Нам здорово повезло — мы попали на пароход, который плыл с севера в какую-то из мелких рек в Луизиане, так что мы могли проехать всю Верхнюю и Нижнюю Миссисипи прямо до фермы дяди Сайласа в Арканзасе без пересадки в Сент-Луисе — ни много ни мало чуть не тысячу миль.
Пароход нам попался на редкость унылый, пассажиров было совсем мало, все старики и старухи, которые держались подальше друг от друга, дремали, и их вообще не слышно было. Четыре дня ушло на то, чтобы выбраться с верховьев реки, потому что пароход то и дело садился на мель. И все-таки нам не было скучно — разве могут скучать мальчишки, которые путешествуют!
С самого же начала мы с Томом решили, что в соседней с нами отдельной каюте находится какой-то больной, потому что стюард относил туда еду. В конце концов мы спросили об этом у стюарда, — то есть Том спросил. Стюард сказал, что там мужчина, но что он совсем не выглядит больным.
— Как, разве он не больной?
— Понятия не имею, может, и больной, только, по-моему, он просто притворяется.
— А почему вы так решили?
— Да потому, что, если бы он был больным, он хоть когда-нибудь раздевался бы, — как по-вашему? А он никогда не раздевается. Даже сапог не снимает.
— Ну да? Даже когда ложится спать?
— Так и ложится в сапогах. Ну, Тома Сойера хлебом не корми, только дай ему какую-нибудь тайну. Если вы перед ним и передо мной положите рядом тайну и кусок пирога, то вам и предлагать нечего, чтобы мы выбирали то или другое; все решится само собой. Уж такой я человек, что тут же брошусь к пирогу, а Том обязательно бросится к тайне. Люди ведь бывают разные. Да это и к лучшему. Так вот, Том и спрашивает у стюарда:
— А как его фамилия?
— Филлипс.
— А где он сел на пароход?
— Кажется, что в Александрии, в Айове.
— А как по-вашему, что он затеял?
— Понятия не имею, я никогда над этим не задумывался. Вот еще один человек, подумал я, который потянется за пирогом.
— А вы ничего не заметили особенного в том, как он ведет себя, как разговаривает?
— Да нет, ничего. Разве только пугливый он очень, дверь каюты всегда запирает — и днем и ночью. А когда стучишь к нему, никогда не откроет, пока через щелочку не увидит, кто это.
— Черт возьми, это интересно! Хотелось бы мне взглянуть на него. Послушайте, когда вы следующий раз понесете ему еду, как вы думаете, не удастся ли вам пошире открыть дверь и...
— Ничего не выйдет. Он всегда стоит за дверью. Так что из этого ничего не выйдет.
Том подумал, подумал и говорит:
— Вот что! Дайте мне свой фартук, и я утром отнесу ему завтрак. А вам я за это дам двадцать пять центов.
Парень согласился, при условии, если старший стюард не будет против. Том заверил его, что все будет в порядке и что он сумеет договориться со старшим стюардом.
Так оно и получилось. Том условился, что мы оба наденем фартуки и понесем завтрак.
Тому до того не терпелось попасть в соседнюю каюту и раскрыть тайну Филлипса, что он никак не мог заснуть: всю ночь он строил догадки. По-моему, это было вовсе ни к чему, — если вы собираетесь что-то выяснить, что толку гадать заранее и тратить порох попусту? Я лично прекрасно выспался. Плевать мне на тайну этого самого Филлипса, сказал я себе.
Утром мы с Томом надели на себя фартуки, взяли по подносу с едой, и Том постучал в дверь соседней каюты.
Пассажир приоткрыл дверь, впустил нас и быстро захлопнул ее. Бог мой! Как только мы увидели его, мы чуть не выронили наши подносы; а Том воскликнул:
— Юпитер Данлеп! Как вы сюда попасти? Пассажир, ясное дело, остолбенел от удивления; в первую минуту он, похоже, не знал, испугаться ему или обрадоваться, а может, и то и другое вместе, но потом, видимо, решил обрадоваться. Во всяком случае, щеки его опять порозовели, хотя поначалу он ужасно побледнел.
Пока он завтракал, мы разговорились. И он нам заявляет:
— Только я не Юпитер Данлеп. Я вам сейчас расскажу, кто я, если вы поклянетесь, что будете молчать. Дело в том, что я и не Филлипс.
Тут Том ему и выпалил:
— Молчать-то мы будем, но если вы не Юпитер Данлеп, то можете и не говорить, кто вы.
