Денег всегда не хватает (тамильск.).
Со временем слухи о легкомысленном образе жизни и светских развлечениях Руфи дошли до Филадельфии и вызвали немало толков среди ее родственников.
Ханна Шукрафт сказала другой кузине, что, по ее мнению, Руфь «ничуть не умнее других», а кузина Хилда добавила, что больше всего в жизни Руфь любит, чтобы все ею восхищались, потому-то она и не носит простой одежды и не ходит на молитвенные собрания. Вместе с другими новостями до Филадельфии дошла молва об обручении Руфи с молодым богачом из Фолкила и придала особую пикантность язвительным шуточкам относительно стремления Руфи стать врачом.
Маргарет Боултон была слишком умна — слухи не удивили и не встревожили ее. Быть может, они даже не лишены были основания: она слишком хорошо знала женскую душу, чтобы считать их неправдоподобными; но она знала также, как целеустремленна Руфь в достижении задуманного, и как, подобно ручью, который журчит и играет, петляет и кружит, но все же неуклонно стремится к морю, Руфь настойчиво стремится к одной цели, хоть и радостно отзывается на дружеские приглашения повеселиться и подчас создается впечатление, что она праздно и беззаботно греется в лучах солнца.
До приезда в Фолкил Руфь даже не подозревала, что когда-нибудь увлечется внешней стороной жизни, что она способна, например, заинтересоваться той, по временам довольно серьезной, забавой, которая зовется «флиртом», и что она будет испытывать хоть какое-нибудь удовольствие от собственного искусства нравиться и покорять — искусства поистине очаровательного, хотя и не требующего особого интеллекта. Раньше она считала своим долгом сдерживать свой жизнерадостный характер, уходить от всего, что мешало серьезным занятиям. Будучи не слишком искушенной в житейских делах, она подвергала свои поступки лишь суду своей совести и все мирские споры улаживала в тиши собственного судейского зала. Вероятно, ее мать понимала это и видела, что Общество Друзей ничем не сможет помешать Руфи становиться все более самостоятельной и уверенной в своих суждениях.
Надо признаться, — хоть сама Руфь никогда бы в этом не призналась, что по возвращении из Фолкила медицинская карьера действительно перестала казаться ей столь необходимой, как прежде; вернувшись в Филадельфию после всех одержанных ею побед, упиваясь ощущением свободы и наслаждаясь веселым обществом новых чутких друзей, она с удовольствием предвкушала борьбу, которую поведет против косности и однообразия жизни ее филадельфийских родных и знакомых, и стремилась привнести в нее хоть частицу живости и блеска, которые так украшали ее жизнь в Фолкиле. Она ожидала, что новые друзья будут навещать ее, что у нее будут собеседники, новые книги и журналы, о которых все так много говорят, — одним словом, что она будет жить полной жизнью.
Некоторое время Руфь все еще витала в той атмосфере, которую привезла с собой. Миссис Боултон была очень довольна происшедшей в дочери переменой, ее окрепшим здоровьем, ее интересом к делам семьи. Отец радовался обществу любимой дочери, как ничему другому; ему нравились ее веселые, задорные шутки, ожесточенные споры о только что прочитанной книге или статье. Сам он всю жизнь много читал и благодаря поразительной памяти накопил почти энциклопедический запас знаний. Ничто не могло сравниться для Руфи с удовольствием попытаться поставить отца в тупик, набравшись предварительно разнообразных сведений по какому-нибудь малоизвестному вопросу, но это ей почти никогда не удавалось. Мистер Боултон любил общество, любил, чтобы его дом был полон людей и звенел веселыми голосами молодежи; предложи Руфь какой-нибудь дерзкий план против Общества Друзей, он с удовольствием принял бы его.
Но, как Руфь в очень скором времени убедилась, традиции и заведенный порядок вещей сильнее любой, самой восторженной и бунтарски настроенной девушки. Несмотря на мужественные усилия, оживленную переписку и настойчивое стремление сохранить прежнюю энергию, несмотря на книги и музыку, она видела, что постепенно тиски рутины все крепче сжимают ее; и чем яснее она осознавала всю безнадежность своих попыток, тем сильнее ею вновь овладевала мысль о будущей профессии, которая теперь казалась единственным выходом из положения.
— Если бы ты знала, мама, как жизнь в Фолкиле не похожа на нашу, насколько интереснее там люди, насколько там все оживленнее!
