В-седьмых, отправляясь в путь, ему следует воздать богово богову, уплатить кредиторам долги, если они есть, помолиться, дабы удача сопутствовала ему и опасности миновали его; и ежели он достиг совершеннолетия, то составить завещание и разумно всем распорядиться, ибо многие, отправляясь в дальний путь, не возвращаются домой. (Сие благое и христолюбивое наставление дано Мартином Зейлером в его «Аподемических канонах», предпосланных его же «Путеводителю по Испании и Португалии».)
Лей, Рассуждение о путешествии, стр. 7.
Рано утром сквайр Хокинс вместе со своей семьей и двумя невольниками сел на небольшой пароход; вскоре прозвенел колокол, перекидной трап убрали, и судно двинулось вверх по реке. Обнаружив, что вчерашнее чудовище создание человеческих рук, дети и дядя Дэн с женой были, пожалуй, не менее обеспокоены, чем накануне, когда они думали, что это сам владыка земной и небесный. Они испуганно вздрагивали каждый раз, когда из предохранительных вентилей вырывалось сердитое шипение, и дрожали с головы до ног, когда громыхали клапаны. Содрогание корпуса и шлепанье колес по воде причиняло им истинное страдание.
Однако, пообвыкнув, они скоро забыли свои страхи, и поездка на пароходе сразу превратилась в удивительное приключение, в волшебное путешествие в глубь царства романтики, в осуществление самых заманчивых грез. Они часами сидели в тени рулевой рубки на верхней палубе и глядели на сверкавшие под лучами солнца изгибы широкой реки. Иногда пароход, борясь с течением, выходил на середину реки, и тогда зеленый мир проплывал с обеих сторон на одинаковом расстоянии; иногда пароход приближался к береговой косе с ее стоячими водами и водоворотами и шел так близко от берега, что густые ветви нависающих и в задевали верхнюю палубу и усыпали ее листьями; отойдя от очередной косы, пароход каждые пять миль пересекал реку, чтобы избежать сильного течения на внешней дуге поворота, а иногда выходил ближе к середине и поднимался вдоль высокого песчаного берега, по временам чуть не попадая на мелководье; но разумный корабль, почуяв мель, отказывался садиться на нее, и сразу же полоски пены, разбегавшиеся от его носа, куда-то исчезали, огромный гладкий вал подкатывался под бок, и пароход, резко накренившись на один борт, отскакивал от песчаной косы и мчался прочь, словно перепуганный зверь от опасности. И счастлив был лоцман, когда удавалось вовремя «выправить» его и не дать ему врезаться носом в противоположный берег. Иногда пароход шел прямо на глухую стену высоких деревьев, как бы собираясь протаранить ее, но вдруг перед ним открывалась щель, едва достаточная, чтобы пропустить его, и, тесно зажатый между берегом и островом, он с шумом принимался вспенивать воды протоки; в этих медленных водах пароход мчался, как скаковая лошадь. Изредка на расчищенных участках берега показывались бревенчатые домики, и около них неопрятные женщины и девушки в замызганных, выцветших платьях из грубой шерсти; они стояли, прислонясь к косяку двери или облокотившись на поленницу или изгородь, и сонно глядели на проносившееся мимо них судно. Иногда, при выходе из протоки или пересекая реку, пароход все-таки попадал на мелководье, — тогда на нос посылали матроса, который бросал лот, пока судно, сбавив скорость, осторожно продвигалось вперед; иногда корабль ненадолго останавливался у пристани, чтобы забрать груз или пассажира, а белые и негры кучкой стояли на берегу и равнодушно взирали на происходящее, — конечно, не вынимая рук из карманов; если они и вынимали их, то только для того, чтобы потянуться; тогда они выгибались, вскидывали руки над головой и с наслаждением потягивались.
Заходящее солнце превратило широкую реку в государственный флаг, украшенный яркими полосами золотого, пурпурного и алого цвета; потом наступили сумерки, великолепные краски поблекли, и только сказочные острова отражались причудливой бахромой листвы в серо-стальном зеркале реки.
Ночью пароход продолжал двигаться по безмолвным просторам Миссисипи; ни один огонек на берегу не выдавал присутствия человека, стена леса тянулась миля за милей и лига за лигой, охраняя широкие изгибы реки; тишину этих лесов еще не нарушал ни голос человека, ни его шаги, и кощунственный топор еще не касался их.
