Газета «Территориэл Энтерпрайз» представляла не только беспристрастные информационные сообщения. Это издание было примером хитроумного совмещения факта и вымысла на одной странице. Дело в том, что редакторы газеты не просто не запрещали журналистам приукрашивать, а порой и выдумывать «факты», но и поощряли к этому.
Из-под пера находчивых авторов выходили материалы, к которым исследователи американской журналистики добавляют эпитет «неистовый / скандальный» (англ. «outrageous»). Например, такое определение — «возмутительные журналистские выходки» (англ. «outrageous journalistic antics»1). Под этим подразумевается игра с фактом и вымыслом, в которой выигрывал, как правило, последний, а правила могли быть самыми непредсказуемыми. Такая журналистика впитала в себя традиции юмора фронтира с его жанром небылицы (англ. tail-tale), сочинитель которой лавировал между правдой и фантазией, вступая в своеобразную игру с аудиторией.
В США к шуткам в газетах прибегал ещё Бенджамин Франклин. В мае 1765 года он вступил в вымышленную переписку с лондонской газетой «Паблик адвертайзер» (The Public Advertiser). В письме с подписью «Зритель» автор возмущался, что страницы современных газет переполнены обилием недостоверных фактов и откровенной ложью. Это фиктивное послание было нужно Франклину для последующего ответа «Путешественника»: его основная мысль состоит в том, что газетные публикации должны быть не только информативными, но и развлекательными, чего недостаёт журналистике. «Подлинность фактов не стоит считать абсолютной ценностью: слишком часто они уступают вымыслу в увлекательности, а этот дефект не так безобиден, как кажется на первый взгляд»2, — писал Франклин в одном из этих писем.
Многие памфлеты Франклина нельзя назвать журналистскими в строгом значении этого слова, ведь зачастую они содержали вымышленные факты, поданные весьма хладнокровно (например, придуманная Франклином речь прусского монарха в «Эдикте прусского короля» [1773] или памфлет «Продажа гессенцев» [1977] и др.).
В 1835 г. огромное впечатление на читателей произвел цикл статей о жизни на Луне, приписываемый авторству Ричарда Адамса Локка из газеты «Сан» (The Sun). Несколькими неделями раньше в журнале Саузерн Америкэн Ревью (Southern Literary Messenger) вышел рассказ Э. По «Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля» о путешествии «скромного ремесленника» на луну. Можно также вспомнить его диалоги «Месмерическое откровение» и «Сила слов». Э.Ф. Осипова использует термин «мистификация», рассуждая о множестве псевдонаучных подробностей в прозе Э. По, которые были нужны ему, для того чтобы зашифровывать особенно смелые идеи для своего времени3.
Журналистика смешанных жанровых форм объяснялась потребностями времени. Несмотря на бурное развитие массовой прессы в начале 60-х г., новый информационный дискурс, нацеленный на прямолинейное и точное изображение фактов, в большинстве случаев оказывался неразрывно связанным с литературной традицией. Ш. Фишкин писала, что газеты в то время представляли собой «попурри из различных голосов, стилей и форм»4. Д. Андервуд отмечал, что американские газеты были «беспорядочной продукцией типографии, которая включала низшее искусство, народный юмор, бессистемные новостные сообщения и напыщенные сентиментальные сочинения»5. Характерная ещё для журналистики конца XVIII века установка на развлечение читателей (а для этого использовали в первую очередь вымысел) была по-прежнему сильна.
Сочетание журналистских и литературных форм было предсказуемым в начале и середине XIX века. Вспомним, например, искусную мистификацию В. Ирвинга, придуманную им, для того чтобы заинтересовать читателей своим произведением «История Нью-Йорка» (1809). «Новость» об исчезновении господина Никербокера, которая разнеслась по многим газетам штата, и о последующей находке его «любопытной рукописи» (это и была новая книга В. Ирвинга) была сочинена писателем от начала и до конца. Но впоследствии оказалось, что «в поисках исчезнувшего старого джентльмена принимало участие немало простодушных жителей Нью-Йорка!»6.
Вымысел и факт шли рядом во многих произведениях Брета Гарта для журналов «Калифорниэн» (Californian) и «Голдэн эра» (Golden Era). В 60-ые гг. Гарт использовал целый ряд псевдонимов, которые позволяли играть с приёмом маски (Алексис Пуффер, Джефферсон Брик, Дж. Кайзер и др.). «Часто он набирал свои сочинения прямо «из головы», стоя у наборной кассы»7.
Причудливый симбиоз художественной литературы и достоверного материала стал приметой журналистики того времени. И хотя уже неминуемо приближалась новая эра, проперчившая строгие границы между фактом и вымыслом, именно в середине XIX века литературная журналистика особенно громко заявила о себе. Примерно в то же время, что и рассматриваемые в этой главе произведения Марка Твена, появились «Записки Нэсби» (в оригинале — «The Nasby papers», 1861—1864). Настоящим автором этих заметок был Дэвид Росс Локк, занимающий в то время пост редактора нескольких газет в штате Огайо. Звучный псевдоним Петролеум Везувиус Нэсби был нужен Локку для того, чтобы представить читателям комическую сатирическую маску. Повествование в письмах от лица самоуверенного «джентльмена», яростного защитника рабства, не владеющего литературным языком (практически все его слова искажены — например, «yisterday» [yesterday], «yeres» [years], «capsheard» [captured] и т. п.). Нэсби в этой серии небольших зарисовок представлен фанатичным, нетерпеливым и не всегда трезвым. Этот приём (представить себя в роли антигероя) нужен был Локку в том числе для того, чтобы выставить сторонника южной Конфедерации в неприглядном свете (сам писатель был всецело на стороне Севера).
