Разве я пытаюсь убедить кого-нибудь в том, что Шекспир не писал произведений Шейкспира? За кого вы меня принимаете? Неужели я настолько размяк после того, как почти семьдесят четыре года знакомился с человеческой расой? Я бы весьма огорчился, если бы узнал, что кто-нибудь мог подумать обо мне столь несправедливо, столь нелестно, столь невосхищённо. Нет-нет, я сознаю, что когда даже ярчайший из умов на свете с детства воспитывается на всевозможных предрассудках, для такого ума, когда он достигнет зрелости, будет невозможно искренне, бесстрастно и добросовестно изучить любое доказательство или обстоятельство, которое ставило бы под сомнение обоснованность подобных предрассудков. Я сомневаюсь в том, что смогу сам. Мы всегда получаем знания о системах управления из вторых рук, о высоких и низких тарифах, о запретах и запретах запретов, о святости мира и триумфах войны, о кодексах чести и кодексах морали, об одобрении и неодобрении дуэлей; наше приятие и отторжение Шейкспиров, Артуров Ортонов и миссис Эдди. Мы всё это получаем из вторых рук, мы ничего и этого не проверяем собственным умом. Такими нас сотворили. Нас такими сотворили, и мы ничего не можем с этим поделать, не можем изменить. И стоит нам всучить фетиш и научить в него верить, любить его, поклоняться ему и воздерживаться от его исследования, не возникает ни малейшего факта, сколь угодно ясного и сильного, который смог бы убедить нас отказаться от нашей лояльности и преданности ему. В морали, поведении и верованиях мы подстраиваемся под цвет нашего окружения и знакомых, и цвет этот можно запросто смыть. Нам всучивают Смоляное Чучело1 якобы набитое драгоценностями, предупреждают, мол, потрошить его бесчестно и непочтительно, и мы стараемся не дотрагиваться до него своими кощунственными руками. Мы подчиняемся, не неохотно, но весьма радостно, поскольку в душе мы боимся того, что в результате исследования, обнаружим вместо драгоценностей побрякушки, которые производят в Северном Адамсе, штат Массачусетс.
Я и в мыслях не держу, что Шейкспиру придётся покинуть свой пьедестал до наступления 2209 года. Недоверие к нему не может возникнуть вдруг, вера в значительное и глубоко любимое Смоляное Чучело вдруг не проходит, это очень долгий процесс. Несколько тысяч лет ушло на то, чтобы убедить нашу замечательную расу — включая все выдающиеся умы, её составляющие — в том, что не существует ведьм. Несколько тысяч лет ушло на то, чтобы убедить всю ту же замечательную расу — включая все выдающиеся умы, её составляющие — в том, что не существует Сатаны. Несколько веков ушло на то, чтобы удалить вечные муки из программы протестантской церкви, посвящённой загробным развлечениям. Ушло утомительно много времени на то, чтобы убедить американских пресвитериан отменить проклятие младенцев и попытаться изо всех сил их стерпеть. Похоже, что их шотландские братья по-прежнему будут сжигать детей на вечных кострах, когда Шейкспир сойдёт со своей рампы.
Мы — мыслящая раса. Мы не можем доказать этого приведёнными выше примерами, мы не можем доказать это чудесными «историями», сложенными стратфордианцами из охапки лохмотьев и бочки опилок, однако существует уйма разных прочих вещей, которыми мы можем это доказать, если хорошенько подумать. Мы — разумная раса, и когда находим едва заметные следы бурундуков в пыли деревеньки Стратфорд, мы понимаем благодаря силам нашего разума, что здесь побывал Геркулес. Я чувствую, что наш фетиш останется в безопасности ещё века три. И его бюст, там, в стратфордской церкви. Драгоценный, спокойный, безмятежный, бесстрастный бюст с щегольскими усиками и шпаклеванной мордашкой, не тронутой трещинами тревоги — мордашкой, которая бесстрастно взирает на благоговейных пилигримов вот уже сто пятьдесят лет и будет взирать на них ещё лет триста с глубоким-глубоким-глубоким и хитрым-хитрым-хитрым выражением пустомели.
Примечания
1. Смоляное Чучело — персонаж «Сказок дядюшки Римуса» Дж. Харриса: соломенное чучело, измазанное смолой, которое коварный братец Лис подсунул братцу Кролику.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
