И до того, как Майлс Гендон попал в буйную толпу, запрудившую Лондонский мост, его наружность была весьма живописна, а когда он вырвался оттуда, она стала еще живописнее. У него и раньше было мало денег, а теперь и совсем ничего не осталось. Воры обчистили его карманы до последнего фартинга.
Но не беда, лишь бы найти мальчика. Как настоящий воин, он никогда не поступал наобум и прежде всего составил план военных действий.
Что мог предпринять мальчик? Куда он мог направиться? Пожалуй, думал Майлс, для него было всего естественнее посетить первым делом то место, где он жил прежде; так поступают все бездомные, покинутые люди, все равно — сумасшедшие они или в здравом уме. Где же он мог прежде жить? Его лохмотья и его близость к грубому бродяге, который, очевидно, хорошо знал его и даже называл сыном, указывали на то, что он жил в одном из беднейших кварталов Лондона. Долго ли придется его искать? Нет, Майлс найдет его легко и быстро. Он будет высматривать не мальчика, а все уличные сборища, большие и малые, и в центре какого-нибудь скопления людей рано или поздно найдет своего маленького друга; чернь, наверное, будет глумиться над ним, так как он, по обыкновению, станет, конечно, провозглашать себя королем. И тогда Майлс Гендон изувечит кого-нибудь из этих грубых людей и уведет своего питомца подальше, утешит, успокоит его ласковым словом и никогда больше не расстанется с ним.
Итак, Майлс отправился на поиски. Час за часом он бродил по грязным улицам и закоулкам, выискивая сборища людей; он находил их на каждом шагу, но мальчика нигде не было. Это крайне удивило его, но он не отчаивался. В своем плане он не находил никаких изъянов; просто военные действия затянулись на более продолжительный срок, чем он рассчитывал.
До рассвета он исходил не одну милю, повстречал множество всяких людей, но в результате только устал и проголодался. Ему очень захотелось спать. Он не прочь был бы позавтракать, но на это было мало надежды — просить милостыню ему не приходило в голову, а заложить шпагу — это все равно, что расстаться с честью. Можно бы продать что-нибудь из одежды, но где сыщешь покупателя на подобную рвань?
В полдень он все еще бродил по улицам, в толпе, которая следовала за королевской процессией; он полагал, что маленького сумасшедшего непременно потянет взглянуть на такое зрелище. Он прошел вслед за процессией весь извилистый путь от Лондона до Вестминстера и до самого аббатства. Он бесконечно долго слонялся в толпе и, наконец, ничего не добившись, озабоченный, отошел прочь, обдумывая новый, лучший план. Углубившись в свои мысли, он не сразу заметил, что город остался далеко позади и день клонился к вечеру, а выйдя, наконец, из задумчивости, увидел, что находится за городом, невдалеке от реки, в живописной местности, где расположены были богатые усадьбы. Здесь не любят таких оборванцев, как он.
Погода стояла теплая; он растянулся на земле возле изгороди, чтобы отдохнуть и подумать. Скоро им овладела дремота; до него донеслись отдаленные глухие звуки пушечных выстрелов; он сказал себе: «Коронация кончилась», и тут же уснул. Перед тем он не отдыхал больше тридцати часов подряд. Проснулся он только на следующее утро.
Он поднялся разбитый, полумертвый от голода, умылся в реке, вдоволь напился воды, чтобы наполнить желудок, и заковылял к Вестминстеру, ругая себя за то, что потерял столько времени даром. Голод внушил ему новый план: он прежде всего попытается добраться до старого сэра Гэмфри Марло и возьмет у него взаймы несколько шиллингов, а потом... Но пока я этого довольно, потом будет время усовершенствовать и разработать новый план, сначала надо выполнить его первую часть.
Часов в одиннадцать он очутился у дворца и, хотя народа, пышно разодетого, кругом было много, он не остался незамеченным — благодаря своей одежде. Он пристально вглядывался в лицо каждого встречного, выискивая сострадательного человека, который согласился бы доложить о нем старому сэру Гэмфри; о том, чтобы попытаться самому проникнуть во дворец в таком виде, разумеется, не могло быть и речи.
Вдруг мимо него прошел мальчик для порки; увидав Майлса, он вернулся и еще раз прошел мимо, пристально вглядываясь.
«Если это не тот самый бродяга, о котором так беспокоится его величество, то я безмозглый осел... Хотя я, кажется, и всегда был ослом. Все приметы налицо. Не может быть, чтобы премудрый господь создал два таких страшилища сразу. Это было бы опасным перепроизводством чудес, ибо цена на них сильно упала бы. Как бы мне заговорить с ним!..»
