Швейцария это просто-напросто огромный бугристый камень, подернутый тонкой кожицей травы. Поэтому могилы здесь не роют, а взрывают с помощью пороха и запала. Швейцарцам не по карману содержать большие кладбища, каждый фут травяной кожицы у них на счету и слишком ценен. Она им насущно необходима для поддержания жизни.
Кладбище в Церматте занимает не более осьмушки акра. Могилы выдолблены в горной породе на долгие времена, но они сдаются лишь во временное пользование, пока не явится новый постоялец, потому что здесь не захоранивают мертвецов друг на дружке. Насколько я понимаю, каждое семейство обзаводится собственной могилой, как обзаводится домом. Отец умирает и оставляет сыну дом, а сам в свой черед наследует могилу отца. Из дома он переезжает в могилу, в то время как его предшественник из могилы переезжает в церковный подвал. Я видел во дворе церкви ящик с изображением черепа и скрещенных костей, и мне объяснили, что в этом ящике останки переносятся с погоста в подвал.
В подвале, говорят, хранятся перевязанные веревкой черепа и кости нескольких сот горожан. Они образуют кучу в восемнадцать футов длиной, семь футов высотой и восемь футов шириной. Мне рассказывали также, что в некоторых швейцарских деревнях все черепа клеймятся, и если кому-нибудь понадобится разыскать черепа своих предков за несколько поколений, он может это сделать по записям в фамильных книгах.
Англичанин, проживший в этой местности несколько лет, сообщил нам, что здесь колыбель обязательного обучения. По его словам, распространенный в Англии взгляд, будто обязательное обучение приводит к снижению рождаемости внебрачных детей, а равно и к пьянству, — ошибочно, оно вовсе не дает таких результатов. В протестантских кантонах случаи совращения девиц будто бы многочисленнее, чем в католических, где на страже их чести стоит исповедь. Но тогда почему же исповедь не охраняет чести замужних женщин во Франции и Испании?
Тот же англичанин рассказал мне, что в кантоне Валлес среди бедного крестьянства существует обычай: братья мечут жребии — кому выпадет желанная судьба жениться. После чего счастливчик женится, а его братья, обреченные на холостую жизнь, героически впрягаются в лямку и общими усилиями тянут вновь основанную семью.
Из Церматта в Сент-Николас мы выехали в фургоне; было десять утра, лил проливной дождь. Мы снова проезжали мимо утесов, поросших зеленой травой и усеянных крошечными домиками, глядевшими на нас с бархатистых зеленых стен высотой в тысячу-тысячу двести футов. Даже пресловутой серне не взобраться на эти кручи. Влюбленные, живущие на двух противоположных склонах, должно быть целуются в подзорную трубу и перемигиваются с помощью ружейных выстрелов.
В Швейцарии плугом крестьянину служит широкая лопата, которой он ковыряет и перевертывает тоненький пласт земли на своей родной скале; пахарь здесь — истинный герой. По дороге в Сент-Николас показали нам одну могилу и поведали ее трагическую историю. Крестьянин трудился на своей землице сдирал с нее кожу — и даже не на самом отвесе, а на более или менее обычной крутизне, — говоря образно, он ковырялся не на фасаде своей фермы, а на крыше, около стрехи, — и по рассеянности выпустил из рук лопату, чтобы смочить ладони, как это водится у крестьян; но тут он потерял равновесие и сверзился со своего участка. Бедняга упал навзничь и коснулся земли не раньше, чем пролетел тысячу пятьсот футов1. Мы героизируем жизнь моряка и солдата, потому что им приходится глядеть в лицо смерти. И мы не видим героизма в крестьянском труде, потому что не живем в Швейцарии.
Из Сент-Николаса мы отправились в Висп, иначе Виспах, пешком. Несколько дней подряд шли проливные дожди, причинившие много вреда в Швейцарии и Савойе. Мы видели реку, изменившую свое русло, она ринулась с горы в новом месте, снося все на своем пути. Два бедных, но драгоценных хутора у самой дороги были вконец разрушены: один смыло водой до каменистой подпочвы, другой похоронен под нагромождением обломков скал, гравия, тины и мусора. Во всем наглядно проявилась здесь неукротимая сила бушующих вод. Несколько молодых деревцев пригнуло до самой земли, содрало с, них кору и нанесло щебнем и обломками. Бесследно исчезло проходившее здесь шоссе.
