Все чаще и чаще попадаются большие города, между ними тянутся ряды богатых ферм, — нет больше пустынного одиночества. Час за часом пароход глубже врезается в большой, оживленный Северо-Западный край; и с каждым новым открывающимся участком удивление и восхищение зрителя усиливаются и растут. Перед такими людьми и такими достижениями, как здесь, невольно преклоняешься. Это — независимые люди, самостоятельно мыслящие и имеющие на это полное право, потому что они образованны и культурны; они читают, они в курсе всех лучших и новейших идей, они укрепляют каждое слабое место в своем краю школой, университетом, библиотекой или газетой, и они живут по законам. Беспокоиться о будущем такого народа не приходится.
Край этот молод — так молод, что его можно назвать ребенком. Но по тому, чего он достиг, когда у него только стали прорезываться зубы, можно предсказать, какие чудеса он покажет в расцвете сил. Он так молод, что иностранные туристы еще не слышали о нем и еще не бывали здесь. В течение шестидесяти лет иностранный турист путешествовал вверх и вниз по реке, между Сент-Луисом и Новым Орлеаном, а потом отправлялся домой и писал книгу, считая, что видел на реке все, достойное обозрения, все, что можно увидеть. Из шести таких книг ни в одной нет упоминания о городах в верховьях реки, потому что те пять-шесть туристов, которые проникли в этот край, были там раньше основания этих городов. Самый последний из этих туристов (в 1878 году) проделал тот же обычный путь, — и он не слышал, что севернее Сент-Луиса что-нибудь есть.
А там есть многое. Там изумительный край с множеством больших городов, которые спроектированы, так сказать, позавчера и на следующее утро построены. В десятках двух из них населения от полутора до пяти тысяч. Потом идет Маскатин — десять тысяч; Уинона — десять тысяч; Молин — десять тысяч; Рок-Айленд — двенадцать тысяч; Ла-Кросс — двенадцать тысяч; Берлингтон — двадцать пять тысяч; Дубьюк — двадцать пять тысяч; Давенпорт — тридцать тысяч; Сент-Пол — пятьдесят восемь тысяч и Миннеаполис — шестьдесят тысяч, если не больше.
Иностранный турист никогда об этих городах не слыхал. У него в книге даже нет упоминаний о них. Города выросли за ночь, пока он спал. Этот край до того молод, что даже я, человек сравнительно не старый, все-таки старше его. Когда я родился, все население Сент-Пола состояло из трех человек; население Миннеаполиса было втрое меньше. Тогдашнее «население» Миннеаполиса умерло два года тому назад; это «население» видело перед смертью, как оно за сорок лет возросло на пятьдесят девять тысяч девятьсот девяносто девять человек. Плодовитость — как у лягушки!
Должен пояснить, что вышеназванные цифры населения Сент-Пола и Миннеаполиса уже устарели на несколько месяцев. Эти города сейчас гораздо больше. Я только что видел газетную сводку, где населения Сент-Пола насчитывают семьдесят одну тысячу, а населения Миннеаполиса — семьдесят восемь тысяч. Моя книга попадет в руки читателей не раньше чем через шесть или семь месяцев, — все цифры к тому времени ничего не будут стоить.
Мы мельком видели Давенпорт; он тоже красив и увенчивает холм, — впрочем, такое описание подходит ко всем этим городам: все они красивы, хорошо построены, чисты, аккуратны, приятны с виду, производят прекрасное впечатление, и все они расположены на холмах. Поэтому оставим эту фразу в покое. У индейцев есть предание, что Маркет и Жолие в 1673 году разбили лагерь там, где сейчас стоит Давенпорт. Следующий белый человек расположился там через добрых сто семьдесят лет — в 1843 году. Давенпорт набрал свои тридцать тысяч населения за тридцать лет. Сейчас там в школах учится больше детей, чем было всех жителей двадцать три года назад. В городе, как везде в верховье реки, полный комплект фабрик, газет и учебных заведений; там есть телефоны, местный телеграф, электрическая сигнализация и превосходная наемная пожарная команда, состоящая на шести рот, с крюками, лестницами и четырьмя паровыми пожарными насосами; там есть также тридцать церквей. Давенпорт — официальная резиденция двух епископов: англиканского и католического.
