Глава II. «Приключения Тома Сойера». «Странствования за границей». «Принц и нищий». «Жизнь на Миссисипи»

«Приключения Тома Сойера» (1876)¹ выдержаны в духе «романов о старине», лиричность, спокойная эмоциональная окраска которых контрастировала с напряженной жизнью 70-х годов, описанной в «Позолоченном веке».

Марк Твен считал свой первый самостоятельно созданный роман поэзией детства. «Это просто гимн, переложенный прозой для того, чтобы дать ему словесную оболочку», — говорил он².

Именно так произведение Марка Твена и было воспринято бесчисленными читателями разных национальностей и возрастов.

«Поистине, из всех книг, которые я читал когда-либо, — признавался Джон Голсуорси, — наиболее чистое наслаждение я получил от очаровательного эпоса юности — «Тома Сойера» и «Гекльберри Финна». Они оживляли мое детство и продолжают доставлять радость во взрослой жизни — по сей день»³.

Марк Твен в письме к Гоуэлсу от 15 июля 1875 года сравнивает «Тома Сойера» с «Жиль-Блазом» Лесажа⁴ и утверждает, что «Том Сойер» — «это не детская книга (подчеркнуто Марком Твеном. — М.Б.). Она будет читаться только взрослыми, написана только для взрослых»⁵. Это не помешало писателю проявить предельную заботу о маленьких читателях при подготовке романа к печати.

Уместно здесь вспомнить мысль В.Г. Белинского о том, что детская книга — это литературное произведение, написанное «для всех». Примерно так же решал и Марк Твен проблему специфики детской литературы.

«Я считаю, — утверждал Марк Твен, — что правильный метод написания произведения для мальчиков — писать так, чтобы было интересно не только для мальчиков, но чрезвычайно интересно для любого, кто был когда-либо мальчиком. Это чрезвычайно расширяет аудиторию»⁶.

Писатель изгоняет из своего романа слащавость тогдашней литературы для детей — эта литература, по его выражению, была «до тошноты приличной», — но сохраняет в нем те лучшие черты хорошей детской книги, которые делают произведение классическим. Ребенок мыслит конкретно, то есть образно; ему присуща красочность восприятия, свойственно стремление к яркому и необычайному; неизменным обаянием обладает для него повествование непосредственного участника событий. Завладеть вниманием такого читателя, поразить его воображение — это и означает для писателя повести маленького читателя за собою и рассказать ему о возвышенном и благородном в поведении человека.

Марк Твен пишет именно такие книги для детей: смелые по мысли, простые по структуре, сложные по задачам автора, безудержно увлекательные, яркие и обязательно веселые. Благодаря этим качествам «Приключения Тома Сойера» и другие детские романы Марка Твена интересны и детям и взрослым.

С подкупающей безыскусственностью рассказывая о жизни, приключениях и переживаниях мальчиков, оставаясь правдивым и простым в раскрытии детской психологии, Марк Твен создает реалистическую картину той действительности, которая окружает его маленьких героев.

Поэзия чистоты детских чувств и мальчишеского непокорства имеет для него социальный смысл. В мире, им описанном, лишь в детском и отроческом возрасте человек сохраняет цельность и чистоту души, свежесть и непосредственность чувств, которые тускнеют и уродуются у взрослых.

«Том Сойер» — не автобиографическая книга, но в ней очень много непосредственных впечатлений детства, реальных фактов собственной биографии автора, которые придают повествованию чарующую прелесть. В предисловии к роману Марк Твен говорит, что Том Сойер списан «не с одного лица, а является комбинацией характеров трех мальчиков, которых я знаю»⁷.

Все ситуации, приключения в романе, по свидетельству самого автора, имели место в реальной жизни (за исключением истории с найденным сокровищем и смерти индейца Джо)⁸.

Марк Твен рисует в романе застойную жизнь провинциального городка Сент-Питерсберга в комических тонах. Малейшее событие повергает весь город в неописуемое волнение, которое объясняется чаще всего отсутствием каких-либо иных, более значительных интересов.

В этой атмосфере живут и действуют герои романа — Том Сойер и его друг Гекльберри Финн.

Самое существенное в облике обоих мальчиков — это страстная, неукротимая жажда жить вольно, интересно, красочно — так, чтобы дух захватывало, чтобы все знакомые мальчики изнывали от зависти, а взрослые остолбенели бы от удивления, — жить так, чтобы «мертвая рука обычая» не могла сковать своим леденящим холодом и не сделала бы из них «хороших мальчиков», то есть ходячих манекенов. Органически — бессознательно и сознательно — дети упорно и настойчиво борются с мертвящей скукой пуританства в быту, в семье, в школе. Пуританство — это нечто враждебное человеческой природе. Еще не осознав всей косной силы буржуазной морали, дети инстинктивно восстают против нее. Пуританство, враг Тома и Гека, — это ненависть к красоте, к проявлениям ума, страстного чувства, это изгнание радости и подавление естественных желаний.

Противовесом этому застою ума и чувства является природа во всей ее красе и естественности; самыми поэтическими страницами романа являются те, где описано раннее утро на острове, игры детей на отмели, гроза в лесу.

Широким фоном для всех событий в книге является могучая река с ее свободными просторами, лес с его романтикой «разбойничьей» жизни, пещера с ее красотой и страхами, природа — ласковая, манящая, таинственная и грозная (природа всегда гневается, если у героя романа совесть нечиста).

У автора к природе самое любовное отношение. Она изображена великой чародейкой, врачевательницей, мудрой и справедливой. Том Сойер с «разбитым сердцем» уходит в лес и, разыграв там сцену из Робин Гуда, возвращается исцеленный.

«Мальчики оделись, спрятали оружие и пошли, сожалея, что разбойники перевелись, и недоумевая, чем современная цивилизация может возместить их утрату?» Автор не может отказать себе в удовольствии провести дерзкую параллель между благами природы и «дарами» буржуазной цивилизации. «Они говорили, что предпочли бы пробыть разбойниками в Шервудском лесу один год, чем президентами Соединенных Штатов всю свою жизнь».

То, что ценится в Сент-Питерсберге взрослыми, вызывает пренебрежение у детей, ибо мир взрослых наполнен условностями, их мнения определяются расчетом, тщеславием, страхом перед общественным мнением, детское же сознание свободно от них.

Твен едко смеется над буржуазной «цивилизацией», признанными общественными и религиозными авторитетами, подвергает критическому рассмотрению «незыблемые» законы провинциального быта.

Одна из величайших условностей жизни взрослых людей — религия. Как по-мальчишески беспощадно с ней разделывается Том Сойер! Его детский ум свободен от трепетного уважения обрядности, религиозных атрибутов, общепризнанных канонов. Церковная служба наводит на него лишь одуряющую скуку. Проделка с пуделем, который поднял невообразимую возню в церкви во время воскресной службы, — превосходный контраст к чопорной церковной обрядности. Кроме того, эта комическая сцена прекрасно раскрывает психологию взрослых молящихся: все присутствующие в церкви были очень рады неожиданному развлечению, их лица покраснели от усилий удержать смех. Смотреть на пуделя, тщетно старающегося достать собственный хвост, куда веселее, нежели слушать изнуряющую проповедь пастора. Ребяческая проделка дает Твену возможность показать, что хождение в церковь лишь дань «общепринятому», а проповеди — убийственная скука. «Все вздохнули с облегчением, когда эта пытка кончилась и пастор сказал «аминь», — заканчивает автор.

Сцена эта — образец художественного мастерства Твена-реалиста. В ней столько движения, веселья, выразительности и художественного лаконизма, что она так и просится на полотно живописца. На какое-то краткое мгновение Твен сумел представить «молящихся» без мины благочестия, которая обязательна во время церковной службы.. При этом писатель раскрыл многое — нравы, вкусы, отношение к религии и религиозной обрядности со стороны американца. Такими, как у Твена, могли бы быть «молящиеся» в народной юмореске; такой рассказ вызвал бы раскатистый хохот у плотовщиков на реке Миссисипи или у горняков Невады. Это типичнейшая «проделка» в народном вкусе, когда жук, пудель и лукавый мальчишка привлекают всеобщее внимание, а на долю проповедника не остается ничего. Твен сказал здесь самое главное: американец относится к религии и религиозной обрядности, как к привычному ярму — терпит его, но не любит, а при случае раскрывает это в беспощадном юморе.

Так же легко, без нарочитости, дидактизма и излишнего пафоса, Твен-юморист подвергает критике и мертвящую систему школьного обучения: зубрежку, отупляющую рутину, розги, побои, тупой формализм. Школа не калечит душу Тома Сойера только потому, что мальчик живет другими захватывающими интересами.

Хотя повествование о школьных невзгодах Тома Сойера идет в тонах мягкого юмора, школа для него — «тюрьма и кандалы», а время от воскресенья до воскресенья — «неделя мучений». Автор употребляет выражение «замученные и задерганные мальчики», «отупевшие дети».

В «Позолоченном веке» Твен так описывает школу, в которой учились юные Гаукинсы: «Заведение, где нежное, юное поколение ежедневно в течение восьми или десяти часов зубрило наизусть уйму всякого непонятного вздора из книг и отвечало заученное слово в слово, как попугаи, — так что законченное образование состояло единственно в приобретении постоянной головной боли и в уменье читать не останавливаясь, не понимая прочитанного».

Сам Марк Твен в детстве учился именно в такой школе в Ганнибале, «у миссис Хор на Мейн-стрит».

Описательный тон «Позолоченного века» при изображении школьной жизни отвергнут Твеном в новом романе. В «Приключениях Тома Сойера» Твен действует как художник — не рассказывает, а показывает. Одна сцена сменяется другой. Автор не только рисует учителя Доббинса как «злопамятное животное», которому «доставляло удовольствие наказывать за малейший проступок», но и изображает сцены расправ учителя с детьми. Порка, порка, порка — лейтмотив страниц романа, посвященных описаниям школьной жизни.

Твен мастерски показывает неудержимое, со дня на день растущее чувство ненависти учеников к учителю — пьянице и драчуну. Между двумя сторонами идет настоящая война. Сначала «большой урон» терпят ученики, а под конец позорное поражение — учитель. Сцена, в финале которой позолоченная лысина Доббинса воссияла перед целым городом во время публичных экзаменов, очень напоминает «проделку» с прокурором г. Карсона Бекомбом, описанную в «Закаленных». И там и здесь в шутке принимают молчаливое участие жители целого города. Но есть и разница. В «Закаленных» шутка совершается потехи ради. В «Томе Сойере» ученики мстят учителю за побои и истязания, которые они терпели целый учебный год.