Там, где шоссе лепится высоко по склону горы, а его наружный край защищен не слишком основательной каменной оградой, мы то и дело проезжали места, где кладка обрушилась, оставив опасные бреши, куда мог провалиться мул; сплошь и рядом видели мы крошащуюся каменную кладку, развороченную копытами, — кому-то здесь угрожал несчастный случай. В одном месте, где кладка была сильно повреждена и беспорядочные следы копыт показывали, что мул, споткнувшись, делал отчаянные усилия устоять, я с надеждою заглянул в головокружительную пропасть. Однако там никого не было.
В Швейцарии, как и в других европейских странах, заботятся о речном благоустройстве. Берега рек из конца в конец одеты в камень, напоминая набережные Сент-Луиса и других городов на Миссисипи.
По дороге из Сент-Николаса, идущей под сенью величественных Альп, наткнулись мы на кучку ребятишек, игравших в необычную и своеобразную на первый взгляд игру — на самом же деле естественную и закономерную. Все играющие были связаны между собой веревкой, в руках у них были палки, изображавшие альпенштоки и ледорубы, и лазили они по тихой и скромной навозной куче осторожно, с такой оглядкой, как если б им угрожала бог весть какая опасность. Проводник, возглавлявший шествие, усердно и деловито вырубал воображаемые ступеньки, и никто из этих обезьянок не двигался с места, пока ступенька перед ним не освобождалась. Если бы мы задержались, нам пришлось бы, конечно, увидеть воображаемый несчастный случай, и мы присутствовали бы при удачном штурме вершины и услышали бы восторженное «ура» храбрецов, а потом они стали бы любоваться «великолепным видом», а потом бросились бы в изнеможении наземь, чтобы на этой возвышенной позиции дать отдых усталым членам.
В Неваде, на серебряных приисках, я видел ребятишек, игравших в рудокопов. Разумеется, гвоздем программы был «несчастный случай» на руднике. Главную роль играли двое — тот, кто сваливался в шахту, и тот, кто спускался вниз за его трупом. Одному пострелу непременно хотелось быть и тем и другим — и он сумел поставить на своем. Сначала он падал в шахту и умирал, а потом, выйдя на поверхность, снова спускался вниз за собственным трупом.
Обычно роль героя достается самому бойкому мальчику: в Швейцарии он — главный проводник, в Неваде — главный рудокоп, в Испании — главный тореадор и т. д.; но один известный мне семилетний сорванец, сынишка проповедника, выбрал себе роль, по сравнению с которой все здесь названные представляют лишь жалкую потугу на величие. Отец Джимми запретил ему в одно воскресенье править воображаемой лошадью, запретил ему в другое воскресенье водить воображаемый корабль, запретил в третье воскресенье командовать воображаемой армией и т. д. и т. п. Наконец малыш сказал:
— Чего только я не перепробовал, а ты мне все запрещаешь. Во что же мне, наконец, играть?
— Не знаю, Джимми, — играй в такую игру, которая не нарушала бы день субботний.
В следующее воскресенье проповедник на цыпочках подошел к детской, заглянул в щелку, чтобы проверить, хорошо ли ведут себя ребята, и увидел посреди комнаты стул, а на спинке стула кепку Джимми; одна из сестренок сняла кепку, пожевала ее, а потом протянула другой сестре со словами: «Отведай этого плода, он вкусный». Его преподобие только руками развел, догадавшись, что его чада играют в «Изгнание из рая». Его, правда, капельку утешило то, что главные роли Джимми отдал девочкам. «Я был несправедлив к Джимми, — упрекнул себя отец, — смотрите, какая скромность! Как это он не пожелал быть Адамом или Евой»? Однако и эта капелька утешения вскоре испарилась. Оглядевшись, его преподобие увидел Джимми: он стоял в углу, нахохлившись, с мрачным и неприступным видом. Сомнений не было: то был сам бог Саваоф во плоти. Какой наивно дерзновенный замысел!
В Виспах мы прибыли к восьми вечера, всего лишь через семь часов по выходе из Сент-Николаса. Это составляет полторы мили в час, даром что идти приходилось все время под гору и по невообразимой грязище. Ночевали мы в гостинице «Солнце», — я запомнил это потому, что хозяйка, портье, официантка и горничная не были здесь самостоятельными лицами, а умещались вчетвером в одном и том же изящном муслиновом платьице безупречной свежести и опрятности и были представлены самой миловидной юной феей, какую мне пришлось видеть в этих краях. Это была хозяйская дочка. Из всех, кого я встречал и Европе, сравниться с ней могла бы только дочь трактирщика из шварцвальдской деревни.
Побольше бы людей в Европе женилось и держало гостиницы!