Но тут сам Майлс Гендон вывел его из затруднения, потому что обернулся назад, почувствовав, что на него пристально смотрят. Подметив любопытство во взгляде мальчика, он сказал:
— Ты только что вышел из дворца; ты из придворных?
— Да, ваша милость!
— Ты знаешь сэра Гэмфри Марло?
Мальчик вздрогнул, от неожиданности и подумал про себя: «Боже! он спрашивает о моем покойном отце!»
Вслух он ответил:
— Хорошо знаю, ваша милость.
— Он там?
— Да, — сказал мальчик, и про себя прибавил: «в могиле».
— Не будешь ли ты так любезен сообщить ему мое имя и передать, что я желаю сказать ему два слова по секрету.
— Я охотно исполню ваше поручение, любезный сэр.
— В таком случае, скажи, что его дожидается Майлс Гендон, сын сэра Ричарда. Я буду тебе очень благодарен, мой добрый мальчик!
Мальчик был, по-видимому, разочарован. «Король что-то не так называл его, — сказал он себе, — ну да все равно. Это, должно быть, его брат, и я уверен, что он может дать сведения его величеству о том чудаке». Он попросил Майлса подождать немного, пока он принесет ответ. Он ушел, а Гендон остался ждать его в указанном месте, на каменной скамеечке внутри ниши дворцовой стены, где в дурную погоду укрывались часовые. Не успел он усесться, как мимо прошел отряд алебардщиков под командой офицера. Офицер увидел чужого человека, остановил своих людей и велел Гендону выйти из ниши. Тот повиновался и немедленно был арестован как подозрительная личность, шатающаяся около дворца. Дело начинало принимать нехороший оборот. Бедный Майлс хотел было объясниться, но офицер грубо приказал ему молчать и велел своим людям обезоружить и обыскать его.
— Может быть, вам бог поможет найти что-нибудь, — сказал бедный Майлс. — Я много искал и ничего не нашел, хотя мне так нужно было найти.
И действительно, у него ничего не нашли, кроме запечатанного письма. Офицер разорвал конверт, и Майлс улыбнулся, узнав «каракули» своего бедного маленького друга. Это было послание, написанное королем в тот памятный день в Гендонском замке. У офицера лицо пожелтело, когда он прочел английскую часть письма, а Майлс, выслушав ее, побледнел.
— Еще один претендент на престол! — воскликнул офицер. — Они нынче размножаются, как кролики. Схватите этого негодяя и держите его крепко, пока я снесу это драгоценное послание к королю.
«Ну, теперь все мои злоключения кончились, — бормотал Майлс, — ибо я наверняка скоро буду болтаться на веревке. Эта записка мне не пройдет даром. А что станется с моим бедным мальчиком? Увы, это одному богу известно!»
Через некоторое время Майлс увидел быстро возвращавшегося офицера и собрал все свое мужество, решившись встретить неизбежную смерть, как подобает мужчине. Офицер тотчас приказал солдатам освободить пленника и возвратить ему шпагу, затем почтительно поклонился и сказал:
— Прошу вас, сэр, следуйте за мной!
Гендон пошел за ним, говоря себе: «Если бы я не знал, что иду на смерть и что мне поэтому следует поменьше грешить, я бы, кажется, придушил этого мерзавца за его издевательскую любезность».
Они прошли через людный двор к главному подъезду дворца, где офицер с таким же почтительным поклоном сдал Гендона с рук на руки разодетому придворному, который в свою очередь отвесил ему низкий поклон и повел через большой зал, между двумя рядами пышно одетых дворцовых лакеев, которые почтительно кланялись Гендону, а за спиной у него давились от смеха при виде этого величавого чучела. Придворный поднялся с Гендоном по широкой лестнице, заполненной пышно разодетыми джентльменами, и, наконец, ввел его в обширный покой, где была собрана вся английская знать; он провел Майлса вперед, еще раз поклонился, напомнил ему, что надо снять шляпу, и оставил его среди комнаты. Глаза всех присутствующих устремились на него. Иные сердито нахмурились. Иные улыбались насмешливо.
Майлс Гендон был ошеломлен. Перед ним, всего в каких-нибудь пяти шагах, под пышным балдахином сидел молодой король; отвернувшись немного в сторону и наклонив голову, он беседовал с какой-то райской птицей в образе человека, — наверное, с каким-нибудь герцогом. Гендон смотрел и думал, что и без того горько умереть во цвете лет, а тут еще подвергают тебя такому унижению. Ему хотелось, чтобы король скорее покончил с приговором, — некоторые из пышных вельмож, стоявших поближе, вели себя уж слишком нахально. В это время король поднял голову, и Гендон увидел его лицо. Увидел — и у него даже дух захватило! Как очарованный, он смотрел, не спуская глаз с этого прекрасного молодого лица, и вдруг воскликнул:
— Господи, вот он и на троне — владыка царства Снов и Теней!