Герой романа Том Сойер ненавидит школьные и всякие другие условности: его всегда заставляют делать то, чего он не хочет, потому что «так надо». Он же — увлекающий и увлекающийся — живет страстно и самобытно, стараясь избежать любой узды. Недаром на первой странице романа тетя Полли высматривает озорного Тома «между грядками томатов и высокой сорной травы». Буйная трава, растущая вопреки садовым условиям, — это символ натуры Тома Сойера, еще не появившегося в романе, прелюдия ко всем проделкам непокорного мальчугана-сорванца, инстинктивно восставшего против уродств застойной мещанской жизни.

Но, отвергая одни — бытовые — условности окружающей жизни, Том подчиняется другим — книжным. Для него, как для Дон-Кихота, незыблемым законом является все, что он вычитал из книг. Чтобы быть отшельником, нужно «спать на жестком камне, носить грубую власяницу, посыпать голову пеплом, стоять под дождем...» Простодушный Гек удивляется: к чему все это?

«—Не знаю. Только все отшельники так делают; должно быть, так надо. Вот и ты, Гек, стал бы делать то же самое, если бы ты был отшельником.

— Ну уж нет, ошибаешься, ни за что!

— А как же иначе? Без этого нельзя».

А вот другой диалог, происходящий в пещере:

«— Удивительно подходящее местечко для оргий.

— А что такое оргия?

— Не знаю. Но у разбойников всегда бывают оргии, значит и нам придется их устраивать».

Несомненно — это твеновская литературная пародия на авантюрные романы о разбойниках, как и игра в «пиратов», бегство на «необитаемый остров», ночные клятвы, скрепленные кровавыми подписями⁹.

Но Том Сойер не только «Черный Мститель испанских морей», он — американский мальчик, на поведении и психологии которого — хочет он или не хочет — отражаются «общепринятые» понятия, «общепринятый» уклад жизни. Любимые словечки Тома Сойера: «долг» (duty), «закон» (principle). Его безапелляционные «так надо» («we have got to have», «they've got to do it», «you'd have to...») — это ирония автора в адрес мира взрослых американцев.

В романе Твен-юморист прекрасно использовал способность детского сознания копировать окружающее. История любви Тома и Бекки — легкая лирическая пародия на взаимоотношения двух взрослых влюбленных: Том старается покорить сердце незнакомки; Том тоскует под ее окном, и служанка выливает на него ушат помоев; Том «козыряет» славой лучшего ученика воскресной школы и... срывается с лестницы «славы»; добивается поцелуя и «обручения», но нечаянно возбуждает ревность Бекки; влюбленные поссорились и «смертельно» ненавидят друг друга; Том великодушно спасает Бекки от розог и получает заслуженную награду от любимой; и, наконец, Том — «мужчина» и рыцарь — охраняет Бекки в пещере и избавляет ее от возможной мучительной смерти.

Сквозь детское, мальчишеское сознание преломляется мир взрослых людей.

Вот, например, отношение мальчиков к вопросам собственности. Они терзаются угрызениями совести по поводу стянутых окороков (подготовка к бегству на остров) — «ведь это настоящее воровство»; красть же клад у индейца Джо, по их мнению, — доблесть, а не воровство.

За то, что Том таскал у тетки сахар, его били по рукам, за съеденное в кладовой варенье его ждала розга, а за груду присвоенного им золота его ожидали только почет, уважение, зависть и изумление взрослых. «Так бывает...» В ироническом плане Твен разрабатывает здесь тему, неоднократно ставившуюся в произведениях лучших западноевропейских писателей: укради кусок хлеба — тюрьма («Отверженные» Виктора Гюго), укради миллион — всеобщее поклонение (рассуждения Вотрена из романа Бальзака «Отец Горио»).

Твен понимал, что судьба его героя будет зависеть от того, сможет ли он впоследствии вполне подчиниться этим «моральным» принципам.

В этом отношении весьма интересен разговор Марка Твена с Редиардом Киплингом о том, кем мог бы быть взрослый Том Сойер?

«Я не решил, — сказал Марк Твен, — я имел намерение написать продолжение жизни Тома Сойера в двух вариантах. В первом случае я довожу его до высоких почестей и ввожу в конгресс; во втором случае я отправлю его на виселицу. Таким образом, друзья и враги книги смогут сделать свой выбор»¹⁰.

Судьба Тома Сойера в этом же духе предсказана автором на страницах романа. Когда Том раскрыл на суде преступление индейца Джо, автор пишет: «Он стяжал себе бессмертную славу: местная газетка расхвалила его до небес. Кто-то даже предсказал, что быть ему президентом, если, впрочем, его до тех пор не повесят».

В Томе Сойере Марк Твен создал типический образ. В мальчике имеется все характерное для его возраста, среды, времени, страны. Так, для Тома Сойера «церковь — дрянь по сравнению с цирком». Фраза эта естественна в устах двенадцатилетнего мальчугана. Но она же характеризует и отношение к церкви рядового американца XIX века.

Сознание Тома и Гека полно суеверий и предрассудков. Для автора это неисчерпаемый источник комического; всем этим он характеризует среду, взрастившую Тома и Гека, низкий культурный уровень американского простого люда. Грамотный Том Сойер и безграмотный Гек Финн стоят почти на одном и том же уровне развития. Но их природная сметливость, наблюдательность и ум помогают им собственными силами выкарабкиваться из вязкой тины косности. Марк Твен тщательно, шаг за шагом следит за новыми чертами, рождающимися в характере обоих мальчиков.

Примет, поверий, суеверий в романе множество; в детском быту они играют еще большую роль, чем в мире взрослых: они делают игру таинственно-«жуткой». Но, оказывается, самым увлекательным и заманчивым является преодоление того «страшного», чем полна суеверная фантазия Тома и Гека. Что может больше пленить сердца отважных мальчиков, как не ночное приключение, когда, преодолевая страх, нужно в полночь идти к заброшенному месту, отыскать тень от ветки старого сгнившего дерева и открыть спрятанный там клад, который (это всем известно!) охраняют мертвецы и привидения. Или: немало отваги нужно, чтобы отправиться ночью на кладбище с дохлой кошкой на веревке (это наверняка выводит бородавки) и знать, что мертвецы слушают разговоры живых.

Мастерское построение сцены на кладбище хорошо раскрывает цель писателя: показать, что реальная жизнь бывает порою страшнее любых суеверных выдумок. Мальчики упорно сопоставляют свой небольшой житейский опыт с «узаконенными» поверьями и приметами. Бродячая собака выла в полночь около дома Джонни Миллера, и даже козодой сел на перила у крыльца их дома и запел, — а никто в доме Миллеров не умер. Джо дал следствию ложные показания (ведь мальчики знают, что он — убийца), а громы небесные не поразили клятвопреступника. В душах детей рождается желание все понять, проверить и осознать, даже ценою гибели своей «бессмертной души». Любознательность (а иногда простое любопытство) сильнее страха и религиозных предрассудков. Мальчикам хочется «хоть одним глазком взглянуть на страшного властелина» — черта, которому Джо-клятвопреступник «продал свою душу».

В борьбе с суеверными страхами и реальными житейскими злоключениями формируется решительный характер Тома Сойера. Он встает на защиту невиновного в убийстве Меффа Поттера. Однако сделать это его заставляет не только чувство справедливости, но и тщеславие.

Необузданная фантазия, энергия, жажда приключений толкают его ко всему, что кажется опасным, требует смелости, отваги, дерзости.

Авантюрность романа, динамическое развитие сюжета, различные театральные эффекты (сцена в суде, сцена с мешками золота) обусловлены характером героя романа.

Характер Тома Сойера довольно сложен: в нем сочетаются противоречивые черты — детское себялюбие и порывы великодушия; романтическая мечтательность и трезвый практицизм; отвага и способность поддаваться непреодолимому страху; высокоразвитое чувство товарищества и яростное детское честолюбие — нигде и никому он не смог бы уступить место вожака, «героя», первого выдумщика.

Во всем и всегда Том Сойер искренен, непосредствен; это и делает его образ обаятельным. Он столь презрительно относится к «примерным мальчикам», что читатель целиком проникается тем же самым чувством; с таким самозабвением «гоняет» клеща по парте, что кажется — нет более увлекательной игры на свете; так горд «ослепительной славой» утопленника, что вызывает чуть ли не зависть у читателя; с таким трепетом, а затем мужеством защищает на суде невиновного, что хочется стать рядом с отважным мальчиком; так потрясен известием о страшной участи индейца Джо, что пленяет своим душевным благородством.

С Томом Сойером связана одна из чарующих особенностей романа — атмосфера игры, в которую входит взрослый читатель вслед за героем книги. Безудержная фантазия Тома Сойера — это та поэтическая сила, которая сохраняет целостным его собственный душевный мир, защищая его от тлетворного влияния косного быта, та сила, которая влечет Гека Финна к Тому Сойеру и делает их закадычными друзьями.

Изображая поведение играющих детей, автор стирает грани между воображаемым и реальным. Играющий ребенок в воображаемом мире живет полноценной жизнью. Марк Твен с большим искусством и тонким юмором переводит детей от игры к реальности и обратно. Фантазия о кладе приводит к сокровищу индейца Джо; жажда необыкновенного приключения — к романтическому и трагическому пребыванию Тома и Бекки в пещере; игра в разбойники — к реальным бандитам и убийцам; лирическое желание «умереть на время», чтобы всласть насмотреться на грусть и слезы близких по поводу «безвременной кончины», — к бегству мальчиков из дому и присутствию на собственной заупокойной мессе.

Автор так тонко сплетает воедино игру и реальность, что кажется — романтика приключений рождена страстным желанием детей пережить необычайное. Это делает произведение внутренне целостным и единым, придает реалистическому стилю романтическую окраску, превращает роман в неповторимо оригинальное произведение.

Несмотря на обаятельность Тома Сойера, героем романа под конец произведения становится Гекльберри Финн¹¹.

Если Том Сойер склонен забывать тяжелые впечатления, инстинктивно отметая от себя все уродливое и страшное, то Гекльберри Финн — натура более глубокая — знает, чего хочет, не способен на компромиссы, упрямо добивается своего — жить вольно.