Первое письмо Нэсби было опубликовано в газете города Финдли «Хэнкок Джефферсониэн» (The Hancock Jeffersonian). Читатели уловили ироничный посыл автора, и спустя некоторое время другие издания штата, включая «Цинциннати Коммершиэл» (Cincinnati Commercial), с успехом напечатали продолжение записок.
В данном контексте мы говорим о журналистских мистификациях (a hoax), которые не следует путать с литературными. Так, в работе Е. Ланна «Литературная мистификация» (1930) речь идёт о подделках литературных произведений, авторство которых приписывалось вымышленным авторам. Здесь вопрос о подлинности авторства не стоит. В общем смысле журналистская мистификация — это вымысел, напечатанный в газете или журнале под видом достоверного сообщения. Она тем и отличается от литературной, что в данном случае возникает принципиальная оппозиция достоверного факта и выдумки, тогда как в литературе художественной условностью является всё.
Заметки Марка Твена, предоставляющие ложную информацию и вводящие читателей в заблуждение, можно назвать газетными «утками». Используют также и понятие «журналистский розыгрыш» (к тому же, перевод английского «hoax» допускает все приведённые значения). Тем не менее во многих критических работах на русском языке мы встречаем по отношению к такого рода сообщениям термин «мистификация», что позволило нам следовать этой традиции.
О журналистской мистификации писал А.А. Тертычный, ставя знак равенства между нею и шуткой: «Если же автор ставит своей целью развлечение читателя и ради этого создает мистификацию (шутку), то в этом случае материал может быть выдуманным от начала до конца»8. Исследователь выделяет несколько задач такой шутки: развлечение и розыгрыш. С этим определением мы согласны, ведь вымысел, выдаваемый за реальность, может быть преподнесён и не в развлекательном ключе, а комические «подсказки», помогающие читателям разоблачать ложь, сведены к минимуму. Но шутка традиционно связана с юмористической традицией, поэтому в контексте нашей работы мы выбираем нейтральный термин «мистификация», который применим и к серьёзным сообщениям, и к журналистике, использующей комические приёмы повествования.
В собрание сочинений Марка Твена на русском языке вошло два произведения «Окаменелый человек» и «Моё кровавое злодеяние» (в оригинале эссе «Несколько печальных опытов», разделённое на две части с подзаголовками), где Марк Твен, спустя несколько лет, сам подробнейшим образом раскрывает замысел этих своеобразных журналистских сочинений. Несмотря на то, что в оригинале Твен использует в одном предложении нейтральное «the article» (статья)9, в переводе Э. Гольдернесс эта фраза звучит: «Я всё слишком запутал, и описание позы так и не стало ключом ко всей этой мистификации [выд. автором работы]...»10. В переводе Т. Рузской «Моё кровавое злодеяние» также названо «мистификацией»: «Другой мистификацией, о которой я уже упоминал, была моя блестящая сатира на плутовской финансовый приём...»11. Термин «мистификация» использует М.Н. Боброва в монографии «Марк Твен»12. М.О. Мендельсон называет «Окаменелого человека» и «Кровавое злодеяние» комическими мистификациями и фельетонами-мистификациями13.
Вымысел в журналистских мистификациях Марка Твена был призван не только привлечь внимание сенсацией и развлечь читателя, а с помощью сатирического подтекста раскрыть глаза на реальные факты. Ведь и сам писатель признавался, что разоблачить нелепости и несправедливости помогала именно выдумка (вспомним эссе «Несколько печальных опытов» [1870]).
В критических работах о журналистике Марка Твена мы сталкиваемся с терминологической путаницей. Дело в том, что некоторые исследователи прямо называют мистификации Твена «жанром». «В ранней журналистике Твен также запомнился подобными скандальными мистификациями, но молодой писатель в скором времени перерос этот жанр»14; «К счастью для Твена, он бесстрашно экспериментировал с многочисленными жанрами, двигаясь от мистификации и бурлеска к путевому очерку, рассказу, полемичному эссе, монологу и роману»15.
В других исследованиях понятие жанра представляется более размытым. Д. Слоун утверждает, что «юмор в то время был потрясающе разнообразным жанром»16, но юмор как один из видов комического — это, скорее, приём повествования. Шелли Фишкин использует наиболее нейтральное слово «форма» (form), которое затем легко замещает словами «разнообразные голоса, стили» / «different voices, styles»17.
Во многих работах журналистскую мистификацию определяют через другой жанр или приём и ставят таким образом между ними знак равенства («Бурлескная сатира» / «The burlesque satire»18; «Обманчиво бесстрастный очерк» / «Deceptively deadpan sketch»19, «Этот очерк, также поддельная новость» / «This sketch, also a counterfeit news story»20 (о мистификации «Petrified man»). В авторитетной работе А. Пейна, душеприказчика и биографа Марка Твена, мистификации даётся целый набор определений: «литературные шутки» / «literary pranks» (здесь слово «prank» близко по значению к слову «joke» — розыгрыш, шутка), «пародия» / «burlesque», «литературная бомба» / «literary bomb» и, наконец, совсем неожиданное — «tale»21 (литературный жанр, обозначающий в американском литературоведении рассказ, ориентированный на игру фантазии и выдумку, в отличие от «short story»). Приведённые цитаты важны прежде всего потому, что намекают на совмещение двух дискурсов — информационного и художественного. Так, А. Пейн намеренно заостряет внимание на литературной природе газетных заметок Марка Твена, а вот Г. Беллами, напротив, даже гротескную «Кровавую резню вблизи Карсон-Сити» осмысляет сквозь призму факта: «Несмотря на кровавые подробности, основанный на фактах стиль этого сообщения заставляет читать его как образец точного репортажа»22.