На следующий день мы со знакомым английским семейством отправились поездом в Бреве, а оттуда на пароходе по озеру в Уши (предместье Лозанны).
Уши запомнилось мне не красотой расположения и живописными окрестностями, хоть и это не так уж мало, но как место, где я обнаружил в лондонском «Таймсе» неожиданную склонность к юмору. Правда, это был юмор невольный. В намерения почтенной редакции он отнюдь не входил. Открытием этим я обязан приятелю англичанину, вырезавшему для меня сей предосудительный абзац. Представьте себе мое изумление, когда я увидел на постной физиономии газеты веселую ухмылку.
«Опровержение. Телеграфное агентство Рейтер просит нас рассеять недоумение, вызванное появившейся на столбцах нашей газеты от 5-го с. м. телеграммой из Брисбейна от 2-го с. м. о том, что леди Кеннеди якобы «благополучно разрешилась близнецами; старший из новорожденных — сын». Как выяснилось, в полученной агентством депеше были следующие слова: «Губернатор Квинсленда двойню сынок первым». Когда стало известно, что сэр Артур Кеннеди не женат и что в текст телеграммы, очевидно, вкралась ошибка, мы затребовали ее повторения. Сегодня (11-го с. м.) нами получен ответ агентства Рейтер, из коего явствует, что в сообщении из Брисбейна значилось: «Губернатор Квинсленда произнес речь о чести воина и возложил венок первым». (Речь идет об открытии памятника видному военному деятелю.) Слова, приведенные курсивом, были при передаче из Австралии искажены, что и привело к указанному недоразумению».
Я всегда глубоко сочувствовал страданиям шильонского узника, чью историю Байрон поведал миру в волнующих стихах, — поэтому я сел на пароход и совершил паломничество в Шильонский замок, чтобы увидеть подземелье, где триста лет назад бедный Боннивар томился в жестоком заточении. Я рад, что побывал там, это посещение отчасти рассеяло болезненное чувство, которое возбуждал во мне злосчастный узник. Оказалось, что его темница вполне удобное, прохладное и просторное помещение, — странно, что он был ею так недоволен. Вот если бы его заточили в местечке Сент-Николас, в частном доме, где в воздухе носятся запахи удобрений, где козы ночуют в одном помещении с заезжим туристом, которым куры пользуются как своим насестом, а коровы навещают его в ту самую минуту, когда он расположен к возвышенным размышлениям, — тогда, конечно, другое дело; но уж в этой-то приятной темнице ему вряд ли приходилось скучать. В узкие щели романтических амбразур льются щедрые потоки света, а потолок поддерживают высокие величественные колонны, высеченные, должно быть, из горной породы; мало того, колонны сплошь исписаны именами посетителей; некоторые из них — как Байрон и Виктор Гюго — пользуются мировой известностью. Почему же Боннивар не развлекался, разбирая эти подписи? Кроме того, здесь толчется столько туристов и курьеров, они ходят сюда табунами, — что, собственно, мешало ему с приятностью проводить с ними время? Мне думается, что страдания Боннивара сильно преувеличены.
Опять мы сели в поезд и отправились в Мартиньи, по дороге к Монблану. И уже на следующий день, с восьми утра, выступили в поход. Общества у нас было хоть отбавляй: туристы в фургонах, туристы на мулах, а главное тучи пыли. Это был караван, растянувшийся на добрую милю. Дорога вела в гору, неизменно в гору, и была нарядно крутой. Жара стояла невыносимая, мужчины и женщины, которые тряслись в медлительных фургонах и на нерасторопных мулах и жарились на солнце, заслуживали всяческого сожаления. Мы хотя бы пробирались кустарниками, укрываясь в их тени, а этим беднягам такое счастье было недоступно. Они уплатили за проезд и за свои деньги хотели кататься.
Мы держали курс на Тет-Нуар и не могли пожаловаться на недостаток прекрасных видов. В одном месте дорога вела по туннелю, проложенному в выступе горы, внизу зияло ущелье, на дне которого бурлил стремительный ручей, а справа и слева радовали глаз скалистые кручи и горы, одетые лесом. Водопадов на маршрут к Тет-Нуару тоже отпущено предостаточно.
Нам оставалось с полчаса ходьбы до деревни Аржантьер, когда на горизонте возник сверкающий белоснежный купол, и вскоре он прочно встал перед нами, вписанный в мощные ворота, образуемые соседними горами и напоминающие букву У. Сомнений не было: перед нами высился Монблан, «властитель Альп». С каждым нашим шагом величественный собор вырастал все выше и наконец, уперся, как нам показалось, в зенит.
