Неожиданно я повстречал одного знакомого, старателя из полузаброшенного приискового поселка Туоламни, Калифорния, и он увел меня к себе. Мы жили с ним в маленьком домике на склоне зеленой горы; нас окружали холмы и леса, и во всей этой необъятной панораме мы не могли насчитать и пяти домов. А между тем всего каких-нибудь двенадцать или пятнадцать лет назад, во времена бума, на месте этой безжизненной зеленой пустыни был город с двух — или трехтысячным населением, и там, где сейчас стоял наш домик, как раз находился центр города, самая, можно сказать, сердцевина этого деятельного улья. Но вот прииски иссякли, город начал хиреть, а через несколько лет он и вовсе исчез; улицы, дома, лавки — все пропало, не оставив следа. И поросшие травой склоны были так зелены, так целомудренно пустынны, что, казалось, они никогда и не ведали иной жизни. На глазах у ничтожной горсточки старателей, так и застрявших тут, город этот зародился, вырос, разросся и достиг величия, и на их же глазах он зачах, сгинул, растаял, как сон. Исчез город, унося с собой надежды, некогда окрылявшие его обитателей. Ныне эти люди уже потеряли вкус к жизни, уже давно примирились со своей добровольной ссылкой, перестали переписываться с родными и тосковать по далекой родине. Они приняли свое изгнание и предали забвению мир, который в свою очередь забыл об их существовании. Вдали от телеграфа и железных дорог, оторванные от всего, что волнует многочисленные народы, населяющие земной шар, поневоле глухие к интересам, общим всему человечеству, изолированные и отверженные от себе подобных, они как бы похоронили себя заживо в этой глуши. Трудно представить себе что-либо удивительней и вместе трогательнее и печальнее их судьбы. В течение двух или трех месяцев мне довелось тут общаться с человеком, некогда получившим университетское образование; последние восемнадцать лет он прозябал здесь и все больше и больше опускался; но даже теперь, обросший и обтрепанный, перепачканный в глине, он порой, незаметно для себя, пересыпал свои вздохи и монологи обрывками латинских и греческих фраз, — оказывается, мертвые, замшелые эти языки наилучшим образом выражают чувства человека, чьи мысли сосредоточены на прошлом, чья жизнь не удалась; мысли усталого человека, которому настоящее в тягость, а будущее безразлично; человека, порвавшего последние связи с жизнью и живущего без надежд, без интересов, ищущего покоя, жаждущего конца. В этом уголке Калифорнии старатели прибегают к особому методу добывания золота; описание этого метода редко, а может и никогда не встречается в печати. Он получил название «карманного», и я не слыхал, чтобы он применялся где-либо в других местах. В отличие от обычных плацерных приисков, золото тут не перемешано с землей в верхнем слое почвы, а сосредоточено на маленьких участочках; расстояние между участками велико, найти их чрезвычайно трудно, зато, если уж попадешь на «карман», урожай бывает неожиданно богатым. В настоящее время во всем этом небольшом районе осталось не больше двадцати таких карманных старателей. Я знаю их, кажется, всех наперечет. Помню, как один из них в течение восьми месяцев каждый день терпеливо шарил по склонам и не мог набрать золота на одну табакерку, между тем как счет его у бакалейщика неуклонно рос; вдруг он напал на карман, копнул и в два приема извлек из него две тысячи долларов. Помню и другой случай, с ним же, когда он за два часа набрал три тысячи долларов, расплатился со всеми долгами до последнего цента, затем окунулся в умопомрачительный кутеж и к утру просадил все, что оставалось от его богатства. На следующий же день он снова набрал провизии в кредит, взял таз и лопатку и, веселый и довольный, отправился в горы — искать карманы. Изо всех способов добывать золото — этот наиболее увлекательный, чем, вероятно, и объясняется то обстоятельство, что карманные старатели поставляют такой большой процент клиентуры в психиатрические лечебницы.
