произнесенная на семьдесят первом ежегодном обеде Ново-английского общества, в городе Нью-Иорке
Следующий тост был: «За старейшего обывателя — за Ново-английскую погоду!»
Кто лишится её и забудет ее?
Кто получит ее, по ней пожалеет?
Будь судьей между нами,
Твэн (двумя1).
На что Самуэль Л. Клеменс (Марк Твэн) ответил следующее:
Я почтительно верую, что Творец, создавший нас всех, сотворил всё в Новой-Англии, кроме её погоды. Я не знаю, кто сотворил ее, но думаю, что, вероятно, это были вновь принятые ученики из школы погодных мастеров в Новой-Англии, которые здесь только учатся за хлеб и одежду, как ее делать, и производят опыты, а затем получают лучшие должности в других странах, требующих хорошего исполнения дела. Ново-английская погода роскошно-разнообразна и возбуждает в иностранце удивление и сожаление. Погода там всегда что-нибудь делает, всегда страшно занята, всегда проявляет новые намерения и пробует, как они действуют на людей? Но более, чем в другое время года, она занята весной. Весной я иногда в двадцать четыре часа насчитывал сто тридцать шесть различных сортов погоды. Это я упрочил славу и состояние того человека, который выставил на выставке во время столетнего юбилея свою удивительную коллекцию погоды, так поражавшую иностранцев. Он хотел пуститься в поиски за ней по всему свету и набрать образчиков изо всех климатов. Я сказал: «Не делайте этого; лучше приезжайте в Новую-Англию в благоприятный, веселый день». Я рассказал, на что можно там надеяться в смысле стиля, разнообразия и количества. Ну, он приехал и в четыре дня составил свою коллекцию. Что касается до разнообразия, то он признался, что нашел здесь сотни сортов погоды, о которых никогда раньше не слышал. Что касается количества, то когда он отобрал и отбросил всё, что сколько-нибудь было попорчено, то у него оказалось не только достаточно погоды, но еще осталось раздать на сохранение, погода для отдачи на прокат, погода для продажи, погода для залога, погода на сохранение в банке и погода для раздачи бедным. Население Новой-Англии от природы терпеливое и выносливое, но существуют вещи, которых оно не выдерживает. Ежегодно убывает известное количество поэтов за описание «чудной весны». Поэты эти большою частью случайные посетители, приносящие с собой свое мнение о весне из других стран и, конечно, они не могут знать, как туземцы относятся к весне. Единственный случай узнать, как они относятся, вечно ускользал от них. Старушка-Возможность пользуется репутацией верной предсказательности и вполне оправдывает ее. Вы берете газету и замечаете, как кудряво и с какою уверенностью она рассказывает, какая сегодня будет погода на Тихом океане, на юге, в средних штатах, в Висконсинской области. Посмотрите, как она радостно и гордо летит на всех парусах до самой Новой-Англии, но тут сразу опускает хвост. Она не знает, какая будет погода в Новой-Англии. Она мямлит, мямлит над ней и, наконец, выражает нечто вроде следующего: Возможен северо-восточный или юго-западный ветер, изменяющийся в южный и западный, и восточный и направлений, лежащих между этими точками; высоко или низко стоящая стрелка барометра перебегает с места на место. Вероятная полоса дождя, снега, града, засухи, с последующими или предшествующими землетрясениями, с громом и молнией. Затем он выжимает из своего блуждающего ума следующий post scriptum, покрывающий все случайности: «Очень возможно, что вся программа немедленно изменится».
Да, величайшая драгоценность ново-английской погоды, это её неверность. Верно только одно: верно, что будет мало разнообразия — настоящий большой смотр, но вы никогда не можете сказать, с какого конца двинется процессия. Вы готовитесь к засухе; оставляете зонтик ваш и выходите, — два против одного, что вы потонете. Вы рассудили, что должно быть землетрясение. Вы выходите из дому и хватаетесь за что-нибудь, чтобы удержаться на ногах и прежде всего вас поражает молния. Разочарований всегда много, но помочь им нельзя. Молния там особенная; она так убедительна, что когда поражает какую-нибудь вещь, то от неё не остается ничего, чтобы рассказать. Да вы бы подумали, что это что-нибудь стоющее и туда бы явился член конгресса. А гром! Когда гром начинает греметь и скрипеть, и пиликать, и настраивать музыкальные инструменты, иностранцы говорят: «Что это у вас здесь за ужасный гром?» Но когда поднимается дирижерская палочка и начинается настоящей концерт, иностранец окажется в погребе с головой, опущенной в кадушку с золой. Теперь, — относительно величины ново-английской погоды, — в длину, я разумею. Она совершенно непропорциональна размерам этой маленькой страны. Если растянуть в линию половину скученной в ней погоды и разложить ее кругом, соединив концы, то она на сотни и сотни миль захватит своей окружностью соседние штаты. Новоя-Англия не составит и десятой части своей погоды, вы можете видеть повсюду трещины в её поверхности, в тех местах, где она лопнула, стараясь достигнуть этих размеров. Я мог бы наговорить целые томы о бесчеловечной злобе ново-английской погоды, но ограничусь только одним образом. Я люблю слушать шум дождя, падающего на железную крышу. Поэтому я покрыл часть своей крыши железом, ради этой роскоши. Хорошо, сэр, вы думаете, что дождь когда-нибудь шел на эту крышу? Нет, сэр, всё время перескакивал через нее. Заметьте, что в этой речи я изо всех сил старался отдать честь ново-английской погоде, — никакими словами не возможно воздать ей полную справедливость. Но со всем тем существуют две, три вещи, обязанные своим происхождением погоде, с которыми мы, туземцы, не желали бы расстаться. Если бы у нас не было нашей очаровательной осенней листвы, мы должны бы были дорожить своей погодой из-за одной её особенности, которая вознаграждает за все её причуды — это иней: когда лишенное листьев дерево от основания до верхушки покрыто инеем, блестящим и прозрачным, как хрусталь, когда всякий сучек, всякая веточка усыпаны ледяными шариками, замерзшими каплями росы, и всё дерево искрится холодом и белизной, как бриллиантовые перья персидского шаха. Потом ветер колеблет ветви и солнце освещает его и превращает все эти мириады шариков и капель в призмы, блестящие, горящие и сверкающие всевозможными разноцветными огнями, которые продолжают переливаться и переливаться с невообразимой быстротой из синего в красный, из красного в зеленый, из зеленого в золотой и дерево превращается в брызжущий фонтан, в настоящий фейерверк ослепительных алмазов и представляет из себя высшую точку, высшую способность природы или искусства изобразить поразительное, опьяняющее, невыносимое великолепие. Не хватает слов для определения его.
Примечания
1. Twain значит — оба, два. Известно, что в бытность его моряком, обязанностью Сам. Клеменса было мерить дно и выкрикивать вымеренный фарватер; ему так часто приходилось повторять слова «mark twain!» — «заметь два!», что, занявшись впоследствии литературой, он выбрал их псевдонимом.