Автор определяет его как «юного парию деревни», но в этом выражении звучит твеновская ироническая интонация. Те, кто отвергает Гека Финна, стоят ниже его. Гек Финн изображен не только смелым и независимым, но и очень добрым, справедливым мальчиком. Он спасает вдову Дуглас от злой смерти, участвует в разоблачении преступления Джо. В образе Гека Финна намечены те черты, которые позже определят главную сюжетную линию в «Приключениях Гекльберри Финна»: Гек дружит с негром Джеком («...очень хороший негр. И меня любит за то, что я не деру нос перед неграми»), носит воду из колодца для «дяди Джека», а тот его кормит потихоньку от хозяев. Но самое главное, что резко отличает Гека Финна от судьи Тэчера, вдовы Дуглас и других обитателей Сент-Питерсберга, — это презрение к богатству и «цивилизации». Условности жизни «приличного» общества вошли в жизнь Гека Финна вместе с найденным, но ненужным ему золотом. Вольнолюбивый бродяга и не подозревал, сколько горя оно принесет ему: куда бы он ни повернулся, «решетки и кандалы цивилизации лишали его свободы и сковывали по рукам и ногам». И Гек Финн не выдержал: сбежал от своей «благодетельницы», богомольной вдовы Дуглас. Том Сойер, нашедший его — довольного и счастливого, в прежних живописных лохмотьях, поселившегося в пустых бочках за городской бойней, — убеждает Гека «потерпеть»: авось «цивилизованная» жизнь понравится ему. Но Гек решительно отвергает все доводы друга:

«Понравится? Понравится сидеть на раскаленной плите, если я посижу на ней дольше?.. Нет, Том, не хочу быть богатым, не желаю жить в гнусных и душных домах. Я люблю этот лес, эту реку, эти бочки — от них я никуда не уйду. Ведь черт бы его побрал: как раз теперь, когда у нас есть ружья, и пещера, и все, что надо для того, чтобы разбойничать, нужно же было подвернуться этим дурацким деньгам и все испортить».

Деньги убили радость, испортили чудесную игру, их вторжение нарушило безоблачную жизнь Гека.

«Видишь ли, Том, быть богатым вовсе не такое веселое дело. Богатство — это тоска и забота, тоска и забота», — уныло твердит Гек Финн.

В этих словах уже не только смутное и инстинктивное, но во многом осознанное и выстраданное отрицание всесильного бога буржуазной Америки — денег.

Впервые у Твена обрисованы художественно полнокровные и законченные положительные образы героев. В этом отношении роман «Приключения Тома Сойера» — шаг вперед по сравнению с предыдущим творчеством Марка Твена. Но это не единственное достоинство романа. В этом произведении Марк Твен сумел показать внутренний, интимный мир американского мещанства изнутри, не применяя прямых (публицистических) обличений, как это было в «Позолоченном веке».

На первый взгляд многое в изображении этого мира кажется добродушно-невинным. Тетя Полли — объект мальчишеского озорства — добра, хотя и недогадлива, комична в своем щегольстве: носит очки «для шика», сквозь которые может столько же увидеть, как «сквозь пару печных заслонок» (through a pair of stove-lids). Но очки — «печные заслонки» — не случайная комическая деталь. Это символ духовной слепоты тети Полли. Она любит своего племянника Тома Сойера, но по своему невежеству и мещанской ограниченности готова пороть его, чтобы «спасти» душу мальчика; выжечь здоровому ребенку все внутренности патентованными лекарствами, не понимая, что мальчика гложет внутренняя тревога; лишить его всех ребячьих радостей, терзать попреками, — то есть, «желая добра», превратить жизнь Тома в ад. Добренькая кузина Мэри обмывает, наряжает Тома, но она охотно превратила бы его в свое подобие — в мальчика-машину для зубрежки стихов из священного писания (сама она успела их вызубрить целых четыре тысячи и получит две библии в награду).

Вдова Дуглас тоже хочет «добра» Геку, когда, по словам Гека, «причесывает его до ужаса», заставляет «спать ложиться по звонку и вставать по звонку» и «все время молиться, прах ее побери».

Художественное обобщение Марка Твена заключается в том, что он сумел внушить своим читателям (не только героям) желание переоценить заново существующие ценности. Разве золото — источник радости и счастья? Разве ханжи из воскресных школ учат детей чему-либо, кроме притворства? Разве школьная зубрежка не калечит молодые умы? Разве религиозная обрядность не ложь и фальшь?

Роман Марка Твена «Приключения Тома Сойера» — не только поэзия детства, но и произведение, в котором подвергнуты критике «нормы» жизни буржуазной Америки. Твен не приемлет эти буржуазные жизненные стандарты, его герои рвутся из душного, замкнутого мира буржуазных установлений. Они ищут и находят иные ценности. Гек Финн отстаивает право на вольную и независимую жизнь, Том Сойер — на увлекательное и интересное дело. Книга Твена учит любви к человеку и уважению к его правам начиная с детских лет, любви к природе, познание которой служит источником высокой радости для человека.

В американской послевоенной жизни, где ажиотаж дельцов и спекулянтов достигал невиданных ранее размеров, где жажда внезапного обогащения сводила с ума десятки тысяч Селлерсов, новый роман Твена был действительно «гимном, переложенным прозой», всем тем высоким качествам человека, которые уродовал и искажал американский «позолоченный век».

«Том Сойер» — один из самых целостных и соразмеренных романов Твена. Небольшой по объему, он до предела насыщен событиями, драматическими ситуациями, душевными коллизиями и т. д. В построении романа отчетливо проступает принцип контраста. Сонной жизни ленивого городка противопоставлена кипучая, полная озорства, драматизма и приключений, живая жизнь Тома и Гека. Чинной скуке Сида, Мэри, благочестию Джима Холлиса, которому, по его словам, даже «корь была послана от бога», прилизанному «приличному» Альфреду Темплю, что ходит в галстуке и башмаках («это по пятницам-то!»), противопоставлена взъерошенная, но энергичная фигурка Тома — «души общества» и «заводилы».

Ценителю твеновского юмора навсегда запоминается превосходно написанная, вся сотканная из контрастов сцена мальчишеской драки между Томом Сойером и Альфредом Темплем. Это та высокая степень искусства, о которой Твен позже писал: «Юмор — великая вещь, спасительная прежде всего. Достаточно мгновенья — и наши заботы исчезают, раздражение и обиды улетучиваются и прекрасное состояние духа снова возвращается к нам»¹². Сцена эта запечатлевается в сознании не только метким, юмористически-точным воспроизведением извечных мальчишеских стычек («— Хочешь, поколочу? — Ну-ка, попробуй! Где тебе! — Сказал, поколочу, значит могу. — А вот и не можешь. — Могу. — Не можешь! — Могу. — Не можешь!»), когда забияки мальчишки покрывают себя «пылью и славой», но и выражением ненависти Тома Сойера к «столичному» «франту-чужаку».

Контраст, рожденный основным замыслом книги (протест Тома и Гека против тягот «цивилизации»), сказывается на конструкции фраз и отдельных сцен.

«...Дети втроем отправились в воскресную школу, которую Том ненавидел от всей души, а Сид и Мэри любили».

«...Душа тети Полли была простая и ясная как день, и поэтому она легко становилась жертвою шарлатанства. Она собирала все шарлатанские журналы и шарлатанские средства и со смертью в руках шествовала на бледном коне, выражаясь образно, а «ад следовал за нею».

«...Городские маменьки ненавидели и презирали Гекльберри Финна за то, что он был лентяй и озорник и не признавал никаких правил, а также за то, что их дети восхищались Геком и стремились к его обществу, хотя им это строго запрещалось, и жалели о том, что им не хватало смелости быть такими же, как он».

Контрастов в построении отдельных сцен великое множество: Сид разбил сахарницу, — а тетя Полли бьет Тома (ведь он признанный проказник); Бекки «предает» Тома, — а он ее спасает от порки; судья Тэчер проявляет «предусмотрительность» и забивает выход из пещеры, — а в пещере человек умирает голодной смертью. На драматическом контрасте построена одна из самых впечатляющих сцен романа, когда заблудившиеся в пещере дети, затерянные в темноте, находятся на грани полного отчаяния, и вдруг Том видит человеческую руку, несущую свет, а следовательно, и спасенье. Но в следующее мгновение, удерживая крик радости, мальчик с ужасом видит, что это рука врага — разоблаченного им убийцы; этот свет означал бы для Тома не жизнь, а смерть.

Повествовательная манера Твена богата разнообразием литературных приемов: в романе много драматизованных эпизодов — комических и трагических, — когда автор прибегает к диалогу; введены рассказы от первого лица, что повышает эмоциональность звучания и придает рассказу индивидуальную окраску; вплетены пародийные дидактические рассуждения, бытовые зарисовки, превосходные описания природы.

Твен показывает себя большим мастером комического портрета. Вот образ молодого ханжи и франта, возглавляющего воскресную школу:

«Директор был невзрачный человек лет тридцати пяти, с рыжеватой козлиной бородкой и коротко подстриженными рыжеватыми волосами, в жестком стоячем воротничке, верхний край которого подпирал ему уши, а острые углы выставлялись вперед, доходя до уголков рта. Из-за этого воротника, похожего на забор, он мог глядеть только прямо перед собою и поворачивался всем телом, когда надо было посмотреть вбок; подбородком учитель упирался в галстук, широкий, как банковый билет, с бахромой на концах; носки его ботинок были по моде сильно загнутых кверху, наподобие лыж...»

У Марка Твена не бывает сравнений украшения ради. Образ директора с воротничком-«забором» (a fence), галстуком as a bank note и носками ботинок like a sleight runners — не только характеристика человека тупого, ограниченного, самонадеянного и честолюбивого, но и характеристика духа воскресной школы, учреждения, где один мальчик из немцев вызубрил восемь или десять тысяч стихов из священного писания «и с тех пор сделался идиотом».

Речь героев романа имеет также характерную выразительность. Судья Тэчер, напоминающий ханжу Дильворти из «Позолоченного века», говорит медоточиво, важно, торжественно, плавно, мягко, являя собою воплощение «процветания» и «респектабельности». Гек Финн — короткими, рублеными, неправильными фразами, пересыпанными божбой, восклицаниями, проклятиями. Его речь взволнованна и неровна, как будто он с усилием продирается сквозь ненавистные «барьеры цивилизации».