Когда мы говорим о журналистской мистификации как о совмещении вымышленного содержания и «правдивой» формы, этот феномен можно сопоставить с понятием художественной условности в литературе. Как известно, первичная художественная условность, под которой подразумевается «умение искусства и его потребителя <...> отделять произведение искусства от реальности»23, является непременным условием существования любого литературного произведения. Однако рассматривая журналистские мистификации Марка Твена, мы не можем говорить о первичной условности, так как здесь отсутствует та изначальная установка читателя на вымысел, которую немецкий философ В. Изер называл «конвенцией»24 между автором художественного текста и публикой. Это «договор», по которому читатель относится ко всему изложенному в произведении, как к истине. Рассматриваемые произведения Твена были, напротив, размещены в газете, на страницах с новостями, где иная конвенция, а значит, читатель предполагал, что всё изложенное в них — правда.
Вторичная художественная условность — это сознательное нарушение первичной условности, то есть разрушение той иллюзии правдоподобия, которую изначально пытался создать автор. В нашем случае этой иллюзией правды будет не художественная реальность, а сама жизнь, ведь журналистские мистификации Марка Твена были задуманы в первую очередь как «актуальная новость». Однако Твен использовал традиционные литературные приёмы, для того чтобы намекнуть читателям на выдумку (гиперболы, переходящие в гротеск, завуалированный комизм, нарушение логики изложения).
В центре нашего внимания две основные категории — факт и вымысел, где журналистская мистификация рассматривается как умышленная ложь, преподнесённая под видом достоверного сообщения. Однако само понимание истины в различные культурные эпохи менялось. Так, в античности вымысел осмысляли преимущественно в связи с художественным творчеством и противопоставляли его реальности как сфере логичного и понятного. Переворотом стало сочинение И. Канта «Критика способности суждения»25 (1790), в котором философ впервые высказал мысль о равнодушии к тому, существует ли предмет изображения в реальности: «Важно не существование (или несуществование) предмета (или героя). Важна способность изображения — и в случае, если предмет (герой) существует, и в случае, если он не существует, — доставлять чувство удовольствия»26. Но И. Кант обращался к эстетическим суждениям об искусстве — в нашем же случае мистификации Твена необходимо анализировать не только в их взаимосвязи с литературным творчеством, но и как феномен журналистики.
В начале XIX в. отношение к вымыслу было кардинально пересмотрено немецкими романтиками. Воображение становилось глубинным и неотъемлемым основанием самого духа. Несмотря на различные художественные воплощения, в произведениях Марка Твена можно найти некоторые связи с концепцией романтической иронии. Ведь в её истоках — «конфликт бесконечного и обусловленного (с одной стороны, неограниченные возможности творца-художника, с другой — объективная реальность, живущая по собственным законам»)27. Марк Твен хотел сказать намного больше того, что позволяла короткая новость на газетной полосе. Именно поэтому ему пришлось прибегнуть к помощи вымысла. Он творил в духе неклассической концепции истины, когда исчезло представление о её неизменном и единственном онтологическом статусе (в отличие от классической теории, когда истина одна), а субъект познания приобрёл новое важное значение — теперь право на существование есть у различных интерпретаций истин, и важны познавательные возможности самого человека. Роль, которую Твен отводил читателю в разгадывании мистификаций, с философской точки зрения может быть уподоблена определяющему значению субъекта познания в неклассической концепции истины. С другой стороны, журналистское творчество Марка Твена оказывается удивительным образом созвучным новейшим идеям постмодернистов. В частности, мыслям О. Маркварда, представившему парадоксальный взгляд на проблему истины. С его точки зрения противопоставления реального и фиктивного вообще не может быть, так как «сегодня жизнь и вымысел слиты в одном»28, и во многом благодаря средствам массовой информации. Получать их готовый и «сконструированный» продукт вошло у читателей в привычку, в то время как здравый смысл и опыт отодвинулись на второй план...
«Окаменелый человек» Марка Твена появился в газете 4 октября 1862 г. без подписи, под видом информационного сообщения. Композиция заметки выдержана Твеном в границах «перевёрнутой пирамиды». Уже в первом предложении даны ответы на вопросы «Что? Где? Когда?»: «Окаменелый человек был найден некоторое время назад в горах, к югу от Грейвли-Форд»29. Всё дальнейшее — нарочито запутанное описание позы окаменелого человека — рассчитано на внимательного читателя, которому станет ясно, что «человеческие» руки с растопыренными пальцами приставлены к носу, это вызывающе дразнящий жест. Но важно, что Твен попытался одновременно запутать читателя, представив в тексте короткого сообщения сразу несколько свидетельств: прибывших ученых для освидетельствования находки, жителей окрестностей, которые вознамерились похоронить «изваяние», и, наконец, мирового судью мистера Сьюолла, упомянутого неслучайно (Твен так отомстил недоброжелателю, выставив его в комичном свете). Немалую роль в придании заметке «объективности» сыграл выдуманный «эксперт», к которому в журналистике обращаются за подтверждением информации или комментариями. Важно, что журналист его имени все-таки не называет, ограничиваясь общими словами — «наш информатор» («our informant»).
