Тем временем граф и Хокинс, возбужденные и встревоженные, вели между собой следующий разговор.
— Меня чрезвычайно тревожит одно таинственное обстоятельство, — сказал граф. — Откуда у него взялась вторая рука?
— Да, меня это тоже тревожит. И потом, меня волнует еще одно обстоятельство: призрак-то ведь англичанин. Как вы это можете объяснить, полковник?
— Честно говоря, сам не знаю, Хокинс. Право, сам не знаю. Все как-то очень запутанно и страшно.
— А может быть, мы вызвали из могилы кого-нибудь другого, как вы думаете?
— Другого? А одежда?
— Одежда, несомненно, та самая, тут ничего не скажешь. Как же нам теперь быть? Насколько я понимаю, получить за него вознаграждение нам не удастся. Награда обещана за однорукого американца, а у нас — двурукий англичанин.
— Что ж, а может быть, никто и не станет против этого возражать. Ведь мы же дадим не меньше рук, а больше. Следовательно...
Но полковник сам понял, что его довод малоубедителен, и не договорил. Некоторое время друзья молча раздумывали над возникшими осложнениями. Наконец лицо графа засветилось вдохновением, и он внушительно произнес:
— Хокинс, материализация — это еще более великая и благородная наука, чем мы могли предполагать. Мы и понятия не имели, какой серьезный и поразительный опыт мы задумали. Сейчас мне все совершенно ясно, ясно как день. В каждом человеке есть элементы наследственности — атомы и частицы предков самого дальнего колена. Перед нами материализация, не доведенная до конца. Мы довели ее, по-видимому, только до начала века.
— Что вы хотите этим сказать, полковник?! — воскликнул Хокинс, преисполняясь чувства смутного страха от торжественного тона и слов старика.
— А вот что. Мы материализовали предка нашего взломщика.
— Не надо! Не говорите мне таких вещей! Это ужасно!
— Но это правда, Хокинс, я знаю, что правда. Посмотрим в лицо фактам. Во-первых, призрак — несомненно англичанин. Во-вторых, он говорит грамматически правильно. В третьих, он художник. В четвертых, он держится и ведет себя как джентльмен. Ну, где вы видите вашего ковбоя? Отвечайте.
— Россмор, это ужасно! Это так ужасно, что я и подумать боюсь!
— Мы вернули из могилы только одежду нашего вора... одну только одежду.
— Полковник, неужели вы в самом деле считаете...
Полковник с силой ударил кулаком по столу и сказал:
— Я считаю вот что: материализация получилась неполная; вор от нас ускользнул, перед нами лишь его проклятый предок!
Он вскочил и в великом возбуждении принялся шагать из угла в угол.
— Какое горькое, бесконечно горькое разочарование! — жалобно произнес Хокинс.
— Знаю. Знаю, сенатор. Я сам скорблю об этом не меньше любого другого. Но ничего не поделаешь: придется смириться — по моральным соображениям. Мне нужны деньги; однако видит бог, я не настолько нищ и низок, чтобы способствовать наказанию предка за преступление, совершенное потомком.
— Но, полковник. — взмолился Хокинс, — остановитесь и подумайте, не поступайте так опрометчиво: вы же знаете, что это наша единственная возможность раздобыть деньги; даже в библии и то говорится, что потомки до четвертого колена караются за грехи и преступления их предков, совершенные за четыре поколения до них и к ним никакого отношения не имеющие. Почему бы нам не перевернуть это правило: пусть действует и в ту, и в другую сторону.
Полковник был поражен стройной логикой этого суждения. Он снова прошелся по комнате, мучительно обдумывая ситуацию, и наконец сказал:
— В твоих доводах есть резон; да, в них есть резон. И хоть прискорбно взваливать на несчастного предка вину за кражу со взломом, к которой он и отношения-то не имеет, — все же, раз таково веление долга, я полагаю, мы должны выдать его властям.
— Я бы так и поступил, — сказал Хокинс, вздохнув с облегчением и сразу повеселев. — Я бы выдал его, даже если б в нем одном заключена была тысяча предков.
— Клянусь богом, в данном случае это так и есть, — чуть не со стоном вырвалось у Селлерса, — он именно такой: в нем собраны частицы всех его предков. В нем есть атомы священнослужителей, солдат, крестоносцев, поэтов, а также изящных и милых женщин, — люди всех рангов и положений, ходившие по нашей земле в стародавние времена и исчезнувшие много-много веков тому назад, пробуждены сейчас нами; они покинули свой священный покой, чтобы ответить за ограбление какого-то захудалого банка где-то на границах Становища Чероки, и это, конечно, вопиющее безобразие!
— О, не говорите так, полковник! Я теряю мужество, и мне становится стыдно за ту роль, которую я собирался взять на себя...