Спустя час после ужина взошла луна, и Клай с Вашингтоном поднялись на верхнюю палубу, чтобы еще раз полюбоваться этим царством чудес. Они бегали наперегонки по палубе, лазали наверх к судовому колоколу, подружились с собаками, привязанными под спасательной шлюпкой, пытались подружиться с другим четвероногим пассажиром — медведем, сидевшим на цепи у переднего края палубы, но не встретили поощрения с его стороны; потом они раскачивались на леерах, — одним словом, перепробовали все доступные развлечения на палубе. И вот они начали завистливо поглядывать на рулевую рубку, и наконец Клай первый осмелился забраться на ведущую к ней лесенку; Вашингтон скромно последовал за ним. Вскоре лоцман оглянулся, чтобы проверить курс по створному знаку, увидел мальчиков и позвал их в рубку. Теперь их счастье было полным. Этот уютный стеклянный домик, из которого открывался чудесный вид на все стороны, казался им троном волшебника; их восторгу не было границ.
Они уселись на высокой скамье; впереди на много миль, за лесистыми мысами, открывались все новые и новые повороты реки; а позади серебристый водный путь миля за милей постепенно сужался и наконец где-то далеко, казалось, сходил на нет.
Вдруг лоцман воскликнул:
— Убей меня бог, если это не «Амаранта»!
В нескольких милях за ними над самой водой вспыхнула искорка. Лоцман внимательно поглядел в подзорную трубу и сказал, обращаясь главным образом к самому себе:
— Это уж никак не «Голубое Крыло»: ему бы ни за что нас не догнать. Это наверняка «Амаранта».
Он нагнулся над переговорной трубкой:
— Кто у вас там на вахте?
В трубке зарокотал чей-то глухой голос, не похожий на человеческий.
— Я, второй механик.
— Прекрасно. Так вот что, Гарри, придется малость подналечь: «Амаранта» только что показалась из-за косы и прет на всех парах!
Лоцман взялся за конец веревки, протянутой к носу, и дернул два раза; в ответ дважды мягко ударил главный судовой колокол. Голос на палубе крикнул:
— Эй, внизу, приготовься к промеру с левого борта!
— Мне нужен не промер, — сказал лоцман. — Мне нужен ты. Разбуди старика, скажи ему, что «Амаранта» догоняет. И позови Джима, скажи и ему.
— Есть, сэр!
Под «стариком» имелся в виду капитан: на всех парусных кораблях и пароходах капитана всегда так называют; что касается Джима, то это был подвахтенный лоцман. Через две минуты оба они уже летели по трапу, перепрыгивая через три ступеньки. Джим бежал в одной рубашке; сюртук и жилет были перекинуты через руку.
— Я только собрался лечь, — сказал он. — Где труба?
Он взял подзорную трубу и посмотрел в нее.
— На гюйсштоке, кажется, не видать никакого вымпела? Бьюсь об заклад, это «Амаранта»!
Капитан долго смотрел в трубу и выговорил только одно слово:
— Проклятье!
Вахтенный лоцман Джордж Дэвис крикнул ночному дозорному:
— Как там осадка?
— Два дюйма ниже ватерлинии по носу, сэр!
— Маловато!
Тогда раздался голос капитана:
— Вызови старшего помощника! Пусть свистит всех наверх! Надо перегрузить мешки с сахаром поближе к носу, чтоб осадка по носу была не меньше десяти дюймов. Живо!
— Есть, сэр!
Вскоре с нижней палубы донеслись крики и топот ног; корабль все хуже слушался руля, — ясно было, что «осадка по носу» становится больше.
Трое в лоцманской рубке начали переговариваться короткими, отрывистыми фразами, негромко и озабоченно. Чем больше нарастало возбуждение, тем глуше звучали голоса. Как только один опускал подзорную трубу, другой с нарочито спокойным видом подхватывал ее. И каждый раз следовало одно и то же заключение:
— Догоняет!
Капитан проговорил в трубку:
— Как давление пара?
— Сто сорок два, сэр! Но жару все прибывает.