Перед нами пример мистификации, где сатирическая функция тонко сплетена с развлекательной. Можно утверждать, что именно сатира здесь выходит на первый план, ведь одно из главных требований удачной мистификации — сенсационность — здесь заметно снижена! Позднее Марк Твен напишет в разъяснении: «Осенью 1862 года жители Невады и Калифорнии буквально бредили необычайными окаменелостями и другими чудесами природы»30. Но мы выяснили, что заметки на схожую тему появлялись в американских газетах намного раньше, а значит, такие сообщения были не в новинку даже доверчивым читателям.
Так, в одном из номеров «Иллиноис Стейт Джорнэл» 17-ого июня 1853 г., то есть почти за десять лет до «Окаменелого человека» Твена, появилось небольшое сообщение без подписи (стандарт для того времени), повествующее о находке «тела человека в состоянии полного окаменения»31. Любопытно, что последняя строчка этой новости перекликается с мистификацией Твена: «Конечности почти идеальны, и полностью превратились в камень» («The limbs are nearly perfect, and are completely transformed to stone»). А у Твена следующее описание: «Каждая конечность и черта каменной мумии была совершенна» («Every limb and feature of the stony mummy was perfect»). Заметки построены по схожим композиционным законам, содержат указания на свидетельства «очевидцев», да и само название у них одинаковое — «Petrified man». Поэтому можно прийти к выводу и уточнению: «Окаменелый человек» Марка Твена — это не только мистификация, но и пародия на неё. Твен хитроумным образом посмеялся над журналистами, которые придумывали сенсации ради больших тиражей и прибыли, но в то же время и над легковерными читателями, позволяющими себя дурачить.
В этом, вероятно, заключался замысел Твена. А вот реакция аудитории была неожиданной. Несмотря на намёки в тексте, многие газеты соседнего штата Калифорния перепечатали сообщение без каких-либо комментариев. Так, в рубрике «By telegraph to the Union» на второй странице «Сакраменто Дэйли Юнион» 9 октября 1862 г., рядом с новостью о заседании Санитарной комиссии и небольшими сообщениями о политической обстановке в стране, находилась заметка с тем же названием — «Окаменелый человек». Калифорнийская газета перепечатала мистификацию Твена слово в слово на первой (!) полосе газеты, лишь сославшись на «Территориэл Энтерпрайз». Современники Марка Твена были убеждены в истинности этой фантастической заметки, о чём писатель сам писал позднее: «Как сатира на увлечение окаменелостями или чем-либо другим мой окаменелый человек потерпел самое прискорбное поражение, ибо все наивно принимали его за чистую монету, и я с глубочайшим удивлением наблюдал, как существо, которое я произвел на свет, чтобы обуздать и высмеять увлечение чудесами, преспокойно заняло самое выдающееся место среди подлинных чудес нашей Невады <...> Когда же сей господин, путешествуя все дальше и дальше, стал (как я убеждался по газетным откликам) завоевывать округ за округом, штат за штатом, страну за страной и, облетев весь мир, удостоился наконец безоговорочного признания в самом лондонском «Ланцете», душа моя успокоилась, и я сказал себе, что доволен содеянным»32.
Но, несмотря на то, что некоторые проницательные редакторы всё-таки не поверили в очередную «окаменелость», их понимание произведения Твена было далеко до того смысла, который вложил в него сам автор. Например, «Дэйли Альта Калифорния» от 15 октября 1862 г. опубликовала на первой полосе в первой колонке разоблачающее сообщение, называя новость «надувательством» («a sell»): ««Вирджиния-Сити Энтерпрайз» откалывает следующее надувательство о находке одного окаменелого человека вблизи Грейт Велли Форда, в Неваде...»33. Газета догадалась о ложной природе сообщения, ограничившись только лишь констатацией этого факта, но конечная задача Марка Твена заключалась ведь совсем не в том, чтобы привлечь читателей очередной громкой сенсацией.
Тем не менее Сэмюэл Клеменс с упорством настаивал на удивительной находке. Так в одном из писем-корреспонденций для «Сан-Франциско дейли Морнинг колл», написанном спустя девять месяцев после сенсационного «Окаменелого человека», следом за сообщениями о погоде, скачках и Санитарном фонде размещается новость о столкновении трёх экипажей, в одном из которых сидел «прославленный» мистер Сьюолл. Марк Твен здесь практически цитирует свою мистификацию: «Мистер Сьюолл — это серьёзный мировой судья, проводивший следствие прошлой осенью в Грейвли Форд на реке Гумбольдт по делу окаменелого человека, который просидел там, пригвождённый к грунту, последние триста-четыреста лет. Горожане вознамерились взрывом оторвать его и похоронить, но судья С. не допустил это кощунство»34. В этом письме от 15 июля 1863 г. нет и намёка на шутку и вымысел. Напротив, автор, сохраняя изначально заданный тон беспристрастного информационного сообщения, в следующем абзаце невозмутимо докладывает о техническом и финансовом состоянии горнодобывающих предприятий.
Окаменелый человек продолжил своё победоносное шествие и был интересен американским газетам даже в 80-е гг., когда, казалось бы, интерес к подобным сенсациям должен был сойти на нет. Однако 25 марта 1884 г. на страницах авторитетной «Нью-Йорк Таймс» (New York Times) появляется всё тот же давний знакомый — окаменелый человек! Новостная заметка, состоящая из четырёх предложений, называлась уже «Окаменелый гигант» («A petrified giant»)35, но повествовала всё о том же. На этот раз находка обнаружилась в Торонто.