— Дай срок, дитя, — скоро ты лучше узнаешь мир и увидишь, что он почти всюду одинаков. Когда-то и я думала так же, как ты, и меньше всего предполагала, что вступлю в Общество Друзей. Приглядись получше к людям, может быть, и ты научишься ценить спокойную жизнь.
— Ты вышла замуж совсем молодой. А я не собираюсь рано замуж, может, и вообще не выйду, — проговорила Руфь, с видом многоопытной женщины.
— А знаешь ли ты сама, чего хочешь? В твоем возрасте многие этого не знают. Встретила ли ты в Фолкиле кого-нибудь, с кем тебе хотелось бы остаться навсегда?
— Только не навсегда! — засмеялась Руфь. — Мне кажется, мама, я ни одному человеку не смогу сказать «навсегда», пока у меня не будет профессии и я не стану так же независима, как он. Тогда я отдам ему свою любовь не из необходимости, а как свободный дар.
Новомодная философия Руфи вызвала улыбку у Маргарет Боултон.
— Только полюбив, ты поймешь, Руфь, что любовь не подчиняется разуму и не признает никаких условий. Ты писала, что Филипп Стерлинг приезжал в Фолкил?
— Да, вместе со своим другом Генри Брайерли. Генри очень занятный молодой человек, не такой серьезный, как Филипп, и к тому же любит пофрантить.
— И этому франту ты отдала предпочтение?
— Я никому не отдавала предпочтения, но с Генри Брайерли всегда весело, а с Филиппом далеко не всегда.
— А ты знаешь, что твой отец переписывается с Филиппом?
Руфь удивленно подняла голову и вопросительно посмотрела на мать.
— О нет, не о тебе.
— О чем же? — и если в голосе Руфи и прозвучало легкое разочарование, то сама она, вероятно, этого не заметила.
— О каких-то земельных участках. Этот Биглер опять втянул отца в новую спекуляцию.
— Мерзкий человек! Почему отец пускает его в дом? Снова что-нибудь с железной дорогой?
— Да. Отец дал ему денег, а в залог получил землю, и что бы ни случилось с его деньгами и акциями, на руках у него оказался большой участок необработанной земли.
— А какое отношение к этому имеет Филипп?
— На участке много строевого леса, — не знаю только, можно ли его вывезти, — и еще отец говорит, что там должен быть уголь: это каменноугольный район. Он хочет, чтобы Филипп произвел разведывательные работы.
— Еще одно состояние, припасенное для нас, — сказала Руфь. — Отец припас для нас уже столько состояний, что, боюсь, мы их никогда не найдем.
Тем не менее Руфь заинтересовалась новым проектом отца, возможно именно потому, что к нему имел какое-то отношение Филипп. На следующий день к обеду вместе с мистером Боултоном пришел Биглер, который превозносил практическую сметку мистера Боултона и расхваливал его новый великолепный участок; потом он перевел разговор на тему о железной дороге, которая откроет путь к участку с севера.
— Пеннибеккер говорит, что в вашей земле полно угля, он в этом уверен; а если железная дорога свяжет ее с озером Эри, то ей цены не будет.
— Если так, то почему бы вам не взять этот участок себе и не довести дело до конца, мистер Биглер? Я уступлю вам его по три доллара за акр.
— Значит, почти даром, а я не из тех, кто наживается за счет друзей, ответил Биглер. — Но если вы захотите заложить его и купить акции той дороги, что подходит к участку с севера, я не прочь вступить в долю, конечно, ежели Пеннибеккер согласится; но ведь вы знаете Пеннибеккера — он все больше по юридической части, земельная собственность его не очень интересует. — И Биглер рассмеялся.
Когда он ушел, Руфь спросила у отца, какое отношение имеет Филипп к его новым планам.
— Пока не могу сказать ничего определенного, — ответил мистер Боултон. — Филипп проявил себя способным инженером, из Нью-Йорка о нем поступают самые хорошие отзывы; но эти жулики хотят только использовать его в своих интересах. Я написал ему и предложил взять на себя разведку и съемку на моей земле. Нужно же знать, что она собой представляет. И если он откопает там что-нибудь стоящее, я возьму его в долю. Отчего же не помочь молодому человеку стать на ноги?