Против Давенпорта лежит цветущий городок Рок-Айленд, расположенный у Верхних порогов. Большой железнодорожный мост соединяет оба эти города. Это один из тринадцати мостов, которые раздражают лоцманов и самое Миссисипи между Сент-Полом и Сент-Луисом.
Очаровательный остров Рок-Айленд, в три мили длиной и полмили шириной, принадлежит Соединенным Штатам, и государство превратило его в чудесный парк, посредством искусства увеличив естественную его привлекательность и прорезав ого чудесные леса многомильными дорогами. В центре острова сквозь деревья можно разглядеть десять громадных каменных четырехэтажных зданий; каждое занимает площадь в целый акр. Здесь помещаются государственные мастерские, ибо Рок-Айленд — это национальный арсенал.
Мы поднимаемся но реке, все время по чарующей местности — другой на верхней Миссисипи не бывает; проходим мимо города Молила — большого фабричного центра, мимо Клинтона и Лайонса — больших центров лесообработки, и подходим к Дубьюку, расположенному в районе, богатом рудными ископаемыми. Свинцовые копи очень богаты и велики. В Дубьюке много всяких заводов, и среди них — завод плугов, у которого есть заказчики во всем мире. Так по крайней мере заявил мне агент этой фирмы, который был с нами на пароходе. Он сказал:
— Покажите мне любую страну под солнцем, где умеют пахать по-настоящему, и если на плуге, которым они пашут, нет нашей марки, я готов съесть этот плуг; съем — и даже горчичного соуса не попрошу для приправы!
Вся эта часть реки связана с индейской историей и богата преданиями. Имя Черного Ястреба было так же известно здесь, как имя Киокака ниже по течению. В нескольких милях ниже Дубьюка находится Tête de Mort (Мертвая Голова) обрыв или скала, на вершину которой французы когда-то встарь загнали отряд индейцев и окружили их, так что индейцам грозила верная смерть, оставалось только выбирать: умереть с голоду или спрыгнуть вниз и разбиться. Черный Ястреб к концу жизни принял обычаи белых людей; когда он умер, его похоронили около Де-Мойна по-христиански, хотя и с соблюдением некоторых индейских обрядов, — иначе говоря, его одели в христианский военный мундир, дали в руки христианскую трость, но в могилу опустили в сидячем положении. Прежде с вождем всегда хоронили коня. То, что коня заменили тростью, указывает, насколько смирилась высокомерная натура Черного Ястреба — ибо он, следовательно, на том свете собирался ходить пешком.
Мы заметили, что выше Дубьюка вода в Миссисипи оливково-зеленая — густой красивый цвет, полупрозрачный под солнцем. Конечно, сейчас вода нигде не была так чиста и не имела такого чудесного цвета, как в другие времена года, — сейчас река стояла очень высоко и была мутной и грязной от примеси почвы размытых берегов.
Величественные утесы, нависшие над рекой на всем этом участке, чаруют глаз красотой и разнообразием форм, мягкой прелестью своих уборов. Над крутым зеленеющим откосом, чье подножье у края воды стоит, словно высокое укрепление, — изломы громоздящихся скал, восхитительно-сочной мягкой окраски от темно-коричневой до густо-зеленой, подцвеченной всеми оттенками. А сверкающая река вьется, меняя направление; иногда ее сжимают группы лесистых островов, прорезанных серебряными протоками; мелькают дальние деревни, спящие на мысах; медлительные плоты ползут в тени лесной стены; белые пароходы скрываются за дальними поворотами. И все тихо и покойно — словно во сне, словно нет вокруг ничего земного и ни о чем не надо волноваться или тревожиться. Покуда не налетит нечестивый поезд — что он проделывает довольно часто: он рвет благостную тишину в клочья дьявольским воинственным кличем, грохотом и громом мчащихся колос и сразу возвращает нас на землю, — и тут возникает одна из земных забот: вы вспоминаете для вящего развлечении, что это именно та самая дорога, чьи акции всегда падают, после того как вы их купите, и всегда подымаются, как только вы их продадите. До сих пор я содрогаюсь при воспоминании о том, как я однажды никак не мог избавиться от своих акций и они чуть не застряли у меня. Должно быть, страшно, когда целая железная дорога остается у тебя на руках.
