф. Фонер в книге «Марк Твен — социальный критик», стр. 290.

60. Mark Twain, Stories and Pamphlets, M. 1952, p. 140.

61. Марк Твен не знал закулисной стороны политических интриг на Филиппинах. Для Твена Агинальдо — благородный воин, «вождь, герой и надежда» филиппинских патриотов. Истинное же лицо Агинальдо иное: это представитель буржуазно-помещичьих филиппинских кругов, человек, ведший двойную политическую игру. Он убивал настоящих, революционно настроенных филиппинских патриотов и, будучи взят в плен, морально капитулировал и принял присягу верности США; филиппинский же народ продолжал борьбу с колонизаторами.

62. Впервые опубликован в сборнике: Mark Twain, Europe and Elsewhere, N.Y. & L. 1923. Этот и некоторые другие памфлеты Марка Твена не увидели света при жизни писателя, то есть тогда, когда они имели бы наибольшую силу воздействия на читателей, на чьих глазах совершались захваты и насилия. Остается невыясненным: пытался ли Марк Твен их напечатать. Можно только сказать, что те памфлеты, которые появились вовремя, по своей обличительной силе не уступают изданным посмертно.

63. Mark Twain, Europe and Elsewhere, p. 313.

64. Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 212.

65. Впервые напечатан в сборнике: Mark Twain, Europe and Elsewhere.

66. Mark Twain, The Complete Works, v. 20, p. 247—248.

67. M.A. Johnson, Bibliography of the Works of Mark Twain, N.Y. & L., p. 73.

68. Mark Twain, Europe and Elsewhere, p. 255.

69. Там же, p. 257. В то же самое время, когда был опубликован этот памфлет (в феврале 1901 г.), Марк Твен сочинил саркастические стихи для друга, назвав их «Боевым гимном Республики». Последняя строфа «гимна» звучит так:

Христос страдал, чтоб сделать людей чище;
Теперь же люди мрут, чтоб нам добыть богатства.
Наш бог идет вперед!

70. Mark Twain, The Complete Works, v. 20, p. 242.

71. Mark Twain, The Complete Works, v. 20, p. 246.

72. Там же, p. 249.

73. Там же, p. 248.

74. Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 231.

75. «Mark Twain's Letters», v. II, p. 770.

76. Название памфлета возникает у писателя по аналогии с «Монологом царя», появившимся несколько ранее, в том же 1905 г. В нем Марк Твен изобразил русского царя в голом виде перед зеркалом; царь удивляется собственному ничтожеству и тому, что ему подчиняется многомиллионный народ.

77. «The Autobiography of Mark Twain», edited by Ch. Neider, p. 271.

78. Эта ассоциация, возникшая в 1904 г. в Англии и США, представляла собою организацию, выражавшую общественный протест против бесчинств бельгийского правительства в Конго. Очень быстро американские финансисты превратили ее, однако, в коммерческую фирму по эксплуатации Конго.

79. Появился «Ответ Марку Твену», в котором его памфлет назывался «грязной работой» и «книгой бесславной клеветы»; кардинал Гиббон, ополчавшийся ранее на Леопольда II, теперь стал его публично оправдывать (см. книгу: Ph.C. Foner, Mark Twain: Social Critic, p. 300—301).

80. «Mark Twain's Notebook», p. 240.

81. Там же, p. 345.

82. А.М. Горький, Собр. соч. в тридцати томах, т. 10, стр. 309.

83. Об этом рассказывает У.Д. Гоуэлс в своей книге «Мой Марк Твен», стр. 93—95.

84. A. Paine, Mark Twain, v. III, p. 1285.

85. А.М. Горький, Письмо из Америки, «Литературная газета» от 15 июня 1938 г. Письмо это не вошло в тридцатитомное собрание сочинений М. Горького.

86. «Mark Twain's Autobiography», v. I, p. XV—XVI.

87. «Mark Twain's Notebook», p. 345.

88. Его новогодняя шутка (1909) облетела весь мир. Твен так приветствовал своих читателей перед праздником: «Газеты пишут о моей смерти. Неверное обвинение. Никогда в жизни я этого не сделаю (at my time of life). Я веду себя так хорошо, как могу. Всем веселого рождества». Но в новогодний вечер у самого Твена случилось несчастье: в сердечном припадке захлебнулась в ванне его дочь Дженни.