Пароход содрогался всем корпусом, трепетал и стонал, как раненое чудовище. Теперь у рулевого колеса стояли оба лоцмана; сюртуки и жилеты они сбросили, распахнув рубашки на груди; по лицам обоих струился пот. Они вели судно так близко к берегу, что ветви деревьев задевали леера верхней палубы от носа до кормы.
— Приготовились! — прошептал Джордж.
— Готово! — вполголоса откликнулся Джим.
— Давай ходу!
И пароход, как испуганный олень, метнулся наискосок от одного берега к другому. Он снова прижался к самому берегу и, яростно шлепая колесами, мчался мимо нависших ив. Капитан опустил подзорную трубу.
— Бог ты мой, ну и шпарит! Вот беда, неужто обгонит?
— Джим, — сказал Джордж, глядя прямо перед собой и отвечая быстрым движением рулевого колеса на малейшее отклонение судна от курса, — а может, попробуем Протоку Убийцы?
— Рискованная штука! На сколько видна была сегодня утром коряга на фальшивой косе, что пониже острова Бордмана?
— Торчала из воды по самые корни.
— Трудная задача, прямо скажем. Значит, у выхода из протоки глубина будет не больше шести футов. Если ни на волос не отклониться, то кое-как проскочим, правда, впритирку! Но рискнуть стоит. Уж она-то, во всяком случае, не решится! — закончил Джим, подразумевая «Амаранту».
Через мгновение «Борей» углубился в протоку, которая казалась извилистым ручьем, и приближавшиеся огни «Амаранты» тут же исчезли из виду. Никто не произносил ни слова, даже шепотом; все трое пристально вглядывались в темноту; двое крутили колесо то в одну, то в другую сторону, напряженно управляя стремительным движением парохода; каждые пятьдесят шагов казалось, что протока кончилась, но в последнее мгновенье впереди всякий раз открывался новый просвет. Теперь выход из протоки был уже недалеко. Джордж три раза ударил в колокол, двое лотовых одним прыжком очутились на своих местах, и через минуту их загадочные выкрики уже раздавались в ночном воздухе; их тут же подхватывали и повторяли двое матросов на верхней палубе:
— Нет дна!
— Четыре полных!
— Три с половиной!
— Три с четвертью!
— Отметка под водой — три!
— Два с половиной!
— Два с четвертью!
Дэвис потянул веревку, другую — где-то далеко внизу прозвенели маленькие колокольчики; пароход сбавил скорость, засвистел выпускаемый пар, предохранительные клапаны пронзительно завизжали.
— На отметке — два!
— Два без че-етверти!
— Восемь с половиной!
— Восемь футов!
— Семь с половиной!
Снова зазвенели колокольчики, и колеса совсем перестали вращаться. Теперь пар свистел с ужасающей силой, почти покрывая все остальные звуки.
— Готовьсь! Сейчас потягаемся!
Джордж положил рулевое колесо вправо до отказа и держал его мертвой хваткой.
— Готово!
Пароход дрогнул, как бы затаив дыхание; вместе с ним замерли капитан и оба лоцмана, но вот «Борей» начал разворачиваться вправо, и глаза у всех загорелись.
— Ну, теперь держись! Пошел, пошел! Не зевай!
Рулевое колесо так стремительно завертелось влево, что спицы слились в один сплошной круг, разворот прекратился, пароход выравнялся и...
— Семь футов!
— Се... Шесть с полови-иной!
— Шесть футов! Шесть фу...
Трах! «Борей» ударился килем о дно! Джордж крикнул в переговорную трубку:
— Самый полный! Шпарь вовсю!
Пуф-пуф! Чу-чу! Выпускные трубы изрыгали в небо белоснежные клубы пара; пароход заскрежетал, дернулся вперед, задрожал и соскользнул...
— На отметке — два!
— Два с че-е...
Бум-бум-бум! Теперь три удара колокола означали, что лоты можно убрать.
И пароход помчался прочь от опасного места вверх по течению, вдоль заросшего ивами берега, а вокруг простиралось серебристое море Миссисипи.
«Амаранта» исчезла!
— Ха-ха! Ну, ребята, на этот раз наша взяла! — воскликнул капитан.
И в ту же секунду у выхода из протоки появился красный огонек, и «Амаранта» снова стала их нагонять!
— Разрази меня гром!
— Что же это такое, Джим?