В романе «Приключения Тома Сойера» ясно ощутимы элементы нового в творческом методе Твена-реалиста. Становятся богаче, сложнее и разнообразнее приемы индивидуализации характеристик героев, и это приводит к смягчению резких гротескных черт, присущих героям «Закаленных», «Позолоченного века» и ранних рассказов; исчезают характерные для раннего периода («Позолоченный век») публицистические отступления; вместо сухой описательности даются художественные картины, убеждающие читателя своей образностью и живостью; появляется уменье показать жизненные конфликты не только во внешних столкновениях, но и в передаче духовного состояния героя (Гек Финн); в художественную ткань романа органической составной частью входят картины природы — не как статический пейзаж, а как средство углубленного раскрытия идейного замысла (бунт Гека Финна против буржуазной «цивилизации»). Художественное мастерство Твена поднимается на новую, более высокую ступень.

* * *

«Принц и нищий» — произведение, по форме непохожее на все ранее написанное Марком Твеном. По жанру — это роман с крепко слаженным сюжетом, с ярким и сочным историческим колоритом. Но историческим романом это произведение назвать нельзя, оно скорее напоминает сказку — мудрую, занимательную, сатирическую. В «Принце и нищем» сильна памфлетная струя. Это обличительное произведение, но пафос обличения адресован не только прошлому — в нем явственно звучат нотки современности. Обилие метких, подчас поразительных наблюдений над человеческим сердцем придает ему психологическую окраску. Сохраняя общую юмористическую и даже сатирическую тональность в романе, Марк Твен немало в нем морализирует, что является новой черточкой его стиля по сравнению с предыдущим творчеством. Это отпор тем буржуазным критикам и тем слоям буржуазии (типа читателей журнала «Атлантический ежемесячник»), которые видели в юмористе шута публики. Марк Твен стремился показать, что, оставаясь юмористом, он является серьезным писателем, учителем жизни.

Твен начал писать роман летом 1877 года, в те грозные месяцы, когда недовольство рабочих и фермеров выливалось в самые резкие формы протеста. Джон Гэй, бывший секретарь президента Линкольна, заявил, что «страна вверглась в пучину новой гражданской войны»¹³, а историк рабочего движения Норман Уэйр, оценивая события лета 1877 года, позже писал: «Впервые в Америке встала угроза пролетарской революции»¹⁴.

Твен, горняк в прошлом, всегда интересовался условиями труда шахтеров. Он понимал, что рабочий, получающий девять долларов в неделю, должен или вместе с семьей умереть голодной смертью, или восстать против условий такого существования. Твен не мог не знать о позорном для всех честных людей Америки июньском смертном приговоре девятнадцати деятелям рабочего движения в Пенсильвании: начиная с февраля 1877 года сообщениями об этом судебном процессе были полны все газеты страны. Буржуазные газеты злобно ликовали: в «Чикаго трибюн» в июне 1877 года появилась передовая статья под лицемерным названием «Торжество закона и правосудия».

Накаленность общественной атмосферы весной и летом 1877 года усиливалась и теми позорными сговорами, которые совершались между промышленниками Севера и плантаторами Юга.

«Принц и нищий» — это повесть о бескрайнем народном горе, о бесправии и страданиях миллионов простых тружеников. Не только Англия XVI века стоит перед глазами Твена, когда он описывает бедствия разоренного английского крестьянства XVI века: «Принц и нищий» — это протест писателя против угнетения, царящего в Америке, — такой же, как более поздний фантастический роман «Янки при дворе короля Артура».

Даже если предположить, что Марк Твен не имел целью вызвать у читателей романа «об английской старине» аналогии с американской действительностью, — объективное содержание произведения наталкивает читателя на подобные аналогии.

В письме к Гоуэлсу в марте 1880 года Марк Твен четко формулирует замысел «Принца и нищего»: «Моя идея — показать действительный смысл чрезмерной жесткости законов»¹⁵.

В романе чувствуется грозовая атмосфера Америки 1877 года, когда террор буржуазии захлестнул страну, когда президент республики Хейз выступил с «посланием к населению» и грозил смертной казнью «бунтовщикам»¹⁶, когда голодных рабочих и разоренных фермеров на «законном» основании вешали, расстреливали, бросали в тюрьмы.

Твен нашел в истории средневековой Англии много аналогичного современности. Английские крестьяне, согнанные лендлордами со своих земель в XVI веке, были столь же мало повинны в своих несчастьях, как и американские фермеры, разоренные промышленными и железнодорожными компаниями, или шахтеры Пенсильвании, страдающие от невыносимых условий подземного труда. Как против английских, так и против американских трудящихся их угнетатели пустили в ход кровавое законодательство.

Сказочная форма повествования давала автору возможность говорить на самые жгучие общественно-политические темы.

«Расскажу вам одну сказку, — начинает Твен повествование, — то, что в ней рассказывается, — быть может, история, а может быть, легенда, предание. Быть может, все это было, а может быть, и не было, но могло быть...»

Если раньше буржуазное литературоведение настойчиво рекомендовало считать роман Марка Твена безобидной детской сказкой, а Гоуэлс по выходе в свет «Принца и нищего» отмечал лишь «глубину комического» в нем¹⁷, то в последнее время появляются осторожные признания, что «автор более или менее сознательно сравнивает цивилизацию собственной страны с культурой прошлого»¹⁸. Не говорится только, как Твен сравнивает прошлое с настоящим, а это-то и является самым существенным.

Летом 1877 года Марк Твен с таким увлечением работал над романом, что написал четыреста страниц будущей книги, но затем работа была отложена: Твен получил заказ на книгу путешествий по Европе и, нуждаясь в деньгах, принял его. Отложив увлекательную работу, он отправился в 1878 году в Европу, написал («вымучил») книгу очерков «Странствования за границей» (1880) и снова возвратился к роману, который все эти годы продолжал жить в воображении писателя¹⁹. (Твен даже купил карманную карту старого Лондона, не расставался с нею и тщательно изучал ее.) В 1879 году Твен читал его, глава за главой, своим детям, внимательно изучая реакцию маленьких слушателей и внося в роман поправки.

Роман «Принц, и нищий» вышел из печати в 1881 году, появившись одновременно в Америке, Канаде, Англии и Германии.

Автор был удовлетворен своим новым произведением. «Я не представляю себе счастья без работы», — писал он Ч.У. Стоддарду в октябре 1881 года.

Дети встретили роман с восхищением. Среди своих маленьких читателей писатель всегда имел множество корреспондентов. Теперь число их увеличилось. Дети слали ему свои восторженные отзывы, воспринимали героев произведения как реальных людей. Последнее обстоятельство очень радовало писателя.

Гарриет Бичер-Стоу при встрече с Марком Твеном на прогулке сказала:

«Я читаю вашего «Принца и нищего» четвертый раз, и я знаю: это лучшая книга для юношества из всех когда-либо написанных».

Видимо, Марк Твен был очень польщен отзывом прославленной писательницы: приводя его в своей «Записной книжке», он выделяет курсивом слово «знаю»²⁰.

Буржуазная критика, подобно Гоуэлсу, старалась не замечать серьезных задач, которые ставил писатель в своем произведении, и это угнетало Твена. Хартфордская газета «Курант» в декабре 1881 года писала, что новый роман Марка Твена «принадлежит к наиболее артистическому выражению чистого юмора».

Более поздняя буржуазная критика иногда отказывала Твену даже в этом. Стефан Лекок считает роман Твена примитивным («его история слишком элементарна...»)²¹ и упрекает Твена в том, что в «Принце и нищем» он ушел за пределы юмора фронтира. «Принц и нищий» — это не Марк Твен», — утверждает С. Лекок²².

Это неверно. Связь с народным творчеством не утрачена — даже расширена. Она имеется в основной форме повествования (сказка), в демократическом, глубоко гуманистическом содержании романа, в широком использовании комической гиперболы и контраста.

Художественный вымысел и история действуют в романе на равных основаниях.

Сказка о ребенке-простолюдине, который становится королем, верховным судьей, законодателем и т. д. — древний народный сюжет. Содержанием его всегда является мечта народа о мудром, справедливом правителе и судье, пекущемся о народном благе. Очень часто носителем желанной справедливости бывает ребенок, всегда выходец из народной массы, чаяниями и трезвым умом которой он наделяется с колыбели.

Готовясь писать роман, Марк Твен много читал («читал все»), в том числе и ранние английские летописи, сказания XII века, разработанные Готфридом Монмоутским. С мотивами староанглийских и старофранцузских сказок, с романами бретонского цикла, с «Дон-Кихотом» Сервантеса (где Санчо Панса играет роль губернатора с таким достоинством, что посрамляет своих врагов), с английской историей Твен был хорошо знаком с детства.

В романе Том Кенти — «принц нищеты» — становится во главе государства и успешно справляется с неожиданной для него ролью короля. Он не находит иного применения для большой государственной печати, как колоть ею орехи, но управляет страной без печати, указов и чиновников столь мудро и человечно, что вызывает всеобщее восхищение и уважение.

То, что в народных легендах звучит лишь намеком, у Марка Твена выражено с ясностью и определенностью. Том Кенти, выросший во «Дворе объедков», способен управлять государством лучше любого венценосного бездельника: он не эгоистичен, не имеет кастовых предрассудков; жизнь среди народа сделала его мудрым, гуманным, справедливым, С детства предоставленный самому себе, он привык просто и ясно решать самые сложные вопросы, у него есть опыт далеко не детского масштаба — это жизненная правда многих взрослых людей, которые обращались за помощью к ясному уму Тома-ребенка. Страдания и борьба умудряют всякого — это в равной мере относится и к Тому и к принцу Эдуарду. Нужно глубоко знать жизнь, чтобы иметь право управлять жизнью других.

«Королю следовало бы время от времени на себе испытывать свои законы; это научило бы его милосердию», — говорит король Эдуард в романе, видя трагическое бесправие народа.

Сделав произведение негодующим протестом, направленным против жестокости законов, Твен подчинил этому сюжет, характеры и весь душевный мир своих героев.

Сказочный сюжет позволил Твену показать такую ситуацию, когда кровавое законодательство обрушивается на одного из тех, кто принадлежит к привилегированному классу-законодателю. Таким лицом в романе является принц Эдуард, оказавшийся в положении нищего.

Он еще ребенок. Не он издавал жестокие законы, это сделали его предки. Но он — наследник престола, сын и внук тиранов — несет за них ответственность.

Не для него побои, грязь, нищета, издевательства, не для него голод, усталость, позорный столб, тюрьма, не для него смерть за мелкую кражу. Все это его предки из века в век готовили для народа. И народ голодал, был невежественным, развращенным, воровал, нищенствовал, умирал на виселице и гнил в тюрьмах. Но вот случай и сила обстоятельств обрушили всю тяжесть бесчеловечных законов на голову короля — того, кто должен издавать их, утверждать, применять. Это сразу «научило его милосердию».