Почти на всем пути от Сент-Луиса до Сент-Пола, то есть на расстоянии восьмисот миль, мы видим паровозы. Эта железная дорога наделала бед пароходству. Кассир нашего парохода служил пароходным кассиром еще до постройки железных дорог. и то дни наплыв населения был так велик и грузооборот так обширен, что пароходы не могли справиться со всеми требованиями, поэтому капитаны держали себя очень независимо и небрежно — здорово «задавались», как выразился бы «Дядюшка Римус». Наш кассир кратко и выразительно объяснил нам разницу между нынешним временем и стариной:
«Пароход пристал — капитан на мостике; стоит прямой, чинный — железный стержень вместо позвоночника, лайковые перчатки, сногсшибательный цилиндр, пробор до затылка. Человек на берегу снял шляпу, говорит:
— У меня двадцать восемь тонн пшеницы, капитан, — сделайте одолжение, возьмите!
А капитан в ответ:
— Две возьму, — и даже не снизойдет, но взглянет на него.
А теперь капитан снимает свою старую шляпу и улыбается все время до ушей и так кланяется, будто у него и позвоночника никогда не бывало, и говорит:
— Рад вас видеть, Смит, рад вас видеть. У вас прекрасный вид, я уж давно вас не видел в таком цветущем состоянии. Ну, что же вы для нас припасли?
— Ничего, — буркнет Смит и даже шапки не снимет; повернется спиной и заведет разговор с кем-нибудь другим.
Да, восемь лет назад капитан был выше всех, а нынче пришел черед Смита. Восемь лет назад, бывало, на пароходах все каюты переполнены, и в каждой каюте на полу люди лежали в пять-шесть рядов, чуть ли не друг на дружке, да палуба битком набита переселенцами, да добавьте еще жнецов внизу, в трюме. Чтобы получить отдельную каюту первого класса, надо было доказать, что в вашей семье объединено не меньше шестнадцати фамильных гербов, что вашему роду не меньше четырехсот лет, либо завести личное знакомство с негром, чистящим сапоги капитану. Теперь все изменилось: свободных кают наверху сколько угодно, и никаких жнецов внизу, — сейчас есть патентованные сноповязалки, и жнецы исчезли. Уехали на тридевять земель. Да и уехали-то они не на пароходе, а в поезде».
В этих краях мы встретили целые акры бревенчатых плотов, спускавшихся по течению, но они не плыли медленно, как бывало, с веселой, отчаянной, бесшабашной командой орущих песни, пьющих, пляшущих до упаду головорезов, — нет, всю вереницу быстро тянул мощный буксир с колесом за кормой — последнее слово техники; а небольшие команды состояли из спокойных, аккуратных людей, имевших солидный, деловой вид, — и ни намека на былую романтику вы бы в них не нашли.
Однажды, темной ночью, мы с помощью электрического освещения прошли несколько необычайно запутанных и узких проток. За нами стояла плотная тьма — стена без единой трещины; впереди узкая излучина, вьющаяся меж двумя стенами густой листвы, которая почти касалась наших бортов, и каждый отдельный листочек, каждая отдельная струя были видны в естественной окраске и залиты сиянием, ярким, как полуденное солнце. Картина была странная, очень красивая и очень эффектная.
Мы прошли мимо Прери-ду-Шен — тоже одно из мест, где останавливался отец Маркет, — и через несколько часов пути но очень разнообразной и красивой местности прибыли в Ла-Кросс. Это город с двенадцатью — тринадцатью тысячами населения, с улицами, освещенными электричеством, и целыми кварталами домов, настолько импозантных и я архитектурном отношении интересных, что ими мог бы гордиться любой город. Ла-Кросс превосходный город, и мы очень хорошо использовали час стоянки, исходив его вдоль и поперек, хотя погода была дождливее, чем требовалось.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