— А вот что! Помните, Вашингтон Хастингс кричал нам с пристани в Наполеоне, просил, чтобы мы его подбросили до Каира, а мы не остановились. Это он сейчас там, в рубке, учит речных черепах водить пароход по тихим заводям!
— Так и есть! Стоило мне увидеть, как «Амаранта» огибает среднюю косу у Кабаньего Глаза, как я понял, что в рубке у нее не какой-нибудь слюнтяй! Ну а если это Вашингтон Хастингс — уж он-то реку знает как свои пять пальцев, настоящий лоцман; таким только и стоять в рубке — с золотыми листочками на фуражке, алмазной булавкой в галстуке и лайковыми перчатками на руках! Нет, старик, с ним этот фокус не пройдет!
— Да, надо было взять его на борт, что и говорить.
«Амаранта» была уже в трехстах шагах от «Борея» и все приближалась. «Старик» заговорил в трубку:
— Как давление пара?
— Сто шестьдесят пять, сэр!
— Что с дровами?
— Сосновые кончились, кипарисовые наполовину; пожирает тополевые, как пирожки!
— На палубе стоят бочки с канифолью; взломай несколько штук и вали их в топку. Ничего, заплатим!
«Борей» уже зарывался носом в воду, содрогался и скрежетал еще яростнее прежнего. Однако нос «Амаранты» почти поравнялся с его кормой.
— Как пар, Гарри?
— Сто восемьдесят два, сэр!
— Взломай бочки с беконом в переднем трюме... Вали все в топку! Забирай скипидар из кормового, полей им каждое полено!
Пароход теперь напоминал движущийся вулкан.
— Ну а как сейчас?
— Сто девяносто шесть, и все лезет кверху! Вода поднялась до среднего стекла. Большего давления не выдержать. Предохранительный клапан уже не держит: посадил на него негра!
— Хорошо! А тяга?
— Лучше некуда! Каждый раз как негр бросает полено в топку, он сам чуть не летит в трубу следом!
«Амаранта» упорно выигрывала дюйм за дюймом: вот ее гюйсшток поравнялся с рубкой «Борея»; потом на месте гюйсштока оказались трубы, но она продолжала ползти вперед, пока не пошла колесо в колесо с «Бореем»! Тут они столкнулись, сильно ударившись бортами, и намертво сцепились прямо на середине залитой лунным светом реки! С палуб обоих пароходов раздалось громовое ура!.. Матросы, крича и размахивая руками, бросились к бортам, чтобы посмотреть на соперников. От перенесения центра тяжести оба парохода накренились друг к другу; боцманы с проклятьями и угрозами носились взад и вперед по палубам, пытаясь отогнать людей от бортов; оба капитана, перегнувшись через перила мостиков, потрясали кулаками, чертыхались и проклинали друг друга; черные клубы дыма поднимались из труб, нависая над судами и осыпая их дождем искр. Прогремело два револьверных выстрела, но капитаны метнулись в сторону и остались невредимы, а пассажиры отхлынули от бортов и рассеялись по палубам; покрывая невообразимый шум, в небо взмывали пронзительные вопли женщин и крики детей...
И вдруг раздался гулкий рев, оглушительный треск, и изувеченную, беспомощную «Амаранту», освободившуюся от уз, понесло по течению!
Кочегары «Борея» мгновенно распахнули дверцы топок и принялись заливать огонь: остановить машины при таких перегретых котлах было бы равносильно смерти.
Как только это стало возможно, «Борей» подошел к плавучим развалинам «Амаранты» и снял мертвых, раненых и тех, кто остался невредим, — по крайней мере всех, до кого можно было добраться, ибо передняя часть парохода представляла собою бесформенную груду обломков, поверх которых крест-накрест лежали две огромные трубы, а под ними — больше десятка заживо погребенных жертв, взывавших о помощи. Пока люди, вооружившись топорами, не щадя сил вызволяли несчастных, лодки «Борея» сновали по реке, подбирая тех, кто барахтался в воде.