Не отрывая изумленного взгляда от короля, он пробормотал еще что-то невнятное, потом оглядел все вокруг — нарядную толпу, стены роскошного зала — и проговорил:
— Но ведь это же правда! Это не сон, а действительность!
Потом опять взглянул на короля и подумал: «Или это все-таки сон?.. Или он и впрямь повелитель Англии, а не бездомный сумасшедший бродяга, за которого я принимал его? Кто разгадает мне эту загадку?»
Внезапно ему в голову пришла блестящая мысль. Он подошел к стене, взял стул, поставил его посредине зала и сел!
Толпа придворных загудела от гнева; чья-то рука жестко опустилась ему на плечо, чей-то голос воскликнул:
— Грубиян, невежа невоспитанный, как ты смеешь сидеть в присутствии короля!
Шум привлек внимание его величества; он протянул руку и крикнул:
— Оставьте его, не троньте: это его право!
Придворные в недоумении отпрянули. А король продолжал:
— Да будет вам известно, леди, лорды и джентльмены, что это мой верный и любимый слуга, Майлс Гендон, который своим добрым мечом спас своего государя от ран, а может быть, и от смерти и за это волею короля посвящен в рыцари. Узнайте также, что он оказал королю еще более важную услугу: он избавил своего государя от плетей и позора, приняв их на себя, и за это возведен в звание пэра Англии и графа Кентского, и в награду ему будут пожалованы богатые поместья и деньги, подобающие его высокому званию. Более того, привилегия, которой он сейчас воспользовался, дарована ему королем и останется за ним и его потомками, и все старшие в роде его будут из века в век иметь право сидеть в присутствии английских королей, пока будет существовать престол. Не троньте его!
В зале присутствовали две особы, опоздавшие на коронацию и прибывшие в столицу только сегодня. Всего лишь пять минут находились они в этой зале; они слушали в немом изумлении, переводя взгляд с короля на «воронье пугало» и обратно. То были сэр Гью и леди Эдит. Но новый граф не замечал их. Он все смотрел на короля, как зачарованный, и бормотал:
— Господи, помилуй меня! Так это мой нищий! Так это мой сумасшедший!.. А я-то хотел похвастаться перед ним своим богатством — родовой усадьбой, в которой семьдесят комнат и двадцать семь человек прислуги! Это о нем я думал, что он никогда не знал иной одежды, кроме лохмотьев, иной ласки, кроме пинков и побоев, и иной еды, кроме отбросов! Это его я взял в приемыши и хотел сделать из него человека! Господи, хоть бы мне дали мешок, куда сунуть голову от стыда!
Но потом он вдруг опомнился, упал на колени и, пока король пожимал ему руки, клялся в верности и благодарил за пожалованные ему титулы и поместья. Затем встал и почтительно отошел в сторону; все смотрели на него с любопытством, а многие с завистью.
В это время король увидел сэра Гью и, сверкнув глазами, гневно воскликнул:
— Лишить этого разбойника его ложного титула и украденных им поместий и заключить под стражу впредь до моих распоряжений!
Бывшего сэра Гью увели.
Теперь поднялась суета в другом конце зала; толпа расступилась, и между двух живых стен прошел Том Кенти, причудливо, но богато одетый и предшествуемый камер-лакеем. Том приблизился к королю и опустился на одно колено.
— Я узнал, — сказал король, — обо всем, что ты сделал в эти несколько недель, и очень доволен тобою. Ты управлял моим государством с царственной кротостью и милосердием. Ты, кажется, нашел свою мать и сестру? Прекрасно! Мы позаботимся о них. А отца твоего вздернут на виселицу, если ты пожелаешь этого и если позволит закон. Знайте вы все, кто слышит меня, что отныне мальчики, воспитывающиеся в Христовой обители на королевский счет, будут получать не только телесную, но и умственную и духовную пищу. Этот мальчик будет жить там и займет почетное место среди воспитателей; а так как он был королем, то ему подобает особый почет; заметьте его одежду: она присвоена ему одному, и никто не смеет носить точно такую же. По этой одежде все будут узнавать его и, памятуя, что одно время он был королем, будут оказывать ему подобающие почести. Он находится под особой защитой и покровительством короны, и да будет всем известно, что ему даруется почетный титул королевского воспитанника.
Счастливый и гордый, Том Кенти поднялся с колен и поцеловал руку короля; ему позволено было удалиться. Не теряя времени, он помчался к своей матери, чтобы рассказать ей и сестрам все, что случилось, и поделиться с ними своею радостью1.
