Вертлявый, франтоватый и развязный юнец, сев на стул, который я предложил ему, сказал, что он прислан от «Ежедневной Грозы», и прибавил:
— Надеюсь, вы не против, что я приехал взять у вас интервью?
— Приехали для чего?
Взять интервью.
— Ага, понимаю. Да, да. Гм! Да, да.
Я неважно себя чувствовал в то утро. Действительно, голова у меня что-то не варила. Все-таки я подошел к книжному шкафу, но, порывшись в нем минут шесть-семь, принужден был обратиться к молодому человеку. Я спросил:
— Как это слово пишется?
— Какое слово?
— Интервью.
— О, боже мой! Зачем вам эго знать?
— Я хотел посмотреть в словаре, что оно значит.
— Гм! Это удивительно, просто удивительно. Я могу вам сказать, что оно значит, если вы... если вы...
— Ну что ж, пожалуйста! Буду очень вам обязан.
— И-н, ин, т-е-р, тер, интер...
— Так, по-вашему, оно пишется через «и»?
— Ну конечно!
— Ах, вот почему мне так долго пришлось искать.
— Ну а по-вашему, уважаемый сэр, как же надо писать это слово?
— Я... я, право, не знаю. Я взял полный словарь и полистал в конце, не попадется ли оно где-нибудь среди картинок. Только издание у меня очень старое.
— Но, друг мой, такой картинки не может быть. Даже в самом последнем изд... Простите меня, я не хочу вас обидеть, но вы не кажетесь таким... таким просвещенным человеком, каким я себе вас представлял. Прошу извинить меня, я не хотел вас обидеть.
— О, не стоит извиняться! Я часто слышал и от таких людей, которые мне не станут льстить и которым нет нужды мне льстить, что в этом отношении я перехожу всякие границы. Да, да, это их всегда приводит в восторг.
— Могу себе представить. Но вернемся к нашему интервью. Вы знаете, теперь принято интервьюировать каждого, кто добился известности.
— Вот как, в первый раз слышу. Это, должно быть, очень интересно. И чем же вы действуете?
— Ну, знаете... просто в отчаяние можно прийти. В некоторых случаях следовало бы действовать дубиной, но обыкновенно интервьюер задает человеку вопросы, а тот отвечает. Теперь это как раз в большой моде. Вы разрешите задать вам несколько вопросов для уяснения наиболее важных пунктов вашей общественной деятельности и личной жизни?
— О пожалуйста, пожалуйста. Память у меня очень неважная, но, я надеюсь, вы меня извините. То есть она какая-то недисциплинированная, даже до странности. То скачет галопом, а то за две недели никак не может доползти куда требуется. Меня это очень огорчает.
— Не беда, вы все-таки постарайтесь припомнить, что можете.
— Постараюсь. Приложу все усилия.
— Благодарю вас. Вы готовы? Можно начать?
— Да, я готов.
— Сколько вам лет?
— В июне будет девятнадцать.
— Вот как? Я бы дал вам лет тридцать пять, тридцать шесть. Где вы родились?
— В штате Миссури.
— Когда вы начали писать?
— В тысяча восемьсот тридцать шестом году.
— Как же это может быть, когда вам сейчас только девятнадцать лет?
— Не знаю. Действительно, что-то странно.
— Да, в самом деле. Кого вы считаете самым замечательным человеком из тех, с кем вы встречались?
— Аарона Барра.
— Но вы не могли с ним встречаться, раз вам только девятнадцать лет.
— Ну, если вы знаете обо мне больше, чем я сам, так зачем же вы меня спрашиваете?
— Я только высказал предположение, и больше ничего. Как это вышло, что вы познакомились с Барром?
— Это вышло случайно, на его похоронах: он попросил меня поменьше шуметь и...
— Силы небесные! Ведь если вы были на его похоронах, значит он умер, а если он умер, не все ли ему было равно, шумите вы или нет.
— Не знаю. Он всегда был на этот счет очень привередлив.