В 1899 г. та же «Нью-Йорк Таймс» публикует очередную сенсацию с предсказуемым сюжетом: «Окаменелый человек в Монтане» («Montana's petrified man»)36. Некий золотоискатель Уолтер уверял, что найденное им «тело» принадлежит ирландскому генералу времён Гражданской войны Томасу Фрэнсису Мигеру. Опять налицо сфабрикованная новость, которую пытались выдать за реальное информационное сообщение. Однако, спустя неделю, в газете появляется опровержение с неожиданным подзаголовком: «Только лишь шутка снежного человека» («Merely a snowman's trick»). «Владельца находки» Уолтера обвинили в низкой цели раздуть сенсацию, но об оплошности самих редакторов не было сказано ни слова.
Итак, «Окаменелый человек» Марка Твена, с одной стороны, представляет собой классический пример мистификации, замаскированной под новостную заметку. Однако такие очевидные приметы журналистского материала, как строгая композиция или ссылка на экспертов выступают здесь лишь инструментом игры с читателем: «объективная» форма скрывает сатирическое содержание.
Не меньший резонанс в то время вызывает ещё одна громкая мистификация — «Кровавая резня вблизи Карсон-Сити» (28 октября 1863 г.). В сообщении Марк Твен37 сразу же начинает со свидетельства очевидца и называет его имя — Абрам Карри из Карсон-Сити. Заметка по объёму в два раза больше «Окаменелого человека» и представляет собой мнимую новость о криминальном происшествии: безумный человек убил себя и свою семью из-за утраты всех денег и акций.
Мы встречаемся с очередной замаскированной сатирой. Ее цель — представить в критическом свете положение дел в американской журналистике: во-первых, пособничество мошенничеству (герой заметки сошёл с ума, потому что вложил деньги в разрекламированное газетами лопнувшее акционерное обществе), а, во-вторых, любовь журналистов к сенсациям и замалчивание важных фактов. В вышедшей через день реплике «Беру всё назад» Твен с сарказмом написал, что «Единственный способ протолкнуть факт в газету Сан-Франциско — это провезти его контрабандой с какой-нибудь трагедией»38.
Эта мистификация была не лишена и весьма своеобразного комизма (для тех, кто понял её тайный замысел), но он отвечал традициям Дикого Запада: обыгрывание темы смерти, необузданность тона — такой юмор был рассчитан на шоковый эффект.
Что касается композиции заметки, то характер повествования приближает нас к литературе: здесь можно отметить сюжетное построение и нарастание интриги — мы не сразу понимаем, что именно произошло с героем и в чём заключалась подоплёка событий. «Факты» и объяснение автора присутствуют лишь в последних предложениях, и одно это отдаляет произведение от стандартов информационной журналистики. Вместе с тем тон сообщения держит нас в постоянном напряжении — журналист преподносит мистификацию как шокирующую сенсацию, и большую роль в этом играет им же выдуманный «очевидец», от лица которого и преподносится новость.
Несмотря на то, что эта мистификация, в отличие от «Окаменелого человека», содержит куда более прозрачные намёки, указывающие на выдумку (отсутствие соснового бора в том месте, нелепое утверждение, что убийца проскакал несколько миль с перерезанным горлом и т. п.), многие читатели опять не поняли, что конечной целью автора было разоблачить неприглядные явления и то, что через поражающий воображение вымысел Марк Твен шёл к факту.
Одним из определяющих факторов при отнесении материала к журналистской мистификации является реакция читательской аудитории — эффект воздействия такой заметки зависит от того, поверит ли читатель в фикцию или поймёт и разгадает тайный (как правило, сатирический) смысл.
Но хитроумная критика Марка Твена опять осталась непонятой. Читатели либо принимали всё за чистую монету (о чём Твен впоследствии сам вспомнит и в «Автобиографии», и в «Двух-трёх невесёлых жизненных наблюдениях»), либо открыто возмущались мистификацией. Так, в тот же день на третьей странице в первой колонке «Вирджиния Ивнинг Баллитин» (Virginia Evening Bulletin) появилась заметка с пометкой «Сенсационное известие» («A Sensational Item»), где мистификацию назвали «необоснованными байками» («foundationless yarns»)39. Парадоксально, но в американской журналистике тех лет донести до сознания аудитории правду (в данном случае о газетах, которые убеждали читателей приобретать акции аферистов) порой можно было лишь с помощью пугающего вымысла. Марк Твен понимал это, оставляя место и для лёгкой игры, но в данном случае, с помощью намёков в тексте сделал практически всё, чтобы разоблачить самого себя.
На русский язык переведено эссе «Несколько печальных опытов» («A couple of sad experiences»), в котором писатель раскрывает истинный замысел поддельных новостных сообщений. Но не так широко известно то, что меньше чем через месяц в «Территориэл Энтерпрайз» появляется «Другая кровавая резня!» («Another bloody massacre!»). Это сообщение по объёму меньше своего предшественника и отличается иной композицией. Без предисловий Марк Твен шокирует читателей в первом же предложении: «Резня, в которой не менее тысячи человек были лишены жизни без секундного предупреждения о своей страшной участи...»40. Он неожиданно выбирает высокопарный тон (например, «кровавая жертва злому духу мщения, которая разрывала его грудь», «человек, чей нрав был образцом мягкости до того, как подозрения в несправедливости не свели его с ума» и т. д.41), а ближе к концу сообщения и вовсе цитирует Библию, что для Сэмюэла Клеменса само по себе экстраординарно: «И сошел на него Дух Господень, и веревки, бывшие на руках его, сделались, как перегоревший лен, и упали узы его с рук его. Нашел он свежую ослиную челюсть и, протянув руку свою, взял ее, и убил ею тысячу человек»42. Изумление от совершенно чуждого писателю стиля сменяется убеждением, что перед нами остроумно преподнесённая пародия на ветхозаветного героя. «Когда он закончил своё чудовищное дело, этот головорез, преступник (чьё имя Самсон) старательно вытер своё оружие о брюки, затем проверил его лезвие о свой большой палец, как парикмахер проверил бы лезвие <...> Даже казалось, что он выразил удовлетворение и почерпнул великое утешение от содеянного, как если бы он сказал: «ТОЛЬКО лишь тысяча...»»43. Принципиальное отличие «Другой кровавой резни» от скандального журналистского розыгрыша со схожим названием в том, что здесь Марк Твен не выдаёт вымысел за реальные факты и не представляет вымышленных свидетелей произошедшего, ограничиваясь общим словом «говорили» (в оригинале: «it is said»). Если первые несколько предложений и могут ввести в заблуждение, то окончание не оставляет сомнений, что это не информационное сообщение, а «саморазоблачающаяся» пародия.