Примечания
1. Христова обитель, или Школа Синих Камзолов, — «благороднейшее учреждение в мире».
Аббатство Серых Братьев опиралось на утвержденное Генрихом VIII решение лондонского муниципалитета, который постановил учредить приют для бедных мальчиков и девочек. Позже Эдуард VI приказал перестроить старое Аббатство и основал внутри него благородное учреждение, именуемое Школой Синих Камзолов, или Христовой обителью, для обучения и содержания сирот и детей нуждающихся родителей... Эдуард не позволил ему (епископу Ридли) удалиться, пока не было написано письмо (лорду-мэру), затем поручил ему доставить письмо собственноручно и подписал специальное приказание: не мешкая приниматься за дело и доложить об исполнении. За работу взялись ревностно, Ридли сам принимал в ней участие и в результате была создана Христова обитель для обучения бедных детей. (Одновременно король создал и ряд других благотворительных учреждений.) «Господи, — сказал он, — благодарю тебя от всего сердца за то, что ты продлил мою жизнь и дал мне закончить этот труд во славу твоего имени!» Жизнь этого чистосердечного, редкостного человека быстро пришла к концу, и через несколько дней он вернул свою душу своему создателю, моля бога защитить его царство от папизма. — «Лондон, его прославленные деятели и места» Дж. Хенэджа Джесса.
В главном зале висит большой портрет короля Эдуарда VI, сидящего на троне, в красной, отделанной горностаем мантия; в левой руке он держит скипетр, а правой протягивает хартию коленопреклоненному лорду-мэру. Рядом с троном стоит канцлер, держа печати, а рядом с канцлером — другие государственные сановники. Епископ Ридли стоит перед королем на коленях, воздев руки, словно моля бога благословить совершающееся; олдермены и прочие во главе с лордом-мэром стоят на коленях, занимая среднюю часть картины; а на переднем плане двойной ряд мальчиков с одной стороны и девочек с другой стороны, начинающийся воспитателем и воспитательницей и кончающийся мальчиком и девочкой, которые выступили вперед из своих безукоризненных рядов и воздели руки перед королем. — «Достопримечательности Лондона» Тимбса, стр. 98.
Христова обитель, по древнему обычаю, обладает привилегией обращаться к государю в тех случаях, когда государь — или государыня — посещает Сити, пользуясь гостеприимством лондонского муниципалитета. — «Достопримечательности Лондона» Тимбса, стр. 98.
Трапезная вместе со своей прихожей и органной галереей занимает целый этаж в 187 футов длиной, 51 фут шириной и 47 футов высотой; она освещается девятью большими окнами, с южной стороны остекленными цветным стеклом; это, если не считать зал Вестминстера, роскошнейшее помещение в столице. Здесь обедают мальчики, которых в настоящее время около 800; и здесь же происходят «публичные ужины», которые посещают по билетам, выпускаемым казначеем и управителями Христовой обители. На столах стоит сыр в деревянных чашках и пиво в деревянных кувшинах; хлеб разносят в больших корзинах. Входят официальные лица; лорд-мэр — председательствующий — садится в парадное кресло, сделанное из дуба, который рос у церкви св. Екатерины возле Тауэра; поют гимн под музыку органа; «эллинист» — иначе: «главный мальчик» — читает молитвы с кафедры, три удара деревянного молотка призывают к тишине. После молитвы начинается ужин; посетители прогуливаются между столами. Все заканчивается тем, что «мальчики-служители», подняв корзины, чашки, кружки, кувшины и подсвечники, проходят процессией, кланяясь управителям с забавной торжественностью. Это зрелище в 1845 году посетили королева Виктория и принц Альберт.
Из Мальчиков в Синих Камзолах наиболее прославились Джошуа Барнс — издатель Анакреона и Еврипида, Джеремия Марклэнд — известный критик и знаток греческой литературы, Кэмден — антиквар, епископ Стиллинграфлит, Сэмюел Ричардсон — романист, Томас Митчелл — переводчик Аристофана, Томас Барнс, много лет издававший лондонский «Таймс», Кольридж, Чарльз Лэм и Ли Хант.
Ни один мальчик не может быть принят, если ему меньше семи лет и больше девяти; ни один мальчик не может оставаться в школе после пятнадцати лет, исключение делается только для «королевских мальчиков» и для «эллинистов». В школе пятьсот управителей, возглавляемых государем и принцем Уэльским. Чтобы стать управителем, нужно внести пятьсот фунтов стерлингов. — «Достопримечательности Лондона» Тимбса, стр. 98. (Примечания М. Твена)
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
