Я никогда раньше с ним не встречался. Он привез рекомендательные письма от общих знакомых из Сан-Франциско и пригласил меня позавтракать. У нас на серебряных рудниках считалось святотатством приступать к завтраку без коктейля из виски. Артимес с галантностью столичного жителя всегда подчинялся обычаям провинции и тотчас заказал три порции этого ужасающего напитка. Третьим за столом был Хингстон. Я охотно пью, кажется, все на свете, за исключением коктейля из виски. И я сказал, что не смогу составить им компании: коктейль сразу ударит мне в голову, и через десять минут я опьянею и буду ни на что не годен. Я не хотел бы при первом же знакомстве показаться умалишенным. Но Артимес просил не отказываться, и я проглотил коварный напиток, продолжая протестовать и зная, что уступать не следовало. Через несколько минут мне показалось, что мысли у меня начинают путаться. В сильной тревоге я ждал начала беседы. Впрочем, меня еще не покидала надежда, что, быть может, я преувеличиваю свое опьянение и все обойдется благополучно.
После нескольких ничего не значащих замечаний Артимес принял необыкновенно серьезный вид и произнес речь, показавшуюся мне странной. Он сказал следующее:
— Пока я не забыл, хочу спросить вас кое о чем. Вы живете здесь, в вашем серебряном царстве — в Неваде, больше двух лет, и, конечно, вам, репортерам, приходилось спускаться в рудники и осматривать их, — в общем, вы изучили рудничное дело досконально. Так вот, я хочу узнать, как образуются там, под землей, залежи руды? Сейчас я растолкую свой вопрос. Если я правильно понимаю, серебряная жила зажата между двумя слоями гранита; в таком виде она тянется под землей, пока не выступит наружу, вроде как край тротуара на мостовой. Представим себе, что жила будет в сорок футов толщиной или даже в семьдесят... нет, лучше возьмем все сто. И вот вы роете к ней шурф, прямо по вертикали или, быть может, наклонный — то, что вы называете квершлаг, — и спускаетесь к ней на пятьсот футов в глубину, а быть может, достаточно будет и двухсот футов; и вот вы идете за жилой, а она между тем становится все уже, и слои гранита, облегающие ее, сближаются так, что вот-вот сомкнутся, то есть я не имею в виду, что они сомкнутся, в особенности если геологическая обстановка такова, что они отстоят один от другого дальше, чем обычно, и наука это бессильна объяснить; хотя, с другой стороны, при прочих равных условиях, было бы странно, если бы это не было так; и если взять наше предположение за исходный пункт и учесть новейшие данные, то, конечно, можно сделать тот или другой вывод, это уж без сомнения так. Вы согласны со мной?
Я подумал: «Вот оно все в точности, как я предполагал. Коктейль меня погубил. Даже устрица на моем месте поняла бы больше».
Затем я сказал:
— Разумеется! Да, без сомнения! Впрочем, если вас не затруднит моя просьба... не повторите ли вы еще раз ваш вопрос?
— Конечно, конечно. Вина — моя. Предмет для меня новый, и я, должно быть, не сумел ясно выразить свою мысль, но...
— Да нет, что вы! Все, что вы сказали, очень ясно. Вина моя, это коктейль ударил мне в голову. Основное, что вы сказали, я понял, но я был недостаточно внимателен, и если вы повторите свой вопрос, я постараюсь понять все до конца.
Он сказал:
— Хорошо, суть моего вопроса вот в чем (тут он принял устрашающе серьезный вид и стал отмечать важнейшие пункты своей речи, загибая пальцы на руке один за другим): эта жила, или прослойка, или руда, называйте как хотите, зажата между двумя слоями гранита, наподобие сандвича. Это нам всем ясно. Теперь вы роете к ней шурф, скажем, в тысячу футов, а может быть, и в тысячу двести (это в конце концов не так уж важно), и подходите к ней вплотную, и начинаете бить штреки, некоторые перпендикулярно к жиле, а часть параллельно ей в той ее части, где идет сернистая руда, — она ведь называется сернистой, не так ли? Хотя, если вы меня спросите, я считаю — пусть это трудно доказать, — что рудокопу все равно, идет она там или не идет, потому что она неотъемлемая часть той же жилы, хотя к ней и не относится, и при других обстоятельствах даже самый искушенный среди нас мог бы не обнаружить ее, стой он совсем рядом, или просто не заметил бы ее, и даже мысль такая не пришла бы ему в голову, будь это хоть трижды очевидно. Как вы считаете, прав я или нет?
Я грустно сказал:
— Вы должны извинить меня, мистер Уорд. Я, конечно, смог бы ответить на ваш вопрос, но этот проклятый коктейль из виски ударил мне в голову, и я теперь не в силах разобраться даже в самых простых вещах. Я говорил вам, что так будет.
— Пожалуйста, не огорчайтесь. Я просто не сумел толково объяснить свою мысль. Хотя, признаться, на этот раз я старался изложить ее по возможности ясно.
— Разумеется! Вы изложили ее с предельной ясностью. Чтобы не понять вас, нужно быть безнадежным кретином. Все дело в этом проклятом коктейле!
— Нет, не вините себя. Я попробую еще раз, и уж теперь...
— Не нужно, я умоляю вас, это бесполезно. Уверяю вас, голова моя в таком состоянии, что я не сумею ответить на самый простой вопрос.
— Не бойтесь. На этот раз я изложу свой вопрос яснее ясного, и вы сразу поймете, в чем дело. Начнем с самого начала. (Тут он перегнулся ко мне через стол, в каждой черте его лица выразилась глубокая сосредоточенность, и пальцами одной руки он приготовился загибать пальцы на другой руке, отмечая ход своего рассуждения, а я, вытянув шею и напрягши все свои умственные способности, приготовился понять или погибнуть.) — Так вот, эта самая жила, эта штука, которая содержит в себе металл и тем самым выступает как последующий элемент в ряду предыдущих, как ближних, так равно и отдаленных, действуя в пользу первых и в ущерб последующим, или наоборот — в ущерб первым и в пользу последующих, или равно индифферентно как к тем, так и к другим, а также учитывая относительную разницу в радиусе распространения, достигающую кульминационной точки...
Я сказал:
— Теперь уже ясно, что у меня на плечах чурбан. Лучше не старайтесь. Бесполезно. Чем больше вы объясняете, тем меньше я понимаю.
Сзади послышался подозрительный шум. Я быстро обернулся и увидел, что Хингстон, укрывшись газетой, корчится от неодолимого смеха. Я взглянул на Уорда, и он сбросил свою важность и тоже рассмеялся. Тогда я понял — меня разыграли. Под видом глубокомысленных рассуждений мне преподносили все это время совершенный вздор. Артимес Уорд был одним из самых очаровательных людей, каких я знал, и отличным собеседником. Про него шла молва, что он неразговорчив. Вспоминая мое первое знакомство с ним, я позволю себе не согласиться с этим мнением.
Примечания
Артимес Уорд — псевдоним американского писателя-юмориста Чарльза Фаррара Брауна (1834—1867). Его публичные выступления пользовались большим успехом в США и Англии благодаря остроумной и оригинальной манере изложения.