Несмотря на то, что «Окаменелый человек» и «Кровавая резня вблизи Карсон-Сити», пожалуй, самые знаменитые мистификации Марка Твена, для «Территориэл Энтерпрайз» журналист написал множество заметок схожей направленности. Мы решили рассмотреть не переведённые ранее на русский «корреспонденции» — «Мексиканское увеселение» (1862) и «Чудовищный случай» (1863). Выделить их в одну группу позволило предположение, что сатирическая функция здесь уходит на второй план, тогда как сенсационность и развлекательность становятся главной целью.
Марк Твен, как и многие другие журналисты, понимал потребности времени, когда «вся страна, как мы знаем, так же сильно нуждалась в юморе, как и в талой воде»44.
«Мексиканское увеселение» — это выдуманная новость о разместившихся вблизи реки Карсон партизанах и охватившей горожан панике.
Здесь Марк Твен использует неожиданный ход, представляя в начале заметку как... слухи («на улицах много говорили...»45). Но важно, что затем эти слухи автор как будто бы подтверждает. Сообщение о том, что «где-то на берегу реки Карсон» разместились партизаны, до зубов экипированные оружием, Твен разбавляет неожиданными деталями: в шок были повергнуты почему-то именно 1150 мужчин и женщин, напугавшие их пушки выстрелили именно в двенадцать, после чего горожане в ужасе «внезапно вскочили на своих пружинных матрасах». Автор приводит и реплики прохожих: «Я думала, что взяли бедного Джексона Каменная Стена [Джексон Каменная Стена; генерал южан в годы Гражданской войны. — прим. автора работы]», которые никак не комментирует. Ироничное замечание в конце — «Слишком много для партизан Уошо» [Твен иронизирует над масштабами паники и возникшими неожиданными версиями — см. пред. цитату] — переводит заметку в комический план. Догадливый читатель поймёт, что на самом деле не было ни партизан, ни взятия Джексона Каменная Стена — маршевая музыка, выстрелы орудий и раздававшиеся крики на улицах выступали лишь фоном в праздновании Дня независимости Мексики.
Перед нами новый тип мистификации: сатирического подтекста здесь нет — Марк Твен вступает в безобидную игру с читателем.
Комический тон повествования прозрачен (сравним с завуалированностью «Окаменелого человека»). Вместе с тем, преподнося эти слухи как правду, Марк Твен делает ставку на сенсационность, понимая, что такие волнующие новости на первых страницах газеты привлекали внимание и увеличивали тираж. Писатель не порывает здесь связи с журналистикой за счёт достаточно строгой формы заметки: мы видим хронологическую последовательность в изложении, непременную отсылку к «свидетелям», стремление указать точные цифры.
Все эти приметы информационного дискурса присутствуют и в мистификации «Чудовищный случай»46, повествующей о погоне жителей Вирджинии-Сити за головорезом. Но люди по ошибке заточили в туннеле не убийцу, а пятерых несчастных индейцев. Для придания сообщению «остроты» Марк Твен добавляет, что жертвы несчастного случая задохнулись до смерти.
Удивительно, что журналист в самом начале корреспонденции сам представляет её как слухи и мистификацию (в тексте несколько раз повторяются слова «rumor» и «hoax»), но, прикрываясь фигурой очередного безымянного «свидетеля», который был, конечно, выдуман, тут же заставляет читателя поверить в эти «факты».
И снова: в мистификации есть шокирующая сенсационность (для определённой категории читателей в этом можно усмотреть и развлекательность), но никакого сатирического подтекста, вдобавок — традиционное для Марка Твена испытание читателей игрой (поверят ли они в своём легковерии очередной шутке или же нет?).
Мысль о взаимосвязи журналистских мистификаций с читательскими потребностями не вызывает сомнений, благодаря откровениям самого писателя. Так, в одном из своих писем знаменитый американец признавался: «Обнаружение нескольких мёртвых индейцев в Голд Хилл или убийство семьи в посёлке Ника Голланца были несчастьями и подвигами, которые мы выдумывали, не колеблясь, если публика нуждалась в захватывающих темах на завтрак»47.
Приведём и реплику главного редактора газеты Джозефа Гудмана на письмо Марка Твена после очередной громкой мистификации:
«Единственное искупление, которое я могу совершить, — это уволиться. Вы никогда не сможете оправиться от этого удара, пока я в газете», — писал Марк Твен. «Ерунда, — был ответ Гудмана, — <...> ажиотаж пройдёт. Просто продолжай. Мы победим в долгосрочной перспективе»48.