— Все-таки я не совеем понимаю. Вы говорите, что он разговаривал с вами и что он умер?
— Я не говорил, что он умер.
— Но ведь он умер?
— Ну, одни говорили, что умер, а другие, что нет.
— А вы сами как думаете?
— Мне какое дело? Хоронили-то ведь не меня.
— А вы... Впрочем, так мы в этом вопросе никогда не разберемся. Позвольте спросить вас о другом. Когда вы родились?
— В понедельник, тридцать первого октября тысяча шестьсот девяносто третьего года.
— Как! Что такое! Вам тогда должно быть сто восемьдесят лет? Как вы это объясняете?
— Никак не объясняю.
— Но вы же сказали сначала, что вам девятнадцать лет, а теперь оказывается, что вам сто восемьдесят. Чудовищное противоречие!
— Ах, вы это заметили? (Рукопожатие.) Мне тоже часто казалось, что тут есть противоречие, но я как-то не мог решить, есть оно или мне только так кажется. Как вы быстро все подмечаете!
— Благодарю за комплимент. Есть у вас братья и сестры?
— Э-э... я думаю, что да... впрочем, не могу припомнить.
— Первый раз слышу такое странное заявление!
— Неужели?
— Ну конечно, а как бы вы думали? Послушайте! Чей это портрет на стене? Это не ваш брат?
— Ах, да, да, да! Теперь вы мне напомнили: это мой брат. Это Уильям, мы его звали Билл. Бедняга Билл.
— Как? Значит, он умер?
— Да, пожалуй, что умер. Трудно сказать наверняка. В этом было много неясного.
— Грустно слышать. Он, по-видимому, пропал без вести?
— Д-да, вообще говоря, в известном смысле это так. Мы похоронили его.
— Похоронили его! Похоронили, не зная, жив он или умер?
— Да нет! Не в том дело. Умереть-то он действительно умер.
— Ну, признаюсь, я тут ничего не понимаю. Если вы его похоронили и знали, что он умер...
— Нет, нет! Мы только думали, что он умер...
Ах, понимаю! Он опять ожил?
— Как бы не так!
— Ну, я никогда ничего подобного не слыхивал! Человек умер. Человека похоронили. Что же тут неясного?
— Вот именно! В том-то и дело! Видите ли, мы были близнецы — мы с покойником, — нас перепутали в ванночке, когда нам было всего две недели от роду, и один из нас утонул. Но мы не знали, который. Одни думают, что Билл. А другие — что я.
— Просто неслыханно! А вы сами как думаете?
— Одному богу известно! Я бы все на свете отдал, лишь бы знать наверное. Эта зловещая, ужасная загадка омрачила мою жизнь. Но я вам раскрою тайну, о которой никому на свете до сих пор не говорил ни слова. У одного из нас была особая примета — большая родинка на левой руке; это был я. Так вот этот ребенок и утонул.
— Ну и прекрасно. В таком случае не вижу никакой загадки.
— Вы не видите? А я вижу. Во всяком случае, я не понимаю, как они могли до такой степени растеряться, что похоронили не того ребенка. Но ш-ш! И не заикайтесь об этом при моих родных. Видит бог, у них и без того немало горя.
— Ну, я думаю, материала у меня набралось довольно, очень признателен вам за любезность. Но меня очень заинтересовало ваше сообщение о похоронах Аарона Барра. Не скажете ли вы, какое именно обстоятельство заставляет вас считать Барра таким замечательным человеком?
— О! Сущий пустяк! Быть может, только один человек из пятидесяти обратил бы на это внимание. Панихида уже окончилась, процессия уже собиралась отправиться на кладбище, покойника честь честью устроили на катафалке, как вдруг он сказал, что хочет в последний раз полюбоваться пейзажем, встал из гроба и сел рядом с кучером.
Молодой человек почтительно и поспешно откланялся. Он был очень приятным собеседником, и я пожалел, что он уходит так быстро.
Примечания
Барр Аарон (1756—1836) — американский государственный и политический деятель.