Всю жизнь Эли Боултон помогал молодым людям становиться на ноги — и всегда расплачивался своей спиной, когда дело шло неудачно. Если бы подвести итог в его бухгалтерских книгах, то оказалось бы, что расход всегда превышает приход; возможно, однако, что в том мире, где действует совсем другая бухгалтерия, весь расход в его книгах превратится в приход. Ведь если смотреть на книгу с обратной стороны, правая сторона всегда оказывается слева.
Филипп прислал Руфи юмористический отчет о событиях, приведших к гибели города Наполеона и планов развития судоходства на реке Колумба, о бегстве Гарри и плачевном положении полковника. Гарри так торопился, что не успел даже попрощаться с мисс Лорой Хокинс, но он, конечно, утешится, как только увидит еще какое-нибудь хорошенькое личико, — последнее должно было послужить Руфи предостережением. А полковник Селлерс сейчас, наверное, уже обдумывает новую, не менее блестящую авантюру.
Что касается железной дороги, то Филипп теперь все понял: дельцам с Уолл-стрит она нужна только для того, чтобы вести биржевые спекуляции, и ему пора с нею распрощаться. Интересно, обрадуется ли Руфь, узнав о его возвращении на Восток? А он возвращается, невзирая на письмо Гарри из Нью-Йорка, советовавшего ему не уезжать, пока он, Гарри, улаживает кое-какие дела, связанные с подрядами, и предупреждавшего, чтобы он не слишком полагался на Селлерса, который склонен гоняться за химерами.
Лето прошло для Руфи без каких-либо происшествий. Она переписывалась с Алисой, обещавшей навестить ее осенью, много читала, искренне старалась заинтересоваться домашними делами и теми людьми, которые бывали у Боултонов; но она стала замечать, что все чаще погружается в свои думы и все больше устает от окружающей ее обстановки. Ей казалось, что скоро все станут похожи на отца и сына из шейкерской общины в Огайо, которые в ту пору гостили у Боултонов и как две капли воды походили друг на друга не только одеждой, но и манерой держаться. При этом сын, еще не достигший совершеннолетия, был более отрешен от мирской суеты и более набожен. Своего отца он называл не иначе, как «брат Плам», и держался с таким сознанием собственного достоинства, что Руфь не раз подмывало воткнуть булавку в сиденье его стула. Отец и сын, как и все члены их секты, носили длинные однобортные сюртуки без воротников, застегивавшиеся спереди на крючки и без единой пуговицы. Руфь предложила украсить их, пришив и сзади хотя бы один крючок с петлей в том месте, где у сюртуков обычно пришита пуговица.
Как ни забавна была эта ходячая шейкерская карикатура на квакеров, она страшно угнетала Руфь и еще больше усиливала ощущение давящей духоты.
Ощущение это было совершенно неоправданным. Вряд ли можно было найти дом приятнее, чем дом Боултонов; выстроенный неподалеку от города, он был одним из тех очаровательных загородных особняков, которые так радуют глаз всякого, кто приезжает в Филадельфию. В этом вполне современном доме было все, что может предоставить его обитателям богатство; стоял он в красиво распланированном парке с чудесными кущами деревьев, тщательно подстриженными лужайками и множеством клумб, усыпанных яркими цветами; при доме были теплицы и оранжереи, где вызревал виноград; фруктовый сад спускался уступами к мелководному ручью, который весело бежал по устилавшей его дно гальке и журчал под сенью деревьев. Вокруг простирались заботливо возделанные поля; там и сям виднелись коттеджи и особняки эпохи революции, все напоминало английский сельский ландшафт, одинаково привлекательный как в убранстве майских цветов, так и в мягких красках позднего октября.
Чтобы чувствовать себя здесь как в раю, недоставало только душевного покоя. Всадник, проезжая мимо по Старой Джермантаунской дороге и увидев на лужайке девушку, качающуюся в гамаке с томиком старинных стихов или новым романом в руках, несомненно позавидовал бы такой идиллии. Но откуда ему знать, что девушка погружена в чтение клинических отчетов и мечтает лишь о том, как бы оказаться далеко, далеко, совсем в иных местах.
Вряд ли Руфь почувствовала бы себя более несчастной оттого, что окружающая ее роскошь вдруг превратилась бы в призрачный сон. Впрочем, возможно, ей и в самом деле все кругом казалось призрачным.
— Мне иногда кажется, — сказала она как-то отцу, — что мы живем в карточном домике.