Анализ журналистских мистификаций Марка Твена, две из которых и по сей день считают наиболее известными его творениями в «Территориэл Энтерпрайз», позволил нам прийти к нескольким выводам. Во-первых, при анализе мистификаций Марка Твена важно учитывать реакцию аудитории. Утверждать, что то или иное произведение является журналистской мистификацией можно в двух случаях: если аудитория до конца поверит в вымысел (даже несмотря на сатирический план и намёки на выдумку в тексте) и если обман был изначальным замыслом автора, и он не пытался его развенчать (например, «Чудовищный случай»). Но, если автор ясно даёт понять, где правда, а где — ложь, а читатели, в свою очередь, также хорошо это понимают, мистификация перестаёт жить для этой части аудитории. Вместе с тем меняется и само понимание произведения: из фальшивой новости оно превращается в развлекательную байку или розыгрыш.
Во-вторых, журналистская мистификация Марка Твена — удачный пример столкновения в тексте двух различных дискурсов: информационного и художественного. Об этом свидетельствует, в частности, совмещение в пределах одного сообщения двух функций, развлекательной и сатирической. Сатира была призвана раскрыть читателям глаза на несправедливости и парадоксы реальности (коммерческие аферы в газетах, нечистая прибыль от сенсационных репортажей, легковерие читателей и их любовь к газетным уткам). Парадоксально, но вымысел, выражающий себя через юмор и шокирующие подробности, в то же время служил раскрытию фактов, но не указанных Твеном явно, а лишь подразумеваемых.
Мистификации «Мексиканское увеселение» и «Чудовищный случай» указывают на это диалектическое противостояние уже с другой стороны: художественность могла окончательно взять верх над фактами. Здесь журналистская форма сообщения служила лишь поводом и средством более эффективного воздействия, ведь получать от газеты свежие шокирующие сообщения, приправленные юмором, нравилось самим читателям. И Марк Твен писал в газету эти безобидные мистификации-розыгрыши, сознавая, что спрос на развлекательные и волнующие «новости» в то время был крайне велик.
В-третьих, в рассматриваемых примерах журналистская мистификация не обладает устойчивой уникальной структурой: она лишь паразитирует на журналистских информационных жанрах — новостной заметке и корреспонденции. Мы можем считать её функцией, действующий внутри различных форм.
Марк Твен наделяет каждую из мистификаций различными функциями: в одном случае, это развлечение, установка на привлечение внимания читателей сенсационностью («Чудовищный случай», «Мексиканское увеселение»), в другом — сатира с завуалированным комическим содержанием («Окаменелый человек»), а в третьем — совмещение сатирического и развлекательного планов («Кровавая резня вблизи Карсон-Сити»).
Марк Твен был изначально нацелен и на разнообразную реакцию аудитории: от тех мистификаций, где он хотел просто поиграть с читателем следует отличать произведения с двойным дном, где за комизмом скрывалась едкая критика.
Примечания
1. Online Nevada Encyclopedia. URL: http://www.onlinenevada.org/articles/territorial_enterprise (дата обращения: 07.04.2016).
2. Цит. по: Венедиктова Т.Д. Разговор по-американски. Дискурс торга в литературной традиции США. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 58.
3. Осипова Э.Ф. Загадки Эдгара По. Расследования и комментарии. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2004. С. 62.
4. «Potpourri from different voices, styles and forms». Fishkin S.F. From fact to fiction: Journalism and imaginative writing in America. Baltimore and Lnd.: The John Hopkins Univ. Press, 1985. P. 57.
5. «<...> American newspapers were being transformed from the desultory products of print shops that contained low art and folksy humor, haphazard news items and florid sentimental-laden writing...». Underwood D. Journalism and the Novel. Truth and fiction, 1700—2000. New York: Cambridge University press, 2008. P. 85.
6. Николюкин А.Н. История Нью-Йорка Вашингтона Ирвинга / В кн.: Вашингтон И. История Нью-Йорка. М.: Наука, 1968. С. 521.
7. Ковалев Ю. «Золотая Калифорния» Фрэнсиса Брета Гарта / В кн.: Гарт Ф.Б. Трое бродяг из Тринидада. М.: Детская литература, 1989. С. 10.
8. Тертычный А.А. Жанры периодической печати. М.: Аспект Пресс, 2000. С. 304.
9. Twain M. A Couple of sad experiences / The Galaxy. — № 6. — 1870. URL: http://www.twainquotes.com/Galaxy/187006a.html (дата обращения: 07.04.2016).
10. Твен М. Окаменелый человек / Собр. соч. Марка Твена. В 12 т. М., 1959—1961. — Т. 10. — 1960. С. 137.
11. Там же. С. 139.
12. Боброва М.Н. Марк Твен. Очерк творчества. М.: Гос. изд. худ. лит., 1962. С. 52, 53, 327.
13. Мендельсон М.О. Рассказы, очерки, публицистика / Собр. соч. Марка Твена. В 12 т. М., 1959—1961. — Т. 100. — 1960. С. 694.
14. «In his early journalism, Twain is remembered as much as anything else for such outrageous hoaxes, but the young writer soon outgrew the genre». Nelson J. Mark Twain / A Sourcebook of American Literary Journalism: Representative Writers in an Emerging Genre. New York: Greenwood Press, 1992. P. 43.
15. «Fortunately for Twain, he experienced intrepidly with numerous genres, moving from the hoax and burlesque to the travel sketch, the short story, the polemical essay, the monologue and the novel <...>». Gribben A. The importance of Mark Twain / American Quarterly. — № 1. — 1985. P. 37.
16. «Humor at this time was a breathtakingly diverse genre». Sloane D. Student companion to Mark Twain. Westport: Greenwood Press, 2001. P. 15.