Теперь, когда он сам узнал голод и страдания, он захотел и других избавить от бедствий и мучительной смерти.

«Лучше бы мне ослепнуть, чем видеть этот ужас!» — страстно восклицает Эдуард, когда на его глазах сжигают женщин-баптисток. Он глубоко возмущен тем, что «законы позорят Англию». И, однако, «добрый король» не может изменить жестоких законов.

Марк Твен подводит читателя к важному обобщению: кровавые законы ограждают интересы правящего класса, отдельные представители его, как бы «добры сердцем» ни были, не в состоянии изменить движение государственной машины, подавляющей народ.

В обстановке либеральной болтовни о «плохих» и «хороших» капиталистах, которая имела целью отвлечь трудящихся США от борьбы за свои права, в годы безудержного террора правящей клики такая мысль оказывала громадное воздействие на умы.

В романе-сказке Марк Твен с глубоким реализмом воспроизводит картину народных бедствий Англии XVI века, когда, по словам Томаса Мора, «овцы поели людей», а английские короли превратили фригольдеров и йоменов в каторжников и рабов.

Народ в романе Твена, дойдя до предела отчаяния и ненависти, еще далек от мысли дать отпор своим мучителям. Но он не верит и никаким «благородным» спасителям, не ждет никакой помощи извне. Когда в ответ на рассказ Иокеля Эдуард с горячностью восклицает: «Нет, нет, тебя не повесят... Сегодня же закон будет отменен», — нищие встречают его слова градом насмешек и издевательств. В этой сцене народ смеется над Эдуардом в рубище нищего («Фу-фу I»). Но о намерении Твена, желающего выразить презрение народа ко всяческим «благородным» реформаторам, с еще большей определенностью свидетельствует развязка романа: возвратившись на трон, Эдуард тут же забывает об отмене кровавых законов и ограничивается лишь «милостями» отдельным людям, которых он встретил во время странствований, или тем, кто оказал ему личные услуги, — Майлсу Гендону, Тому Кенти, судье. Да и то здесь чувствуется авторская ирония: «милости», «по-королевски» пышные и... незначительные, — Тому Кенти разрешено носить особый костюм, Майлсу Гендону — сидеть в присутствии венценосца. «Добрый король» Эдуард показан Твеном как продолжатель политики своих предков.

Обличения Марка Твена в романе «Принц и нищий» адресованы английским тиранам средневековья и современной писателю кичливой Англии (рассказывая об английских рабах, Твен явно желает внести «корректив» в британский государственный гимн: «Никогда, никогда, никогда англичане не будут рабами!»). Но они также направлены и против «демократической» Америки, в которой мучаются фермеры, три миллиона безработных и обездоленный народ. Палачам и грабителям, казнящим рабочих, издающим антирабочие законы, разоряющим фермеров, — то есть всей «цивилизованной» Америке, — Твен бросает с гневом и страстью: «Да будет проклята страна, в которой создаются такие законы!»

Твен заставляет читателя воочию видеть и переживать то, о чем он пишет: грязный тупик «Двора объедков», где живет Том Кенти, золоченые решетки Вестминстерского дворца, головы казненных, насаженные на длинные пики над воротами старого Лондонского моста, нож фанатика-отшельника, занесенный над связанным мальчиком; чувствовать удары, которые сыплются на плечи Майлса Гендона, привязанного к позорному столбу, слышать вопли разъяренной толпы, дрожать и зябко ежиться от холода в дырявой одежде, смеяться над затруднением Тома-принца, который не решается нарушить придворный этикет, и самому почесать себе нос.

«Принц и нищий» — увлекательный, занимательный и самый «динамичный» роман из всех написанных Марком Твеном. В нем сохранены условность и поэтичность сказки — развитие действия в «стародавние времена», необычайные метаморфозы, неожиданные исполнения заветных желаний, благополучно окончившиеся невероятные приключения, лирическая концовка, завершающая драматические события. В любой сказке, несмотря на прихотливость сюжета, наблюдается симметричность композиции. В романе Марка Твена также соблюдена эта традиция. Продуманность построения чувствуется уже в названии произведения: в нем подчеркнуто социальное содержание романа и намечен тот принцип параллельного построения глав, которым дальше пользуется автор. Основным в композиции романа является пропорциональность, математически точное расположение глав: 12 глав посвящены Тому Кенти, 12 — Эдуарду, 6 глав (половина этого числа)—Майлсу Гендону и другим лицам и 3 (половина предыдущего числа) — общим сценам²³.

Эта же строгость литературной формы наблюдается и в развитии сюжета, характеров и событий в романе. Так, например, завязка драматического действия в III главе (встреча Тома Кенти с принцем и обмен платьем) дана в стремительном темпе и кажется ошеломляющей неожиданностью для обоих героев; на глазах у зачарованного читателя творится одно из сказочных чудес: нищий становится принцем. Однако все это тщательно подготовлено и мотивировано автором. К решетке ворот королевского замка Тома привела мечта увидеть настоящего принца, роль которого он уже играл перед своими уличными сверстниками. Фантазия ребенка была развита добряком священником Эндрью, научившим Тома чтенью и письму, и его сказочными, фантастическими рассказами о великанах и чародеях, карликах и феях и прочих чудесах, которые поджидают человека на каждом шагу.

С другой стороны, завязка обусловлена характером юного принца — властного, вспыльчивого, но справедливого, по-детски живого, увлекающегося, любознательного. Оборвыш Том для скучающего принца — находка, обмен платьем — увлекательная игра, стычка с караульным солдатом — проявление «царственного» гнева.

Эта взаимосвязь между характерами и событиями делает произведение живым, естественно растущим, оставляет простор для развития комических и трагикомических ситуаций.

Для того чтобы развивалась линия сюжета «Том — принц», нужно, чтобы Том играл роль принца. Но он честный мальчик и краснеет от малейшей лжи. Первым его побуждением и поступком было сказать правду о себе (леди Грэй, королю). Но этим он только доказал свое «безумие».

Твен вводит в роман мотив королевского запрета: Тому запрещено называть себя нищим и предложено считать себя принцем. Том — «верноподданный своего короля» — выполняет приказ. Тем самым принц Эдуард брошен в «море бед», а Том — «актер» — по-ребячески быстро входит во вкус игры²⁴.

В дальнейших главах Твен разрешает себе вдосталь потешиться комической ситуацией «нищий — принц», обыгрывая весь церемониал и условности придворной жизни. Но автор не довольствуется внешним комизмом положения Тома: действие застопорилось бы, если бы Твен не усложнил и не подтолкнул бы его течения новыми мотивами.

Марк Твен начинает остроумно и тонко фиксировать незаметное, но тлетворное влияние роскошной, паразитической жизни двора на душу юного плебея.

При первом свидании с принцем Том рассказывает ему о своих сестрах. Тому непонятно удивление принца, пораженного тем, что у девушек нет служанок.

«...Ведь надо же их раздеть на ночь и одеть поутру, когда они встанут.

— Это еще к чему? Не могут же они спать без платья, как звери.

— Как без платья? Разве на них только и есть одежды, что одно платье?

— А то как же, ваша милость? Да и зачем им больше? Ведь у каждой из них только по одному телу».

Слова Тома — одно тело — одно платье — получают углубленное сатирическое значение там, где Том, ставши королем, находит королевский гардероб недостаточным и начинает заказывать платья целыми дюжинами, а количество слуг для раздевания и одевания увеличивает втрое против прежнего.

Том делается самоуверенным и даже развязным. Он «испытывал самолюбивое удовольствие, шествуя к обеду в сопровождении блестящей свиты вельмож и офицеров, — такое живое и сильное удовольствие, что по его повелению число его телохранителей было увеличено до сотни», — рассказывает автор.

«...Льстивые речи угодливых царедворцев звучали в его ушах как сладкая музыка». Твен показывает причины перерождения короля нищеты в короля роскоши. Том оказался в полной изоляции от народа — он ведь «безумен», — и поэтому его изоляция даже большая, нежели та, в которой находился принц Эдуард. Том сначала тяготится «золоченой клеткой», а потом перестает ее замечать.

Поворотным пунктом является сцена на празднике, когда Том из-за увлекшей его игры «в принца» чуть было не отрекся от родной матери. Этот кризисный момент, во время которого Том переживает сильнейшее душевное смятенье, крайне необходим Марку Твену: не только для того, чтобы возвратить героев из сказки в реальный мир, но и для того, чтобы сохранить характеры героев правдиво-реалистическими. Том Кенти только увлекающийся мальчуган, а не узурпатор трона и не придворный интриган. Он дитя народа, и для него естественна неприязнь и ненависть ко всему укладу придворной жизни. Это его истинная сущность, все остальное — наносное, несущественное. Сцена с матерью — раскрытие истинного характера Тома Кенти, композиционно она предопределяет концовку романа — то, как ведет себя Том по отношению к Эдуарду в момент коронации.

Том Кенти мог бы быть правителем народа, но он не может быть таким королем, как Эдуард. Автор должен «сместить» Тома с трона, повинуясь внутренней сущности характера героя.

Судя по тем коротеньким сценам суда²⁵, что творил Том, он должен был бы, оставаясь королем, уничтожить все существовавшие до этого антинародные королевские законы. Но позволили бы ему придворные сделать это? Так построить роман Твен не мог — не только потому, что это увело бы его от исторической конкретности (он ее придерживался) в область социальной фантастики, но и потому, что он не мог поставить Тома Кенти во главе дворянской правящей верхушки.

Оставшись в «золоченой клетке», Том неизбежно вошел бы в столкновение с правящей кликой и погиб бы. Выйти победителем, оставаясь одиночкой, он не мог. Искать поддержки у народа, прикрываясь именем Эдуарда VI, сына кровавого деспота, значило бы потерпеть крах, не говоря уже о том, что такая политическая авантюра слишком грандиозна для ребенка Тома и слишком сложна для романа-сказки. У Марка Твена был единственный вариант концовки — тот, которым он и воспользовался.

Заключительная шутка Твена, когда Том Кенти на вопрос, что он делал с государственной печатью Англии, отвечает: «Я колол ею орехи», — кладет резкую грань между Эдуардом, который даже в одежде нищего чувствует себя в мире придворных как рыба в воде, и Томом. Том, к его счастью, лишь внешне и поверхностно усвоил черты этого чужого для него мира, где все так условно, комично-фальшиво и несправедливо, что даже за грамматические ошибки принца в греческом секут розгами его пажа.