— А ты бы хотела превратить его в больницу?
— Нет. Скажи мне, отец, — продолжала Руфь, которую не так-то легко было сбить с толку, — ты все еще связан с Биглером и его друзьями? Ведь они являются сюда только для того, чтобы вовлечь тебя в какую-нибудь аферу.
Мистер Боултон улыбнулся, как улыбаются мужчины, когда разговаривают с женщинами о «серьезных делах».
— Эти люди по-своему полезны, Руфь. Они не дают миру погрузиться в спячку, и многими своими удачными операциями я обязан им. Почем знать, Руфь, — а вдруг земля, при покупке которой я, надо признаться, слишком поддался уговорам Биглера, когда-нибудь принесет богатство тебе и остальным моим детям?
— Ах, отец, вечно ты все видишь в розовом свете. Мне кажется, ты никогда так легко не разрешил бы мне заниматься медициной, если бы это не казалось тебе интересным экспериментом.
— Ну а ты удовлетворена его результатами?
— Если ты хочешь знать, не раздумала ли я, — нет. Только теперь я начинаю понимать, чего могу достичь в медицине и какая это благородная профессия для женщины. Неужели ты предпочитаешь, чтобы я сидела, как птичка на ветке, и ждала, пока кто-нибудь придет и посадит меня в клетку?
Мистер Боултон был очень доволен, что разговор перешел с его дел на другую тему, — ему не хотелось рассказывать своим домашним о поступке, очень для него характерном, который он совершил как раз в тот день.
У Руфи были все основания чувствовать себя в своем доме, как в карточном домике, хотя никто из ее родных даже не подозревал, какие бедствия грозят им на каждом шагу, как тысячи других американских семей не подозревают о том, что их благополучие и богатство висят на ниточке, которая в любую минуту может оборваться под тяжестью рискованных спекуляций или непредвиденных осложнений.
Мистеру Боултону внезапно потребовалась крупная сумма денег, подлежавшая немедленной выплате, а все его капиталы были в этот момент вложены в добрый десяток дел, и он не мог освободить ни одного доллара. Тщетно обращался он к своим друзьям и знакомым в деловом мире: то был период, когда на бирже царила паника и наличных ни у кого не было.
— Сто тысяч! Да что вы, мистер Боултон! — воскликнул Пламли. — Видит бог, если бы вы попросили только десять, и то я не знал бы, где их взять.
И все же именно в этот день к Боултону явился мистер Смолл (из фирмы «Пеннибеккер, Биглер и Смолл») и поведал ему трогательную историю о том, что затеянной им угольной операции грозит полная катастрофа, если он сегодня же не достанет десять тысяч долларов. Всего десять тысяч — и они принесут ему верное богатство. А без них он — нищий. В сейфе мистера Боултона уже хранились долговые обязательства Смолла на крупную сумму, и все они были помечены грифом «сомнительные»; он не раз помогал Смоллу, и результат был всегда один и тот же. Но мистер Смолл прерывающимся от волнения голосом рассказывал о своей семье, о дочери-школьнице, о жене, которая не подозревает о грозящей им беде, и нарисовал такую картину бедствий и страданий, что мистер Боултон забыл, что ему самому безотлагательно нужны деньги и посвятил остаток дня тому, чтобы наскрести десять тысяч долларов для наглого попрошайки, который ни разу не сдержал своего слова и не выплатил ни одного долга.
О, кредит! Что это за чудо! На кредите зиждется все современное общество. Кто осмелится сказать, что у нас не наступил золотой век взаимного доверия и неограниченной веры в человеческие обещания? Разве не заслуживает удивления общественный строй, при котором целый народ мгновенно схватывает смысл известного газетного анекдота о некоем прославленном биржевом дельце? Он удачно спекулировал шахтами и земельными участками и как-то воскликнул: «Два года назад у меня не было ни гроша, а сегодня у меня долгов на целых два миллиона!»
Примечания
В эпиграфе воспроизведена тамильская поговорка. Тамилы — одна из дравидских народностей Индии.
Шейкерская община. — Шейкеры (буквально: трясуны) — религиозная секта пуритан-фанатиков, возникла в Англии в 1776 г.; во второй половине XVIII в., спасаясь от гонений, группа шейкеров эмигрировала в Америку, где ими был организован ряд земледельческих колоний. Шейкеры владеют имуществом сообща и соблюдают безбрачие.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