17. Fishkin S. From fact to fiction: Journalism and imaginative writing in America. Baltimore: Johns Hopkins University Press edition, 1985. P. 57.
18. Bellamy G. Mark Twain as a Literary Artist. Norman: University of Oklahoma Press, 1950. P. 84.
19. Powers R. Mark Twain. New York: Free press, 2005. P. 113.
20. Michelson B. Mark Twain on the Loose: A Comic Writer and the American Self. Amherst: University of Massachusetts press, 1995. P. 14.
21. Paine A.B. Mark Twain: A Biography, the personal and literary life of Samuel Langhorne Clemens. New York: Harper & Brothers, 1912. P. 230.
22. «Despite the gory details, the factual style of this account makes it read like a piece of straight reporting». Bellamy G. Mark Twain as a Literary Artist. Norman: University of Oklahoma Press, 1950. P. 84.
23. Чернышева Т.А. Природа фантастики. Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1985. С. 2.
24. Изер В. Акты вымысла, или что фиктивно в фикциональном тексте / Немецкое философское литературоведение наших дней. Антология. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2001. С. 199.
25. Кант И. Критика способности суждения / Собр. соч. В 6 т. — Т. 5. — М., 1966. С. 161—529.
26. Асмус В.Ф. Иммануил Кант. М.: Наука, 1973. С. 39.
27. Зарубежная литература XIX века: Романтизм: Хрестоматия историко-лит. Материалов / Сост.: А.С. Дмитриев, Б.И. Колесников, Н.Н. Новиков. М., 1990. С. 7.
28. Марквард О. Искусство как антификция — опыт о превращении реального в фиктивное / Немецкое философское литературоведение наших дней. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001. С. 217.
29. Twain M. Petrified Man / The Works of Mark Twain; Early Tales & Sketches. Vol. 1, 1851—1864. Berkley: Univ. of California press, 1979. P 159.
30. Twain M. A couple of sad experiences / The Galaxy. — № 6. — 1870. URL: http://www.twainquotes.com/Galaxv/187006a.html (дата обращения: 07.04.2016).
31. Petrified man / Illinois State Journal (June 17, 1853). Digital archive: [сайт]. URL: http://cdnc.ucr.edu (дата обращения: 07.04.2016).
32. Твен М. Окаменелый человек / Собр. соч. Марка Твена. В 12 т. Т. 10. С. 138 (Пер. 3. Безыменской).
33. A Petrified man in Nevada territory / Daily Alta California (October 15.1862). Digital archive: [сайт]. URL:http://cdnc.ucr.edu (дата обращения: 07.04.2016).
34. «Mr. Sewall is the profound Justice of the Peace who held an inquest last Fall at Gravelly Ford, on the Humboldt River, on a petrified man, who had been sitting there, cemented to the bed-rock, for the last three or four hundred years. The citizens wished to blast him out and bury him, but Judge S. refused to allow the sacrilege to be committed». Twain M. Mark Twain's letter / The San Francisco Daily Morning Call (July 15, 1863). URL: http://twainquotes.com/18630715.html (дата обращения: 07.04.2016).
35. A Petrified giant / New York Times (March 26, 1884). Digital Archive: [сайт]. URL: http://query.nytimes.com/search/sitesearch/ (дата обращения: 07.04.2016).
36. Montana's Petrified man // New York Times (November 27, 1899). Ibid.
37. Хотя стоит оговориться, что эта «новость», как и «Окаменелый человек», была напечатана в газете без подписи.
38. Twain M. I take it all back / The Works of Mark Twain; Early Tales & Sketches. Vol. 1, 1851—1864. Berkley: University of California press, 1979. P. 321.
39. A Sensational item / Virginia Evening Bulletin (October 28, 1863). Digital Archive: [сайт]. URL: www.omeka.library.unlv.edu/omeka/items/show/60 (дата обращения: 07.04.2016).
40. «A massacre, in which no less than a thousand human beings were deprived of life without a moment's warning of the terrible fate that was in store for them». Twain M. Another bloody massacre! / The Works of Mark Twain; Early Tales & Sketches. Vol. 1, 1851—1864. Berkley: University of California Press, 1979. P 328.
41. «This wholesale offering of blood to the angry spirit of revenge which rankled in his bosom»; «A man whose disposition was a model of mildness until a fancied wrong drove him mad». Ibid.
42. В оригинальном тексте библейские фразы кавычками не выделены.
43. «When he had finished his terrible tragedy, the desperado, criminal (whose name is Samson), deliberately wiped his bloody weapon upon the leg of his pantaloons, and then tried its edge upon his thumb, as a barber would a razor <...> He even seemed to reflect with satisfaction upon what he had done, and to derive great comfort from it — as if he would say, «ONLY a mere thousand <...>». Ibid.
44. Brooks V.W. The Ordeal of Mark Twain. New York: E.P. Dutton and Company, 1920. P. 209.
45. Twain M. Mexican Jollification / Virginia City Territorial Enterprise, 1862—1868: [сайт]. URL: http://twainquotes.com/18620900tb.html
46. Twain M. Horrible affair / The Works of Mark Twain; Early Tales & Sketches. Vol. 1, 1851—1864. Berkley: University of California Press, 1979. P. 246—47.
47. Mark Twain's Letters from Washington. Virginia City Territorial Enterprise, 1862—1868. Digital archive: [сайт]. URL: http://twainquotes.com/teindex.html (дата обращения: 07.04.2016).
48. Paine A.B. Mark Twain: A biography, the personal and literary life of Samuel Langhorne Clemens. New York: Harper & Brothers, 1912. P. 231.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