— Почему?
— Потому, что если вы не Юпитер, то вы близнец — Джек. Вы просто копия Юпитера.
— Ты прав, парень. Я и есть Джек. Только ты мне объясни, откуда ты нас, Данлепов, знаешь?
Том рассказал ему о наших приключениях прошлым летом на ферме дяди Сайласа. И когда Джек понял, что нам известно все о его семье, да и о нем самом, он перестал таиться и начал разговаривать совершенно откровенно. Ни чуточки не стесняясь, он признался нам, что был вором, что он занимается этим ремеслом и сейчас, и не сомневается, что будет воровать до конца дней своих. Конечно, заявил он, это жизнь, полная опасностей и...
Тут он затаил дыхание и наклонил голову, прислушиваясь к чему-то. Мы молчали, и секунду или две в каюте царила глубокая тишина и не было слышно ничего, кроме поскрипывания деревянных перегородок и стука машины под полом.
Затем нам с Томом удалось его успокоить, и мы принялись рассказывать Джеку о его родных, о том, что жена Брейса вот уже три года как умерла и он хотел жениться на Бенни, а она отказала ему; что Юпитер работает у дяди Сайласа и они все время ссорятся; наконец Джек размяк и начал смеяться.
— Ах, черт меня побери! — воскликнул он. — До чего же это приятно, совсем как в былые времена, слушать все эти сплетни! Вот уже больше семи лет, как я ничего не знаю о доме. А что они обо мне говорят?
— Кто?
— Ну, соседи и братья.
— А они никогда и не говорят о вас. Разве только редко-редко когда упомянут случайно.
— Черт! — с изумлением воскликнул Джек. — А почему же они никогда не говорят обо мне?
— Да потому, что они думают, что вы давным-давно умерли.
— А ты не врешь? Дай честное слово! — Джек даже вскочил от возбуждения.
— Честное благородное. Все там уверены, что вас давно нет в живых.
— Тогда я спасен! Ей-богу, я спасен! Я еду домой. Они спрячут меня и спасут. А вы будете молчать. Поклянитесь, что вы никогда на меня не донесете. Ребята, вы должны пожалеть такого беднягу, как я, за которым охотятся днем и ночью и который носу высунуть не может.
Я ведь никогда ничего худого вам не делами и никогда не сделаю, видит бог! Поклянитесь, что вы не выдадите меня и поможете мне спастись.
Конечно, мы поклялись; будь на его месте собака, все равно мы бы не отказались. А он, бедняга, был так счастлив, что не знал, как нас благодарить, готов был просто задушить нас в объятиях.
Мы опять принялись болтать, а Джек вытащил маленький саквояж, попросил нас отвернуться и открыл его. Мы отвернулись, а когда он сказал нам, что можно смотреть, то перед нами оказался совсем другой человек. На нем были синие очки и самого что ни на есть натурального вида каштановые бакенбарды и усы. Родная мать не узнала бы его. Он спросил нас, похож ли он сейчас на своего брата Юпитера.
— Ничуть, — сказал Том, — ничего похожего, кроме разве длинных волос.
— Ладно, я их подстригу покороче, прежде чем приеду к ним. А там Юпитер и Брейс будут держать все в секрете, и я смогу жить у них как чужой. Соседи никогда не узнают меня. Как вы считаете?
Том немного подумал и сказал:
— Конечно, мы с Геком будем молчать, а вот если вы будете разговаривать, то в этом деле есть риск, — может, и небольшой, а все-таки риск. Я что хочу сказать: если вы будете говорить, люди могут обратить внимание, что у вас голос совершенно как у Юпитера, а потом могут припомнить второго близнеца, о котором был слух, что он умер, и догадаться, что все это время он скрывался под чужим именем.
— Ей-богу, ты умный парень! — воскликнул Джек. — Ты совершенно прав. Когда кто-нибудь из соседей будет поблизости, я буду притворяться глухонемым.
Если бы я пробрался домой, а о голосе бы забыл...
Впрочем, я ведь не думал пробираться туда. Я искал какое-нибудь местечко, где я мог бы укрыться от ребят — тех, которые преследуют меня. Там бы я загримировался, переоделся и...
Джек Данлеп побледнел, бросился к двери, прильнул к ней ухом и, тяжело дыша, стал прислушиваться. Нам он прошептал:
— Мне послышалось, что взводят курок. Бог мой, ну и жизнь! Он упал в кресло, совершенно обессиленный и разбитый, и принялся вытирать пот со лба.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