Некоторые из ближайших соседей Монблана — голые смуглые гиганты, стройные, как колокольни, — поражали своей необычной формой. Иные, как бы отточенные у верхушки, поднимали ввысь острие, слегка отогнутое в кончике, как изящный женский палец; чудовищно огромный конус был похож не то на сахарную голову, не то на митру епископа; снег скатывался с его склонов и задерживался только в расселинах.
Высоко в горах, когда еще не начинался спуск к Аржантьеру, мы поглядели на соседнюю вершину и увидели игру преломленных лучей на белых облачках, легких и воздушных, точно осенняя паутина. Особенно хороши были светло-розовые и светло-зеленые тона. Здесь не было насыщенных красок, а только легчайшие оттенки. Они сочетались в сказочную гамму. Мы сели, чтобы насладиться дивным зрелищем, которое длилось всего лишь несколько минут. Краски то и дело менялись, они искрились, переливались, растворялись друг в друге и то бледнели, то вспыхивали в неуловимой, капризной, трепетной смене нежных опаловых вспышек, преобразуя тончайшую дымку белого облачка в изысканную ткань, достойную служить одеждой ангелу.
Вскоре мы сообразили, что эта безостановочная переливчатая игра красок напоминает, — ну, конечно же, мыльный пузырь, когда, витая в воздухе, он зажигается всеми оттенками цветов, присущими окружающим предметам. Мыльный пузырь — это, пожалуй, самое восхитительное, самое изысканное чудо природы! Да, эта призрачная ткань всего больше напоминала проткнутый мыльный пузырь, повешенный против солнца для просушки. Интересно, сколько стоил бы мыльный пузырь, будь он единственным в мире? Мне думается, за такие деньги можно было бы приобрести пригоршню кохиноров.
Переход из Мартиньи в Аржантьер мы совершили за восемь часов, оставив за флагом всех мулов и все фургоны и перекрыв собственный рекорд. Для переезда в долину Шамони мы наняли открытую багажную телегу, после чего пошли на часок пообедать. Тем временем наш возчик постарался напиться в дым. Он вез с собой приятеля, который тоже напился в дым.
Как только мы тронулись в путь, возчик сообщил нам, что, пока мы обедали, успели прибыть и отбыть все остальные туристы.
— Однако, — сказал он веско, — пусть это вас не беспокоит... не огорчает... и не тревожит — видите вон те столбы пыли впереди? Скоро мы их обгоним, и вы их больше не увидите... положитесь на меня... это говорю нам я, король возчиков! Глядите!
Он щелкнул кнутом, и мы с грохотом покатили по дороге. Меня еще в жизни так не трясло. Недавние проливные дожди во многих местах размыли шоссе, но наш возчик ни разу не остановился, нигде не придержал лошадей. Мы неслись, как угорелые, не разбирая дороги, через кучи щебня и мусора, через овраги и рытвины, через неогороженные поля, где касаясь двумя колесами земли, а где и вовсе ее не касаясь. Время от времени этот тихий сумасшедший с величественным добродушием оглядывался на меня через плечо, повторяя:
— Ну что, убедились! Говорил я вам, что я король возчиков!
Каждый раз, как мы благополучно избегали гибели, побывав на самом ее краю, он повторял с невозмутимым самодовольством:
— Чувствуете, джентльмены? Это вам повезло, это редкий, неповторимый случай — не всякому седоку выпадает счастье проехаться с королем возчиков! А ведь вы видите, я не обманул вас, я и взаправду король!
Он говорил по-французски, икая на знаках препинания. Его приятель, тоже француз, говорил, правда, по-немецки, но придерживался той же системы знаков препинания. Приятель называл себя «капитаном Монблана» и был не прочь подняться с нами на Монблан. Он сообщил нам, что совершил рекордное число восхождений — сорок семь, а его брат — тридцать семь. Его брат считается лучшим проводником в мире, кроме него самого конечно, но даже его брат — не капитан Монблана, это — заметьте себе — титул, присвоенный лично ему.
«Король» сдержал слово, он обогнал далеко растянувшийся караван туристов, ураганом промчавшись мимо. Вследствие этого нам достались в гостинице куда лучшие комнаты, чем те, на какие мы могли рассчитывать, если б его величество не оказался таким артистом но части лихой езды, или, вернее, если бы он предусмотрительно не напился перед выездом из Аржантьера.
Примечания
1. Заметим, что это случилось в воскресенье. — М.Т.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
