37. Луису Пендлтону

Элмайра,
штат Нью-Йорк,
4 августа 1888 г.

Уважаемый сэр!

Я обнаружил ваше письмо час тому назад среди других, которые пролежали забытыми недели две, и немедленно украл час, чтобы прочесть «Ариадну». Я пишу «украл» потому, что так называемый летний отдых — единственное время, когда я могу работать;

и поэтому любая минута, отнятая у работы, не занимается, а крадется. Но на этот раз я не раскаиваюсь. Как правило, мне не присылают книг, за которые я мог бы поблагодарить, не кривя душой, и поэтому я предпочитаю отмалчиваться, что выглядит невежливо. Но вам я искренне благодарен. «Ариадна» — прекрасная, чудесная вещь, и к тому же она правдива, — а это лучшее, что можно сказать и о книге, и о чем угодно. Даже лжец вынужден признать это, — то есть если он умный лжец; я хочу сказать — наедине с самим собой [со своей совестью]1. (Я зачеркнул эти слова потому, что мысли человека не могут быть ложью, — то, что он думает, для него всегда правда, а вот то, что он говорит... но это уже трюизм.)

Раз вы хотите, чтобы я занялся выискиванием недостатков, я подчиняюсь вашему желанию, но с большой неохотой. Я заметил один — его можно отыскать и в моих собственных произведениях, и в любой другой книге, написана ли она человеком или богом, — а именно: мелкие неточности в описаниях и в выражениях. Раз мне кажется, что вы хотели сказать, что она вытащила ящерицу из воды, которую набрала в колодце перед этим, значит — почти несомненно — ваши слова не так точны, как следовало бы. Конечно, это пустяк, но ведь и следы дыхания на зеркале — тоже пустяк. Я бы повесил ведро на руку Ариадны; ваше утверждение, что оно висело под ее рукой, меня не обмануло, — я знал, где оно находится; но все-таки вы не имели права портить мне удовольствие от прелестной картины. Если бы оно просто попалось ей под руку, я бы не стал возражать. Хороший гравер переделывает, переделывает и переделывает свое произведение, а затем принимается заново переделывать, переделывать и переделывать, а потом повторяет все это сначала. И под его резцом очарование картины все возрастает. Она была хороша и прежде — повествовала о замысле своего творца и была красива. Правда, красавица с веснушками остается красавицей, однако без них она была бы еще лучше.

Это не придирки — у вас уже достаточно профессионального опыта, чтобы правильно понять меня.

Вот все, что я могу сказать о точности в выражении мысли. В другом немаловажном вопросе — отборе единственно точного слова — вас трудно поймать на ошибке. Однако я все-таки утверждаю, что миссис Уокер считала, что нет причин для скрытности. Слово «мотив» указывает на гораздо большую затрату умственных усилий, чем она уделила этому вопросу на самом деле, и, следовательно, не отражает точно ее настроения. Это придирка? Не стану спорить и скажу только, что если у миссис Уокер мотива не было, то у меня он есть: по-моему, в том случае, когда слово настолько близко к нужному, что уже трудно решить, не является ли оно действительно верным, лучше всего вычеркнуть его и заглянуть в толковый словарь. Вот и все. «Мотив» может и остаться, но вы позволили змее взвизгнуть, а уж тут я никак не могу согласиться, что вы выбрали наилучшее слово.

Я не прошу извинения за эти замечания, так как они продиктованы не желанием охотиться на блох, а искренним стремлением помочь вам по мере моих сил. Мне было бы очень полезно выслушивать подобные замечания не реже раза в месяц, а вам, я думаю, будет достаточно выслушать их один раз в жизни.

Остальные рассказы я приберег для моего подлинного отдыха, который — увы! — длится девять месяцев. Еще раз разрешите вас поблагодарить!

Искренне ваш
С.Л. Клеменс.

Примечания

Пендлтон Луис — молодой автор, приславший Твену свою рукопись.

1. Слова в квадратных скобках зачеркнуты Твеном. 



Обсуждение закрыто.