— Подожди... Нашел!
— О, спасительная надежда! Да говорите же... я погибаю.
— Все очень просто, ребенок и тот бы догадался. Я свою работу проделал чисто, и мы получили нашего молодца без малейшего изъяна. Но раз я мог вызвать к жизни предка, жившего в начале века, что же мешает мне пойти дальше? Надо продолжать усилия и довести материализацию до нашего времени.
— Вот уж никогда бы не догадался! — воскликнул Хокинс, сияя от счастья. — Это именно то, что нам нужно. Ну и голова же у вас! И тогда, значит, он избавится от лишней руки?
— Безусловно.
— И утратит свой английский акцент?
— Акцент полностью исчезнет. Он будет говорить на языке Становища Чероки и сквернословить вовсю.
— Может быть, полковник, он тогда сам сознается?
— Сознается? Ты имеешь в виду эту мелочь — ограбление банка?
— Мелочь? Но почему же «мелочь»?
— А потому, Хокинс, — внушительно произнес полковник, — что он будет всецело в моей власти. Я заставлю его признаться во всех преступлениях, которые он когда-либо совершал. А их, должно быть, тысячи. Ты меня понимаешь?
— Ну... не вполне.
— Мы же получим за все это награды!
— Вот это предвидение! В жизни не встречал такой головы! Чтобы так, в один миг, человек мог уловить все детали и возможности, вытекающие из главного!
— Это все ерунда: мне такие мысли сами собой приходят. Когда он отсидит в одной тюрьме, он отправится в другую, потом в третью, а мы будем только получать положенные награды. Это верный доход, и нам хватит его до конца нашей жизни, Хокинс. К тому же лучшего хранилища капитала не придумаешь: ведь с ним ничего не может случиться.
— Похоже... Право, похоже, что все так, как вы говорите.
— Похоже? Не похоже, а так оно и есть. Никто не может отрицать, что у меня довольно большой и разносторонний опыт по части финансов. Так вот, я без колебаний могу сказать, что считаю эту свою собственность самой ценной из всех, какие когда-либо у меня были.
— Вы и впрямь так считаете?
— Разумеется.
— Ох, полковник, как грызет и терзает душу бедность! Если бы мы могли немедленно реализовать нашу собственность! Я не хочу сказать — продать ее всю, но хотя бы частично... чтобы, понимаете, было достаточно...
— Ты даже дрожишь от волнения. Это все от недостатка опыта. Мальчик мой, если б ты имел дело с крупными операциями так долго, как я, ты бы к этому относился иначе. Посмотри на меня! Разве зрачки мои расширены? Разве я дрожу от нетерпения? Пощупай пульс: тук-тук-тук — совсем такой же, как если бы я безмятежно спал. А что происходит в моем бесстрастном, уравновешенном мозгу? Через него движется вереница цифр, способных вызвать головокружение у новичка одним своим видом. Так вот, только соблюдая хладнокровие и способность глядеть на вещи со всех сторон, можно узреть настоящие возможности, которые таятся в этих цифрах, и уберечь себя от неизбежной ошибки, в которую обычно впадают новички, — той самой, какую ты сейчас допустил, желая поскорее все реализовать. Послушай. Ты хочешь продать часть его преступлений немедленно, за наличные. Я же... Догадайся, чего я хочу.
— Понятия не имею. Чего же?
— Выпустить под него акции конечно.
— Вот до этого я бы никогда не додумался.
— Потому что ты не финансист. Скажем, он совершил тысячу преступлений. Разумеется, это по самым скромным подсчетам. Потому что, судя по его виду, даже сейчас, хотя мы его еще не доделали, он совершил их не меньше миллиона. Но для большего вероятия предположим, что их тысяча. Итак, пять тысяч обещанной награды, помноженные на тысячу, дадут нам верный капитал, который будет равняться какой сумме? Пяти миллионам долларов!
— Подождите, дайте мне перевести дух.
— И с этой собственностью ничего не может случиться. Она непрерывно будет приносить нам доход — непрерывно, ибо существо с такими склонностями будет и впредь совершать преступления, зарабатывая нам награды.
— Вы меня ошеломили, у меня голова идет кругом!
— И пусть идет, это ей не повредит. Теперь мы обо всем договорились, и дело с концом. Я создам компанию и, когда настанет время, выпущу акции. Предоставь это мне. Ты, конечно, не сомневаешься в моей способности выжать из создавшейся ситуации все что можно.
— Разумеется, нет. Нисколько не сомневаюсь.
— Вот и прекрасно. Значит, договорились. Всему свой черед. Мы, старые биржевики, во всем любим порядок и систему — не действуем с кондачка. Итак, что же у нас идет следующим номером? Продолжение материализации — доведение ее до настоящего времени. Этим я немедленно и займусь. Мне кажется...