Завершив роман сценой, когда принц получает королевские права из рук нищего, Марк Твен до конца остается верен сказочной условности, допускающей самые невероятные ситуации, и в то же время ни на йоту не отступает от собственных демократических идей, за которые он ратовал в предыдущих произведениях.

* * *

Образ любимой реки, где протекли юные годы Марка Твена, возникает на страницах четырех его книг: «Приключения Тома Сойера», «Жизнь на Миссисипи», «Приключения Гекльберри Финна», «Пустоголовый Уильсон»²⁶.

Река и «речные люди» оставили неизгладимый след в воображении писателя. Память художника всю жизнь хранила и воссоздавала «все типы человеческой породы», которые наблюдал Твен на реке; если позже он встречал оригинальный человеческий характер в «литературе, жизнеописаниях, истории», то всегда оказывалось, что он уже знаком с ним — встречал на реке. Любовь к Миссисипи жила в душе Твена всю жизнь. В старости, будучи писателем всемирной известности, окруженный друзьями, почитателями и любимой семьей, Твен продолжал вспоминать свою лоцманскую жизнь как потерянный рай. Переменив до десятка профессий (наборщик, лоцман, солдат, рудокоп, журналист, лектор, литератор, издатель), Марк Твен признавался в 1874 году, что бросил бы немедленно литературную работу и снова ушел бы в лоцманы, «если бы мадам выдержала это»²⁷.

Стремление запечатлеть в художественном произведении речную романтику заставляет Марка Твена написать серию очерков «Былые времена на Миссисипи»²⁸.

Очерки пленили читателей своей оригинальностью и свежестью. Воодушевленный хорошими отзывами, Марк Твен создал книгу «Жизнь на Миссисипи» (1883), в первую часть которой вошли журнальные очерки. Новое произведение автор назвал романом.

«Все, что принадлежит старой речной жизни. — это роман, теперь уже исторический»²⁹, — утверждал он.

У Марка Твена свой особый, не трафаретный подход к истории. Пусть некоторые авторы для своих исторических романов перетряхивают пыль средневековья, — Твен берет новую и оригинальную тему: он пишет историю родной могучей реки за последние восемьдесят лет.

Твен считал, что его книга о Миссисипи — реалистическое произведение, что все очарование старой речной жизни будет сохранено, если «оставаться верным действительным фактам, характеру явления и подавать его в деталях»³⁰.

Определение Марка Твена — очень точное и верное — характеризует действительно наиболее существенное в процессе создания реалистического произведения.

Великая река обладала для Твена притягательной силой: с нею связаны были воспоминания о собственном детстве и юности. Но не только этим влекла писателя к себе Миссисипи. Она была местом развития величайшего в истории США политического и социального конфликта: на ее водах и берегах шли бои Гражданской войны, а после ее окончания здесь долгие годы продолжали разыгрываться трагические столкновения между безземельными неграми и землевладельцами.

Страстная любовь к природе родных мест не заслонила перед писателем того, что творилось в общественной жизни южных штатов. Марк Твен изображает бассейн реки Миссисипи («основной Юг») как центр политической реакции в 70—80-х годах, как колыбель архаических (средневековых) вкусов в архитектуре, литературе, в быту. Показ Юга как осиного гнезда реакции — свидетельство того, на каких политических позициях стоял сам Марк Твен. Если первая часть книги писалась в 1874—1875 годах, то вторая часть — после заключения сделки Хейза — Тильдена, когда усилилась реакция в южных штатах.

Многое из «Жизни на Миссисипи» найдет свое более полное развитие в «Приключениях Гекльберри Финна». Эти две книги органически связаны между собой образом вольной, могучей Миссисипи: неукротимой реки, которая каждую весну пролагает себе новое русло, смывая все препятствия на своем пути — леса, скалы, целые города. Патетический образ Миссисипи у Твена — символ свободолюбия американского народа (в том числе и негритянского народа), художественная антитеза к действительному положению дел в США.

Когда автор касается недавнего прошлого — дней своей юности, — Миссисипи помогает ему опоэтизировать любимую профессию лоцмана.

«В те дни лоцман составлял единственное из живущих на земле, ничем не связанное и вполне независимое человеческое существо, — пишет Твен в «Жизни на Миссисипи». — Короли — подневольные слуги знати; парламенты заседают в цепях, скованные своими избирателями; редактор газеты связан какой-нибудь партией; ни один проповедник не свободен и не говорит всей истины без оглядки на мнения своих прихожан. Писатели — лакеи публики. Мы пишем откровенно и бесстрашно, но затем, прежде чем печатать, мы немного смягчаем наши произведения... Но в те дни, о которых я пишу, свободнее и выше лоцмана на Миссисипи не было никого».

Лоцманы — это «полубоги» среди рабочего люда, а среди самих лоцманов были настоящие «боги» своего дела. К такому виртуозу лоцманской профессии — Горацию Биксби — попал на выучку юный Клеменс. Образ этого незаурядного человека навсегда врезался в память Марка Твена³¹.

Характеризуя мастерство Биксби, Твен описывает захватывающий своим драматизмом и напряженностью блестящий ночной переход мимо Шляпного острова. Страницы, посвященные этому, одни из лучших в книге. Впечатления от перехода переданы через восприятие мальчика, языком ученика Биксби — лоцманского «щенка», существа неопытного, трепещущего и страстного. Твен дает постепенное драматическое нарастание: сначала разговоры о трудностях этого перехода, потом подсчеты времени — успеет ли пароход миновать остров засветло, затем напряженное ожидание и нетерпеливое желание подтолкнуть пароход в его движении и, наконец, полное разочарование лоцманов — гостей на пароходе: солнце село, а Шляпный остров еще впереди, сейчас Биксби направит пароход к причалу. У гостей огорченные лица: многие опаздывают на свои пароходы. Крышки часов захлопнулись, лоцманы гурьбой направляются к выходу из будки Биксби. Но старый ас не думает сдаваться. Он продолжает вести пароход к опасному переходу в сгущающихся вечерних сумерках. Напряжение достигает кульминации.

«Теперь машины совершенно остановились, нас несло течением. Я не видел, чтобы пароход дрейфовал, потому что не мог ничего рассмотреть. К этому времени все звезды исчезли. Это было ужасно: сердце останавливалось. Вскоре я различил во мраке еще более черную тень — начало острова. Мы направились на него, и опасность казалась до того неминуемой, что я почти задохнулся, мне страшно хотелось сделать все возможное для спасения судна. Но м-р Биксби молчаливо стоял подле своего колеса, насторожившись, как кошка, а все лоцманы теснились за его спиной».

Иногда раздавался приглушенный шепот: «Пароход не пройдет...»

Биксби провел пароход в кромешной тьме по единственно возможной водяной тропочке, бок о бок с невидимым затонувшим пароходом, между корягами и скрытыми подводными камнями, заставив пароход коснуться дна реки («пароход скрипел по песку в течение одной ужасной секунды и был на краю несчастья»). Биксби «мог бы в пять минут уничтожить и пароход и груз, — комментирует автор, — причинив миллионный убыток, а может быть, в придачу погубив и полтораста человеческих жизней».

Но лоцман совершил переход со «сверхъестественной точностью», вызвав бурю восторгов лоцманов-наблюдателей.

«Такого крика, какой раздался за спиной мистера Биксби, никогда не бывало под потолком лоцманской будки», — пишет автор. На реке долго еще толковали о подвиге этого («клянусь тенью смерти!») блестящего лоцмана.

Твен славит людей труда — смелых, уверенных, упорных. Он считает, что лоцманы — неутомимые труженики, ежечасно и ежедневно изучающие нрав коварной реки, побеждающие ее своей выдержкой, отвагой и методичностью, — заслужили звание королей труда, которое гораздо почетнее, нежели любой титул, венчающий бездельника аристократа или биржевика-бизнесмена.

Небезынтересно вспомнить, что у Марка Твена, слагающего панегирик трудовому мастерству простого человека, был предшественник. В одном из государственных документов, принадлежащих перу Авраама Линкольна, сказано: «Труд выше капитала и заслуживает гораздо большего уважения».

В руках Твена-художника мысль Линкольна получает плоть и кровь; возникает образ живого человека-героя.

Труд формирует характер человека — учит упорству, настойчивости, наблюдательности; вырабатывает зоркость, рождает уверенность в силах, самоуважение (главы, посвященные описанию того, как Биксби обучает молодого Клеменса лоцманскому делу).

Настойчивый и упорный труд вырывает у природы ее тайны. Твен славит эту победу человека над природой. Но, с другой стороны, писатель подчеркивает, что могучая стихия оказывает на душу человека неизгладимо чарующее впечатление, пробуждает в ней лучшие чувства и прежде всего — стремление к свободе. В книге пафос труда неотделим от прославления свободолюбия. Прекрасная вольная. Миссисипи олицетворяет собою ту свободу, которую Твен не находил и которой не было ни в Америке 50-х, ни в Америке 80-х годов.

Естественную потребность человека в труде и заслуженную гордость трудовыми успехами Марк Твен отделяет от узаконенных капитализмом форм эксплуатации, показывает, как труд облагораживает человека и способствует росту его духовных и физических сил. Вот почему из воспоминаний о юности Марк Твен исключил тему капиталистической наживы: она мешала бы развитию замысла писателя.

Но Марк Твен нашел иную возможность противопоставить труд капиталу.

Начало 50-х годов — время создания первых общенациональных рабочих объединений в США: печатников, литейщиков, металлистов, моряков, речников. К 60-м годам им удалось добиться десятичасового рабочего дня и заставить союзы предпринимателей считаться с рабочими организациями. На глазах у Марка Твена возникла лоцманская ассоциация — первое профсоюзное объединение речников. Твен выступает в качестве летописца ранних времен в истории американского рабочего движения. Остроумно и занимательно рассказывает он о первом организационном опыте лоцманской ассоциации — о том, как находчиво и умно защищали пионеры этого дела интересы своих членов, как постепенно ассоциация втянула в свои ряды всех лоцманов на Миссисипи и, самое главное, заставила компанию судовладельцев считаться с организацией, как с реальной силой. Твен почти восторженно описывает рост влияния лоцманской ассоциации, бурно радуется ее успехам; ее устав и мероприятия находит очень разумными, дальновидными, чрезвычайно полезными речному делу. Симпатии Твена — бывшего лоцмана — на стороне речников; ненависть отдана пароходовладельцам.