Смертельно больной Твен был по-детски рад внимание людей к нему. Будучи на Бермудских островах, за несколько дней до смерти, Твен сидел у окна после тяжкого и грозного ночного приступа грудной жабы. «Я жду «Бермудца», — сказал он, — интересно, будет ли он сигналить? Капитан знает, что я болен, и дает два коротких свистка, когда проходит вот за тем островом. Здоровается со мной». Вскоре показался пароход. Твен пристально следил за ним, не сводя взора с ярко-красных труб парохода, выплывавших из-за зеленого острова. Вдруг показались два облачка пара и послышались два хриплых свистка. «Это мне, — сказал бывший лоцман со счастливой улыбкой, — капитан Фрезер не забывает меня».

Изнуренный болезнью Твен никогда не издавал ни одной жалобы и в перерывах между приступами смешил окружающих. После ночного приступа, когда близкие думали, что он не выживет до утра, Твен, оправившись, так определил свои ощущения: «Это была фантастическая ночь. Каждая боль выступала в своем репертуаре». Следующая ночь была тоже тяжкой. Наутро Твен сказал: «Они работают посменно; боль в груди ночью, а удушье днем. Я теряю столько сил, что, думаю, их хватило бы на изнуренную армию». Смерть Марк Твен встретил мужественно, без страха и жалоб. (Из записей А. Пейна.)

Марк Твен умер в своем доме «Стормфилд» (в Реддинге); тело его было перевезено в Нью-Йорк. Тысячи нью-йоркцев направились в те дни к «Кирпичной церкви», чтобы проститься с любимым писателем. Панихиду по Марку Твену служил его друг — пастор Твичел. Похоронен Марк Твен в Эльмайре.

89. A. Paine, Mark Twain, v. III, p. 1502.

90. Некоторые страницы «Автобиографии» Марк Твен считал нужным публиковать через 50, 100 и даже 500 лет. Так, запрет «никому не показывать на глаза вплоть до 2406 года» относится главным образом к его антирелигиозным высказываниям (о бездоказательности существования Христа; об отвращении к богу и религии, об образе бога — мстительного, кровавого и злобного и т. д.).

91. В редактирование вмешивалась еще и дочь Марка Твена, Клара Самосуд (Габрилович); по ее настоянию из материала, продиктованного ее отцом, изымались целые главы.

92. «The Autobiography of Mark Twain», edited by Ch. Neider, p. 9.

93. Марк Твен говорит, что Брет Гарт отлично умел подражать Диккенсу и гордился тем, что его называли «лучшим имитатором Диккенса в Америке»; «Габриэль Конрой» является образцом его дара имитации.

94. «Mark Twain in Eruption», p. 1.

95. Там же, p. 2.

96. Там же, p. 3.

97. Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 101.

98. «The Autobiography of Mark Twain», edited by Ch. Neider, p. 121.

99. «The Autobiography of Mark Twain», edited by Ch. Neider, p. 121.

100. Там же, p. 90—91.

101. «The Autobiography of Mark Twain», edited by Ch. Neider, p. 16.

102. Там же, p. 15.

103. «Mark Twain's Autobiography», v. II, p. 293.

104. «Mark Twain in Eruption», p. 15.

105. «Mark Twain in Eruption», p. 29.

106. В.И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 375.

107. Напечатан в книге: Е.В. and R.S. White, A Subtreasury of American Humor, N.Y. 1941.

108. A. Paine, Mark Twain, v. III, p. 1233—1234.

109. «Mark Twain's Notebook», p. 190.

110. Цит. по книге: G. Bellamy, Mark Twain as a Literary Artist, p. 115.

111. «Mark Twain in Eruption», p. 203.

112. «Mark Twain's Notebook», p. 262.

113. Там же, p. 266.

114. Фрагменты из письма Твена к Гоуэлсу опубликованы в статье: E.H. Goold, Mark Twain on Writing of Fiction, «American Literature», 1954, May, p. 152.

115. Mark Twain, The Complete Works, v. 8, p. 284.

116. Впервые опубликован в сборнике: Mark Twain, Europe and Elsewhere.

117. Mark Twain, The Complete Works, v. 20, p. 403.

118. Там же.

119. Mark Twain, The Complete Works, v. 15, p. 225.

120. Mark Twain, What is Man? and other Essays, p. 318.

121. Там же, стр. 229.

122. «Н.В. Гоголь о литературе», М. 1952, стр. 284.

123. Н. Щедрин (М.Е. Салтыков), Полн. собр. соч., т. XIII, стр. 270.

124. Mark Twain, The Mysterious Stranger, p. 142. 

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница