Онтеора, 1890 г.
Благодарю вас за честь, которую вы мне оказали, пригласив написать что-нибудь для вас, но когда я обдумал последний абзац первой вашей страницы, а затем вчитался в третью, где вы сообщаете о целях некоторых русских партий, борющихся за свободу, я почувствовал, что не знаю, как взяться за это. Разрешите мне процитировать здесь вышеупомянутый абзац: «Но сердца людей устроены так, что добровольная жертва во имя благородной идеи трогает их больше, нежели зрелище множества людей, покорно принимающих тяжелую участь, избежать которой они не в силах. Кроме того, иностранцы не могут понять с той же ясностью, как русские, насколько правительство ответственно за безысходную нищету народных масс; не могут они понять и того духовного гнета, на который обречена вся образованная Россия. Но зверства, совершаемые над беззащитными узниками, понятны каждому — они конкретны, реальны, им нет извинения, в них нельзя усомниться, и они вопиют к человечеству о тирании в России. А царское правительство, тупо уверенное в своей неуязвимости, вместо того чтобы извлечь урок из первых упреков, словно издевается над нынешним гуманным веком, только усиливая зверства. Не удовлетворяясь медленным умерщвлением своих узников и погребением цвета нашей молодежи в пустынях Сибири, правительство Александра III решило сломить их дух, сознательно обрекая их на режим неслыханно жестокий и унизительный».
Когда читаешь эти слова, вспоминая о разоблачениях Джорджа Кеннена и задумываясь над их смыслом, понимаешь, что только в аду можно найти подобие правительству вашего царя, а на земле ему подобия нет, то с особым вниманием и надеждой обращаешься к вашему изложению целей тех партий, которые борются за свободу, — и испытываешь глубокое разочарование. Создается впечатление, что ни одна из них не желает окончательно лишиться современного ада, — всех их вполне удовлетворит некоторое понижение температуры.
Теперь я понимаю, почему все люди испытывают к гремучей змее столь глубокую и непоколебимую вражду: потому лишь, что гремучая змея не обладает даром речи. Монархия этим даром обладает, и до сих пор ей удается убеждать людей в том, что она чем-то отличается от гремучей змеи, что она чем-то полезна, и это «что-то» заслуживает сохранения и вообще, при надлежащей «модификации», оказывается хорошим, благородным, замечательным, и поэтому должно защищать ее от дубинки того, кто первым застигнет ее врасплох, когда она выползет из норы. Чрезвычайно странное заблуждение, никак не вяжущееся с широко распространенным предрассудком, что человек — существо разумное. Когда дом охвачен пламенем, мы вполне разумно считаем, что обязанность того, кто первым явится на место пожара, — любой ценой его погасить, залив для этого дом водой, взорвав его динамитом или прибегнув к любому другому средству, которое помешало бы огню распространиться по всему городу. А ведь русский царь и есть охваченный пламенем дом посреди города с восемьюдесятью миллионами жителей. Но вместо того чтобы стереть его с лица земли вместе со всем его гнездом и системой, партии, борющиеся за свободу, стремятся только слегка его остудить, сохранив в прежнем виде.
Это кажется мне нелогичным, чтобы не сказать — идиотским. Предположим, что этот каменносердый, кровожадный маньяк всея Руси бесчинствовал бы в вашем доме, преследуя беспомощных женщин и детей — ваших родных детей, вашу жену, мать, сестер. Как бы вы поступили, если бы у вас в руках было ружье? А ведь он действительно бесчинствует в вашем отчем доме — России. И, сжимая в руках ружье, вы бездействуете, изыскивая способы «модифицировать» его.
Неужели эти партии освобождения полагают, что им удастся выполнить задачу, за разрешение которой на протяжении истории брались миллионы раз — и всегда тщетно? Что им удастся «модифицировать» деспотизм, избегнув при этом кровопролития? Судя по всему, они считают, что удастся. Мое привилегированное положение, позволяющее мне спокойно и безбоязненно писать эти кровожадные строки, было мне обеспечено реками крови, пролитой на многих полях сражений во многих странах, но среди всех моих прав и привилегий нет ни одного, даже самого жалкого, которое было бы добыто петициями, просьбами, агитацией за реформы или какими-либо другими сходными методами. Если мы вспомним, что даже конституционные английские монархи соглашались расстаться с украденными у народа правами, только когда такое согласие вырывалось у них с помощью кровавого насилия, то логично ли надеяться, что в России удастся добиться чего-либо с помощью более мягких приемов?
Разумеется, я знаю, что опрокинуть русский трон лучше всего было бы революцией. Но устроить там революцию невозможно, и, пожалуй, остается только сохранять трон вакантным с помощью динамита до того дня, когда ближайшие кандидаты предпочтут с благодарностью отклонить эту честь. Тогда организуйте республику. И вообще говоря, у этого метода есть свои немалые преимущества: революция порой уничтожает ценные человеческие жизни, а динамит — нет. Подумайте вот о чем: заговорщики, покушающиеся на жизнь царя, принадлежат ко всем сословиям — от самых низших до самых высших. Подумайте, если столько людей решается на активную борьбу, грозящую им гибелью, то значит, тем, кто сочувствует им, хотя до поры до времени и держится в стороне, нет числа. Разве можно из поколения в поколение разбивать сердца тысяч семей, обрекая каждый год все новые жертвы ужасам сибирской ссылки, и не заполнить всю Россию до самых дальних ее пределов горюющими отцами, матерями, братьями, сестрами, которые втайне ненавидят того, кто совершает это чудовищное преступление, и жаждут его смерти? Если бы ваша жена, или ваш сын, или ваш отец были бы сосланы в сибирские рудники за неосторожные слова, вырвавшиеся из глубины души, измученной невыносимой тиранией царя, а вам представился бы случай убить тирана и вы не воспользовались бы им, то не кажется ли вам, что вы ненавидели бы и стыдились бы себя до конца своей жизни? Если бы эта прелестная, образованная русская женщина, которая недавно была раздета донага на глазах грубой солдатни и засечена насмерть рукой царя, действовавшего через своего покорного исполнителя, была бы вашей женой, дочерью или сестрой, а сегодня царь прошел бы в двух шагах от вас, что бы вы почувствовали — и что бы вы сделали? Подумайте, что по всей необъятной России от границы и до границы эта грустная весть наполнила слезами миллионы глаз и что сквозь слезы эти миллионы глаз видели не эту бедняжку, а своих близких и любимых, о чьей судьбе им напомнила ее судьба, воскресив снова черное горе прошлого — горе, которого нельзя ни забыть, ни простить.
Если я последователь Суинберна, — а я его последователь до мозга костей, — то, значит, я достаточно уважаю человеческую натуру, чтобы верить, что одни и те же чувства обуревают восемьдесят миллионов немых русских, — и только одна семья является исключением.
Марк Твен.
Примечания
Издателю «Свободной России». — Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский (1851—1895), русский писатель и революционер-народник, долгое время находился в эмиграции в Англии, где издавал журнал «Свободная Россия». В 1891 г., приехав в Америку для организации «Общества друзей русской свободы», встретился с Твеном Степняк посетил ряд крупнейших городов США, где выступал с речами, рассказывая о России и происходивших там революционных событиях.
Кеннен Джордж (1845—1924) — американский журналист, путешественник и лектор. В 1885—1886 гг. побывал в Сибири, где обследовал положение ссыльных и заключенных, итогом чего явилась книга «Сибирь и ссылка» (1891).
Суинберн Алджернон Чарльз (1837—1909) — английский поэт. В его творчестве были сильны радикальные мотивы.
Это письмо Твена не было отправлено.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