Следует иметь в виду то обстоятельство, что очерки Твена о Миссисипи возникают в 1874 году, вслед за началом экономического кризиса 1873 года, который был чреват стачками, безработицей, кровавыми столкновениями рабочих с предпринимателями. Однако вскоре воспоминания о реке были оттеснены замыслом романа «Принц и нищий». Вернувшись к «Жизни на Миссисипи», Твен поставил перед собою определенную задачу: после недавнего подавления рабочих волнений в стране, в ответ на торжество промышленной буржуазии вспомнить ту страницу из истории рабочего движения, когда рабочие были победителями. Это пережили лоцманы в начале 50-х годов.

Хотя Твен очень немногое мог рассказать о рабочем движении середины XIX века — оно было тогда лишь в зародыше, — но в условиях подавления буржуазией стачек и забастовок 1877 года книга о творческом труде, о первых рабочих объединениях имела большое общественно-политическое значение. Она ободряла американских рабочих, вселяла уверенность в будущей победе.

Ни одно из своих произведений Марк Твен не оснащал таким обилием экономо-географических, исторических, статистических, этнографических сведений, как «Жизнь на Миссисипи». Он остроумно устанавливает возраст реки, изучая илистые отложения ее устья. Реке сто двадцать тысяч лет! — утверждает Твен. Хотя белым людям она известна всего лишь 200 лет. Описывая появление первых белых людей на берегах Миссисипи (французские экспедиции Ла Саля и Жолио-Маркета в XVII—XVIII вв.), Твен отмечает, что индейцы гостеприимно встретили французов, а те захватили их земли.

Вернувшись через двадцать лет на берега родной Миссисипи, Твен пристально всматривается в черты новой жизни, отмечая каждый отстроенный железнодорожный мост, каждое изменение в области экономической и культурной жизни южных штатов.

Его интересует положение фермеров, особенно негров. Он подбирает статистические сведения, сопоставляет их и рисует убедительную картину разорения и обнищания фермеров-южан. «Комиссионер»-ростовщик получает с жатвы труженика не менее 25% дохода, а фермер вынужден часто продавать свой урожай «раньше, чем посеет его», утверждает Твен. Ростовщики наживаются, фермеры превращаются в бесприютных людей.

Повествуя о тяжелой доле негров-кропперов, Твен видит корень зла: у негра-труженика нет своего клочка земли. Но здесь же рядом Твен высказывает наивные мысли о том, что вновь образованный бостонский синдикат — Кольхаунская компания, скупившая десять тысяч акров земли в Арканзасе для разведения семян хлопчатника, — «будет ссужать неграм деньги на нетяжелых условиях», «снабжать работников-негров провизией и всем необходимым с весьма малым барышом».

Твен сам здесь выступает в роли жертвы — верит широковещательной рекламе возникающих на юге трестов и синдикатов северных промышленников и финансистов, не понимает, что теперь фермер-южанин попадает из рук отдельных ростовщиков-грабителей в руки грабителей-монополистов. Вместе с тем у Твена достаточно проницательности, чтобы заметить мошеннический характер «деятельности» Кольхаунской компании: ее фабрики выделывают из семян хлопчатника олео-маргарин, придавая ему вид настоящего масла. На этом суррогате компания наживает огромные барыши.

У писателя не хватает политического опыта, чтобы связать воедино однородные факты: монопольная торгово-промышленная организация, беззастенчиво обманывающая покупателей, не может не обманывать негров-рабочих.

Марк Твен, выросший среди народа, знающий его нужды, остро чувствующий его несчастья и беды, смотрит на южные штаты после «завершения эры реконструкции». Он видит голодных, обнищавших негров, целиком обезлюдевшие области, где царит лишь «спокойствие разложения», толпы кочующего безработного люда, заполняющего речные пристани, и — быстро растущие тресты, синдикаты, выступающие в роли «благодетелей» по отношению к рабочим.

У самого Марка Твена еще немало буржуазных иллюзий. Не все ему понятно в экономической и политической игре, которую ведут северные промышленники на Юге. Но его ум и сердце не с теми, кто объединяется в тресты, а с теми, кто борется с наводнениями и выращивает урожай.

К буржуазной цивилизации у Марка Твена весьма ироническое, даже саркастическое отношение. В конце книги у него есть такая горькая тирада:

«Как торжественна, как прекрасна мысль, что первейшим пионером цивилизации, предводителем авангарда культуры был не пароход, не железная дорога, не газета, не воскресная школа, не миссионер, а — виски! Это было действительно так. Просмотрите историю и вы увидите. Миссионер стоит позади виски. Я хочу сказать, что он приезжает, когда запасы виски уже имеются; позже является бедный переселенец с топором, заступом и ружьем; за ним — торговец; потом разнообразный сброд — шулера, десперадо, разбойник с большой дороги и все родственные им по греху лица обоих полов. Далее — ловкий малый, который покупает старую грамоту, отдающую ему в руки целую область; а это привлекает банду адвокатов; бдительный комитет призывает гробовщика. Разнородные интересы порождают газету; газета начинает политику и железную дорогу; все руки принимаются за работу и строят церковь и тюрьму — и — поглядите-ка! — цивилизация навеки утвердилась в стране».

Марк Твен беспощаден к «цивилизации» родных южных штатов. За последние двадцать лет в Новом Орлеане появился водопровод, электричество, телефон. Но колледжи и гостиницы строят в виде средневековых замков, для бумажной фабрики воздвигают выбеленный известкой «дворец» с башенками, в литературе южан господствует «лепечущий вздорный романтизм» и «сэрвальтерскоттовская болезнь».

Последнее Марк Твен связывает с претензиями южан на то, что они представляют собою «высший тип цивилизации». Рутина феодальных пережитков на Юге сказалась в огромной популярности романов «сэра Вальтера Скотта». «Еще и до сих пор Юг не оправился от расслабляющего влияния его книг», — пишет Твен. Он обвиняет Скотта в том, что тот «влюбляет весь мир... в глупость и пустоту, притворное величие, лженарядность, лжерыцарство безмозглого и ничего не стоящего, давно исчезнувшего общественного строя. Он принес безграничный вред, более реальный, более долговечный, может быть, чем кто-либо другой, владеющий пером».

Твен несправедлив к Вальтеру Скотту и преувеличивает отрицательное влияние его творчества на духовную жизнь населения южных штатов. Он считает Вальтера Скотта ответственным даже за дурной псевдоромантический слог журналистики Юга, за ее «обветшалые формы и мертвый язык». Прав Твен в одном: «сэрвальтерскоттовская болезнь» — свидетельство живучести феодальных пережитков на Юге.

Твен сатиричен в изображении особого «южного колорита» жизни мещанства; в главе XXXVIII он дает картину убранства дома буржуа-южанина с таким юмором и карикатурной детализацией, что перед читателем предстает все убожество духовного мира обитателей дома. «Коринфские капители» из сосны, «иллюстрированные нелепости» на книжных полках, уродливая живопись («преступление, совершенное акварельными красками»), вышитые шерстью благочестивые сентенции на стенах, занавески с молочниками, спальни с высокими перинами и узенькими половиками — все это прекрасно живописует застойную жизнь представителей «высшего типа цивилизации».

Диапазон Твена-художника в «Жизни на Миссисипи» очень широк — от незлобивого юмора первых страниц до сатирических выпадов в последних главах.

Твен мало заботится о стройности повествования в этой книге. Он рубит ее на неравные куски, перескакивает с темы на тему, не делая даже логических связок, как будто нарочито показывая, что он не стремится к последовательности.

Книга стройна и увлекательна только на протяжении первых полутораста страниц — там, где речь идет о «былых днях на Миссисипи».

Дальше ее построение очень фрагментарно, видны «швы», искусственные соединения, повторения. Твен начинает заполнять пустоты анекдотами, не связанными с основным повествованием. Тянутся вымученные остроты, скучные описания и всюду сопровождающий их лейтмотив: «берег умер и не воскреснет». Река, переставшая быть центральной водной артерией страны после проведения железных дорог, сравнивается с могучим, но потерявшим свою силу великаном («обритый Самсон»). Писатель не скрывает своего уныния. Весь обширный бассейн реки Миссисипи («тело нации») представлен им как область, где нищенствует и страдает народ.

Лишь однажды Твен-художник «расправил крылья». Попав через двадцать лет на воды любимой реки, Твен осуществил свою долголетнюю мечту: он сам ведет пароход в утреннюю смену.

Марк Твен — мастер-живописец. В картине летнего утра на реке он создал поразительно богатую гамму красок, тонов, оттенков, передающих воздушную перспективу (краски мысов ближнего плана; измененные расстоянием полутона мысов дальнего плана). С помощью света, тени, красок он создал впечатление шири и необъятности Миссисипи. Но его картина — не застывшее в неподвижности полотно. Описание передает движение — рождение утра, изменение звуков, красок, ощущений. Марк Твен соединяет в себе живописца, создающего картину, и зрителя, который наслаждается ею. Сила художественной изобразительности Твена сказывается в способности пробудить в душе читателя разнообразные и сильные эмоции. За короткие мгновения пройден путь от ощущений, которые рождает предрассветная настороженная тишина, до состояния душевного подъема, вызванного шумным, ликующим праздником золотого летнего дня. Кажется, будто Твен-лоцман, стоящий у рулевого колеса, дирижирует оркестром невидимых птиц, радостный щебет которых сопровождает пароход, скользящий по розовой утренней реке.

В это описание вложено много сил души человека, оторванного от любимого дела, запертого в «золоченую клетку» узкого буржуазного мира.

Наверное, в такие минуты и зрело в душе Марка Твена то непреодолимое чувство, которое породило роман о свободолюбивом Гекльберри Финне, убежавшем на Миссисипи от Тэчеров, Дугласов и Уотсонов. Картина летнего утра в «Жизни на Миссисипи» — ключ к пониманию одного из лучших романов Марка Твена.

Примечания

1. А. Пейн считает, что о Томе Сойере Марк Твен вначале стал писать пьесу; потом, в 1870 г., появились ранние варианты романа («Рукопись мальчика»); следовательно, произведение это было задумано раньше «Позолоченного века». Де Вото в книге «Марк Твен за работой» отвергает версию А. Пейна о том, что «Том Сойер» был начат как пьеса. Де Вото считает, что первой версией является «Рукопись мальчика», которую Де Вото полностью публикует в своей книге. Здесь же имеются варианты отдельных сцен романа, варианты имен, изменения в композиции и другие подробности истории создания «Приключения Тома Сойера».

2. «Mark Twain's Letters», v. II. p. 477.

3. Цит. по книге: C. Clemens, My Cousin Mark Twain, p. 160.