Способ, которым ищут карманы, достаточно хитроумен. Копнув где-нибудь по склону горы лопатой, вы кидаете снятый пласт земли в большой жестяной таз и промываете землю, пока осадка у вас в тазу остается не больше, чем на чайную ложку. Все золото, какое заключалось в этом пласте, остается в тазу, так как частицы его, будучи тяжелее земли, оседают на дно. В осадке вы обнаруживаете с полдюжины желтеньких зернышек, не больше булавочной головки каждое. Вы в восторге. Вы снимаете пласт земли рядом и начинаете промывать его. Если и на этот раз в тазу остается золото, вы, двигаясь в том же направлении, берете третью пробу. Если же на этот раз вы не обнаруживаете золота, вы опять-таки в восторге, ибо это знак того, то вы напали на след. Вы составляете воображаемый план расположения россыпи в виде веера, обращенного рукоятью вверх, — ибо там, рассуждаете вы, и должны быть сосредоточены богатые залежи золота, крупицы которого, отделившись, спустились затем по склону холма, расходясь все шире и шире. Так вы поднимаетесь шаг за шагом, промывая почву и сужая границы всякий раз, когда отсутствие золота в тазу указывает на то, что вы уклонились за пределы вашего веера. Наконец, пройдя двадцать ярдов вверх, вы достигаете точки, где сходятся ваши линии, — уже на расстоянии какого-нибудь фута от этой точки вы не найдете ни крупинки золота. У вас спирает дыхание, вы горите, как в лихорадке; пусть надрывается колокол, призывающий вас к обеду, — вы его не слышите. Пусть кругом умирают друзья, бушуют пожары, справляются свадьбы — вам дела нет; обливаясь потом, вы роете и роете, и вдруг — вот оно! У вас на лопате кучка земли и кварца, в котором так и сверкают комочки, пластинки и брызги золота! Может быть, дело так и ограничится одной этой лопатой в пятьсот долларов. А может, в гнезде этом золота на десять тысяч долларов, и вам придется затратить три-четыре дня на извлечение его. Старатели рассказывают о гнезде, из которого два человека за две недели извлекли шестьдесят тысяч долларов, после чего продали свой участок за десять тысяч еще кому-то; а тот не накопал там и на триста долларов.
Свиньи — прекрасные золотоискатели. Все лето они возятся вокруг кустов, подрывая корни и образуя возле них тысячи холмиков; старатели тогда с нетерпением ждут дождей, ибо дождь, падая на эти кучки и размывая их, часто обнажает золото, находящееся над самым карманом. Рассказывают, будто кто-то в течение одного только дня обнаружил таким образом два кармана. В первом оказалось пять, во втором — восемь тысяч долларов. Находка эта пришлась довольно кстати, ибо у него уже целый год как не было и цента за душой.
В Туоламни жили два старателя. Каждый день после обеда они ходили за хозяйственными покупками в соседний поселок и вечером возвращались к себе. Часть пути они шли тропинкой и почти всякий раз садились отдохнуть на крупный валун. За тринадцать лет ежедневного сидения на валуне они успели довольно основательно отполировать его поверхность. В один прекрасный день мимо валуна проходили два мексиканца. Они тоже присели отдохнуть, и один из них стал забавы ради скалывать киркой кусочки с валуна. Заинтересовавшись одним из осколков, эти бродяги обнаружили в нем богатое содержание золота. Валун впоследствии принес им восемьсот долларов. Самое же досадное было то, что мексиканцы, тут же сообразив, что где-то в том месте, откуда скатился валун, должно быть еще золото, шаг за шагом поднимаясь от валуна в гору и исследуя почву, обнаружили в конце концов один из богатейших карманов во всем крае. Его исчерпали лишь через три месяца, дохода же он принес — сто двадцать тысяч долларов. А те два старателя, которые привыкли отдыхать на валуне — и по сей день бедняки; они по очереди встают с петухами, чтобы проклинать этих мексиканцев; и надо сказать, что чистокровный американец одарен свыше прочих сынов человеческих талантом сквернословить изящно и витиевато.
Я задержался на описании карманного золотоискательства по той причине, что тема эта редко освещается в печати, и я полагал, что она будет иметь для читателя некоторую прелесть новизны.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