Но тут разразилось новое несчастье. Из разрушенных топок «Амаранты» вырвались языки пламени, поползли по палубе, и в несколько минут потерпевший катастрофу пароход был охвачен огнем. Никогда еще никто не трудился более упорно и самоотверженно, чем храбрецы матросы с топорами в руках. Но все было напрасно. Огонь упрямо пожирал все на своем пути, презирая усилия команды, пытавшейся бороться с ним. Он лизал одежду матросов, опалял волосы, заставлял их отступать фут за футом, дюйм за дюймом, — и вот они дрогнули и, нанеся врагу последний удар, сдались! Отступая, они слышали вопли заживо погребенных:
— Не бросайте нас! Не оставляйте нас! Помогите!
А один из мучеников крикнул:
— Я Генри Уорли, кочегар. У меня мать в Сент-Луисе. Сделайте милость, не говорите ей правду. Скажите, что меня убило сразу и что я даже не знал, от чего погиб, хотя, видит бог, на мне и сейчас нет ни одной царапины. Обидно сгореть живьем в такой клетке, когда мир божий совсем рядом. Прощайте, ребята, всем нам не миновать смерти так или иначе!
«Борей» отошел на безопасное расстояние, и горящую «Амаранту» понесло вниз по течению. Теперь она казалась пылающим островком; огонь, извиваясь, расползался по ней, время от времени изрыгая клубы дыма; после каждого такого взрыва языки пламени вспыхивали еще ярче и вздымались выше и выше. Раздававшиеся по временам отчаянные вопли говорили о том, что еще одна жертва дождалась своей последней минуты. Вскоре «Амаранту» вынесло на песчаную отмель; и когда «Борей» повернул за ближайший мыс вверх по реке, огонь на «Амаранте» бушевал с прежней яростью.
Мальчики спустились в главный салон «Борея», и глазам их предстало душераздирающее зрелище: одиннадцать несчастных лежали мертвыми, а еще сорок молили о помощи. Десятка два добрых самаритян хлопотало возле них, стараясь чем можно облегчить их страдания: обмывали обожженные лица и тела известковой водой или льняным маслом, накладывали на открытые раны комья хлопка, — и это придавало пострадавшим какой-то особенно страшный, фантастический вид.
Молоденький мичман француз — совсем мальчик, лет четырнадцати, не больше — лежал изувеченный и без единого стона переносил нечеловеческие страдания. Когда врач из Мемфиса подошел перевязать его, он спросил:
— Я буду жить? Не бойтесь, говорите правду.
— Нет... я... я думаю, что нет.
— Тогда не тратьте на меня время: помогайте тем, кого еще можно спасти.
— Но...
— Помогайте тем, кого можно спасти! Я не девчонка. В моих жилах течет кровь одиннадцати поколений солдат.
Врач, сам некогда служивший на флоте, отдал честь юному герою и перешел к другому пострадавшему.
Старший механик «Амаранты», великолепно сложенный красавец, с трудом поднялся и, едва передвигая ноги, подошел к своему родному брату, второму механику, оставшемуся невредимым; это было страшное зрелище. Приблизившись к брату, он сказал:
— Ты стоял на вахте. Ты командовал в машинном отделении. Когда я умолял тебя сбавить пар, ты не послушал меня. Так на же, возьми! Отдай это кольцо моей жене и скажи ей, что она берет его из рук моего убийцы! Возьми его, а вместе с ним и мое проклятье. Пусть оно жжет твое сердце все сто лет, которые я желаю тебе прожить!
И, сдирая кожу и мясо с пальца, он сорвал обручальное кольцо, швырнул его на пол и упал мертвым.
Но не будем останавливаться на таких подробностях! В ближайшем большом городе «Борей» снял с борта свой страшный груз и передал его в заботливые руки сотен добросердечных южан. Груз этот теперь состоял из двадцати девяти раненых и двадцати двух мертвецов. Вместе с ними был передан список девяноста шести человек, которые во время катастрофы или утонули, или погибли иной смертью.
Началось следствие, были заслушаны свидетельские показания, и после надлежащего рассмотрения последовал неизбежный в Америке вердикт, который мы неоднократно слышали на протяжении всей нашей жизни: «Виновные не обнаружены»1.
Примечания
Из книги английского общественного деятеля и писателя Эдварда Лея (1602—1671) «Три диатрибы, или Рассуждения; первая — о путешествии: наставление для путешественников в чужие края...».
Мартин Зейлер (1589—1661) — немецкий писатель и путешественник.
1. Обстоятельства описанного взрыва не являются вымыслом. Все они имели место в действительности. (Прим. авторов.)
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