— Послушайте, Россмор. Вы ведь его не заперли. Сто против одного, что оно сбежало.
— На этот счет можешь не беспокоиться и не страдать.
— А что, если оно сбежало?
— Ну и пусть бежит, если ему так хочется! Какое это может иметь значение?
— Ну, я считаю, что это было бы для нас серьезным бедствием.
— Но, дорогой мой мальчик, раз оно в моей власти, ему теперь от меня не уйти. Оно может расхаживать где угодно. Стоит мне захотеть, и я в ту же минуту заставлю его явиться сюда.
— Ну, я очень рад это слышать, уверяю вас.
— Да я дам ему столько заказов на картины, сколько ему захочется, и мы с тобой, как и все мое семейство, постараемся, чтобы он чувствовал себя здесь возможно уютнее и был доволен. Не надо ограничивать его передвижения. Но я все же надеюсь так воздействовать на него, что он будет тихим, словно овечка, потому что когда процесс материализации приостановлен, субъект становится мягким, хлипким, податливым и... м-м... Кстати, откуда, интересно, он к нам прибыл?
— Как откуда? Что вы хотите этим сказать?
Граф многозначительно и таинственно указал на небо. Хокинс вздрогнул, затем погрузился в глубокое раздумье и наконец, покачав со скорбным видом головой, указал вниз.
— Что тебя заставляет так думать, Вашингтон?
— Сам не знаю, но вы ведь тоже видите, что он не очень тоскует по тому месту, откуда он прибыл.
— Правильное предположение. Глубоко продуманное. Значит, мы оказали этому чучелу немалую услугу. Но я думаю, не мешает исподволь, потихоньку его прощупать, чтобы выяснить, правы мы или нет.
— Сколько времени потребуется на то, чтобы закончить материализацию и довести процесс до наших дней, полковник?
— Я и сам хотел бы это знать, но не знаю. Я совершенно сбит с толку этим новым обстоятельством: ведь я никак не предполагал, что придется материализовать его постепенно, переходя от предков к потомкам. Но так или иначе, я заставлю его сквозь это пройти.
— Россмор!
— Да, дорогая. Мы в лаборатории. Заходи, здесь Хокинс. А ты, Хокинс, запомни: для всего моего семейства — он обыкновенный живой человек. Ни в коем случае не забывай об этом. Ш-ш, жена!
— Не вставайте, не вставайте, я не буду к вам заходить. Я хотела только спросить, кто это у нас там рисует?
— Кто? О-о, это один молодой художник, молодой англичанин по фамилии Трейси. Он подает большие надежды — любимый ученик Ганса-Христиана Андерсена или кого-то еще из старых мастеров. Нет, по-моему я правильно сказал: именно Андерсена. Он немножко подправит наши итальянские шедевры. Ты разговаривала с ним?
— Да, мы обменялись двумя-тремя словами. Я ведь не думала, что там кто-нибудь есть, и наткнулась на него совсем неожиданно. Ну, я, конечно, постаралась быть с ним любезной: предложила перекусить (Селлерс многозначительно подмигнул Хокинсу, прикрывшись рукою от жены), но он отказался, сославшись на то, что не голоден. (Селлерс еще раз заговорщически подмигнул.) Тогда я принесла ему яблок (усиленное подмигиванье), и он съел две штуки...
— Что?! — И, вздрогнув от изумления, полковник подпрыгнул чуть не до потолка.
Леди Россмор стояла в дверях как громом пораженная, онемев от удивления. Она посмотрела на растерявшегося выходца из Становища Чероки, затем на своего супруга, затем снова на Хокинса.
— Что с тобой, Малберри? — наконец спросила она.
Полковник ответил не сразу. Он стоял спиной к ней и, нагнувшись над стулом, ощупывал сиденье.
— Ага, вот он! — через минуту воскликнул полковник. — Здесь гвоздь.
Супруга некоторое время недоверчиво смотрела на него, затем весьма разгневанно изрекла:
— И все это из-за какого-то гвоздя! Еще слава богу, что это был гвоздь с широкой шляпкой, а то бы ты подскочил до самого Млечного Пути. Надо же было так напугать меня. — И, повернувшись на каблуках, она вышла.
Как только она отошла достаточно далеко и не могла уже их слышать, полковник, понизив голос, предложил:
— Пойдем посмотрим сами. Тут какое-то недоразумение.
Они на цыпочках спустились вниз и заглянули в комнату.
— Оно ест! — с отчаянием прошептал Селлерс. — Какое омерзительное зрелище! Хокинс, это ужасно! Уведите меня отсюда, я не могу этого вынести.
И они нетвердым шагом вернулись в лабораторию.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
на правах рекламы
• Audi Q7 (4M) 2016-2024 Owners Manual