4. Американские и европейские литературные критики не раз указывали на пародийность «Тома Сойера»; роман вызвал много толков по поводу возможных литературных сближений. Так, например, В. Блейер в статье «On the Structure of Tom Sawyer» говорит, что «Том Сойер» так относится к предшествующей литературе, как «Джозеф Эндрьюс» Фильдинга к «Памеле» Ричардсона. Автор статьи сравнивает литературные образы мальчиков в книгах Олдрича, Джекоба Эббота с героями «Тома Сойера» («Modern Philology», 1939, Aug.). Эту мысль высказывали К. Ван Дорен, С. Шерман и другие. Хотя сам Марк Твен никогда не рассматривал «Тома Сойера» как литературную пародию, эти элементы в книге имеются. Несомненно, у Марка Твена не было ничего общего со стилем Эббота или Олдрича. Олдрич в :романе «Рассказ о скверном мальчике», воскрешая недавнее прошлое Новой Англии, описывал историю своего детства в характерном для него эклектическом стиле, в котором сочетался сентиментализм Лонгфелло с психологизмом в стиле Готорна и пестрым «восточным» набором поэтических украшений.

5. «Mark Twain's Letters», v. I, p. 258.

6. Там же, v. II, p. 566.

7. Позже было установлено: ими были сам автор, его школьный товарищ Уилл Боуэн и мальчуган из Шоунитауна, штат Иллинойс. Этот бойкий веселый двенадцатилетний мальчик рассказывал Твену о своих школьных проделках; звали его Томас Сойер Спиви. Много лет спустя Спиви встречался с Твеном в Нью-Йорке, в отеле «Уолдорф Астория». Спиви был фермером, пытался писать романы. Умер он в 1938 году. Каждый из остальных персонажей романа также имел определенного прототипа. Гек Финн — Тома Блэнкеншипа из Ганнибала; его отец и индеец Джо — ганнибальских горожан; Бекки Тэчер в романе — Лора Гаукинс в жизни; судья Тэчер — отец Лоры; Сид — родной брат писателя, Генри Клеменс, погибший при взрыве парохода «Пенсильвания»; кузина Мэри — сестра Твена Памела; тетя Полли — мать писателя, Джейн Клеменс; негр Джим списан с «дяди Дэна» — раба на плантациях Джона Куорлза — дяди писателя. Лора Гаукинс дожила до преклонных лет; в 1902 году вместе с другим школьным товарищем Марка Твена, Джоном Бриггсом (Джо Гарпер в романе), приветствовала Марка Твена, когда он приехал в Ганнибал для получения ученой степени от Миссурийского университета. За два года до смерти Твена Лора Гаукинс посетила писателя в его доме «Стормфилд» в Реддинге.

8. Помимо реальных фактов жизни, в создании романа участвовала и литература. В этом отношении догадки, высказанные У. Блейером в книге «Родной американский юмор» (1942), небезынтересны. Блейер выясняет, что один из первых газетных рассказов Сэмюела Клеменса — «Денди, напугавший скваттера», напечатанный в «Carpet-bag» в мае 1852 года, появился в этом журнале одновременно с рассказом В.Р. Шиллабера о шалуне Айке Партингтоне и его тетушке миссис Партингтон. Позже Шиллабер выпустил книгу под названием «Жизнь и мысли миссис Партингтон». Сэмюел Клеменс — ученик-наборщик, с жадностью поглощавший книги, — мог читать и рассказ Шиллабера в журнале, и отдельное издание книги. У. Блейер устанавливает, что портрет тети Полли во многом походит на портрет миссис Партингтон. Даже один из рисунков книги Шиллабера, изображающий миссис Партингтон, был помещен в первом издании «Тома Сойера» на стр. 274. Подобно тете Полли, миссис Партингтон — вдова, воспитывает племянника и пичкает его патентованными лекарствами. Обе женщины — кальвинистки и считают своим долгом спасать племянников от греховных шалостей. Говоря о мягкосердечии кузины Мэри в «Томе Сойере», Марк Твен употребляет такую характеристику: «она могла утопить котят, нагрев предварительно воду». В книге Шиллабера тетя Айка подогревает воду, чтобы утопить котят. «Было бы жестоко, — говорит она, — бросить их в холодную воду». Из наблюдений У. Блейера можно сделать вывод, что черты ханжеского кальвинизма — типичные черты поведения женщин буржуазных и мелкобуржуазных кругов Новой Англии и Юга США. Тетей Полли могла быть и Джейн Клеменс, и миссис Партингтон, и сотни других женщин.

9. В романе так же зло пародируются мещански-сентиментальная поэзия и проза провинциальных поэтесс при описании сочинений великовозрастных девиц на школьных выпускных экзаменах.

10. Цит. по книге: De Dancey Ferguson, Mark Twain, Man and Legend, N.Y. 1943, p. 242.

11. Марк Твен тщательно выбирал имена своим героям. «Я всегда испытывал затруднение при выборе имени, которое меня удовлетворяло бы, — признавался он. — Том Сойер и Гек Финн были реальными характерами. Имя Том Сойер... одно из самых обыкновенных — именно такое, какое шло этому мальчику даже по тому, как оно звучало, поэтому я и выбрал его. Нет, имя не случайно для личности человека. «Финн» — было настоящим именем одного мальчика, но я к нему прикрепил «Гекльберри» (huckleberry — черника. — М.Б.). Понимаете, было что-то в имени «Финн», что требовало «Гекльберри», — как раз то, что нужно для создания другого типа мальчика, чем Том Сойер». (Цит. по статье F.W. Lorch, Mark Twain's Morals, Lecture during the American Phase of his World Tour in 1895—1896, «American Literature», 1954, March, p. 56).

12. Mark Twain, Literary Essays, N.Y. 1899, p. 163.

13. M.R. Reard, The American Labor Movement, 1929, p. 83.

14. «The Labor Movement in the United States», N.Y. 1929, p. 48. Норман Уэйер явно переоценивал силы американского пролетариата того времени. Но его суждение (так же, как и характеристика Джона Гэя) свидетельствует о напряженности общественной обстановки.

15. «Mark Twain's Letters», v. I, p. 377.

16. «Times», 1877, July 27.

17. «Mark Twain's Letters», v. I, p. 390.

18. F.G. Embersоn, Mark Twain's Vocabulary, p. 9.

19. Вначале принц подменялся нищим в колыбели. Затем эта ситуация была отвергнута и использована позже в «Пустоголовом Уильсоне». Сюжет «Принца и нищего», по утверждению самого автора, был навеян книгой Шарлотты М. Юнг «Принц и паж» (Твен говорит об этом в письме к К.Е. Крайст в августе 1908 г.). В книге Ш. Юнг рассказывалась история Эдуарда I и его кузенов — Ричарда и Генри Монфордов: скрываясь от преследования, принц Генри вынужден был маскироваться слепым нищим в течение ряда лет. А. Пейн в биографии Марка Твена утверждает, что этот мотив книги Ш. Юнг и навел Марка Твена на мысль сделать принца нищим, а нищего принцем. Исторические рамки романа определились не сразу: сначала действие протекало в Англии XIX века, позже было перенесено в XVI век.

20. «Mark Twain's Letters», v. I, p. 405.

21. St. Leacock, Mark Twain, p. 87.

22. Там же.

23. I, III, XXXII главы и заключение — общие, в них действуют и Том, и Эдуард, и другие; II, V, VI, VII, VIII, IX, XI, XIV, XV, XVI, XXX, XXXI — посвящены Тому; IV, X, XII, XIII, XVII, XVIII, XIX, XX, XXI, XXII, XXIII, XXIV, XXV, XXVI, XXVII, XXVIII, XXIX, XXXIII — приключениям Эдуарда и Майлса Гендона, из них XIII, XXV, XXVI, XXVII, XXVIII, XXIX Майлсу Гендону.

24. Роман был столь сценически выигрышным, что сначала был переделан в пьесу и разыгрывался в доме Марка Твена, а затем вошел в репертуар профессиональных театров.

Домашняя сценическая инсценировка «Принца и нищего» относится к 1884 г. В ней принимали участие соседи и домочадцы Твена (Сюзанна Клеменс, старшая дочь Твена, играла роль принца), а зрителями были приезжие друзья. Сам Твен играл роль Майлса Гендона, и исполнял ее прекрасно.

Позже Дэниэл Фроман поставил эту пьесу в своем театре силами профессиональных актеров. В 1907 г. она была представлена в Нью-Йорке, в театре «Альянс Билдинг»; в апреле месяце того же года Марк Твен выступил в этом театре с речью, в которой говорил о воспитательном значении театрального искусства. Вторую речь Твен произнес в том же году по поводу постановки «Принца и нищего» в детском театре Ист-Сайда в Нью-Йорке. Пьеса была сыграна мальчиками и девочками ист-сайдской бедноты. Речь Твена, обращенная к ним, называлась «Воспитательный театр».

25. В сцене суда над женщиной, обвиненной в колдовстве, Марк Твен создает чудесный образ юности — любознательной, жадной до необычайного. Том проявляет здесь ум, логику, убийственную для сторонников несправедливых законов, но остается мальчиком, которому страстно хочется увидеть, как женщина-«колдунья» может вызвать бурю. Нетерпеливая ребячья мольба: «...вызови бурю — хоть самую маленькую... вызови бурю, и я тебя озолочу», — свидетельство того, каким тонким было чувство художественной меры у Марка Твена: писатель ни разу не вывел Тома Кенти за границы его возраста.

26. О Миссисипи Марк Твен говорит в «Томе Сойере за границей», в «Томе Сойере — детективе», в «Таинственном незнакомце» и во многих рассказах, статьях, речах.

27. Речь идет о жене — Оливии Клеменс («Mark Twain's Letters», v. I, p. 237).

28. Печатались в журнале «Атлантический ежемесячник» с января по июль 1875 года.

29. A. Paine, Mark Twain, v. I, p. 533.

30. Из беседы с друзьями по поводу стиля «Жизни на Миссисипи», записанной А. Пейном.

31. Пройдут годы, а Сэмюел Клеменс — рудокоп и журналист — в письмах из Невады и Калифорнии все будет спрашивать домашних о своем учителе — лоцмане Биксби. Во второй части «Жизни на Миссисипи» Твен расскажет о подвиге Горация Биксби, который повел флотилию северян против речных судов южан и заслужил повышение в воинском ранге. Биксби было 32 года, когда он обучал Клеменса лоцманскому делу. Он дожил до 1912 г. и, будучи 87-летним стариком, продолжал водить пароходы по реке. 

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница