Рабство в Ганнибале

В статье «Договор с Китаем», помещенной в нью-йоркской «Трибюн» 4 августа 1868 года, Марк Твен объяснил, что выступает за принятие китайцев в американское гражданство в силу изменения своих взглядов на натурализацию национальных меньшинств. Причиной этой перемены послужило, говорит он, его новое отношение к гражданству негров: «Мысль о том, что негры могут стать гражданами Соединенных Штатов, была для меня неожиданна и неприятна. Но я смирился с ней. И теперь, когда лед сломан и установлен прецедент, я уже готов приветствовать всех желающих». Человек, написавший эти слова, вскоре признался близкому другу, что он «считал себя повинным в том зле, которое белые причинили негритянскому народу, держа его в рабстве», и теперь, взяв на себя плату за обучение одного негритянского студента в Йельском университете, «он лишь частично возмещает долг всех белых перед всеми неграми».

У Марка Твена были основания ощущать личную ответственность за это «зло». Он вырос в рабовладельческой среде; его отец и дядя владели рабами. Впрочем; он в пору детства и отрочества не сознавал противоречивости существования рабства в стране, населенной искателями свободы. Вспоминая свое детство, Твен признавался, что в школьном возрасте не испытывал отвращения к рабству, и, оправдываясь, объяснял это так: «Я не понимал, что рабство предосудительно. При мне никто его не осуждал; местные газеты не выступали против него; с церковной кафедры нам проповедовали, что оно существует с божьего благословения и система эта священна, а кто сомневается, пусть заглянет в библию и тогда он успокоится... Затем, для вящей убедительности, нам читали вслух священное писание. Что касается самих рабов, то если они и ненавидели рабство, то благоразумно умалчивали об этом. В Ганнибале мы редко видели дурное обращение с неграми, а на ферме никогда».

Этой же причиной объясняет Твен и тот факт, что его добросердечная мать (он называл ее «прирожденным союзником и другом всех обездоленных», говорил, что она «не позволила бы лишить свободы даже крысу») оправдывала систему рабства. «Мне кажется, она не сознавала, что рабство — это наглая, чудовищная, немыслимая узурпация. Ей никогда не приходилось слышать осуждения рабства с церковной кафедры, наоборот, она сотни раз слышала речи в его защиту и оправдание, она была знакома с библейскими текстами, благословлявшими рабство, а если существовали иные тексты, в которых рабство порицалось, то на них священник никогда не ссылался. Из того, что мать видела вокруг, она делала такое заключение: все умные, добрые, благочестивые люди единодушно верили, что рабство справедливо, сам господь благословил эту систему, и раб должен денно и нощно благодарить его за это. По всей вероятности, привычки и среда способны вершить чудеса. Как правило, наши рабы сами верили в это и были довольны».

Можно допустить, что в Миссури положение негров было более сносным, чем на крупных плантациях глубинного Юга. Можно поверить, что в Ганнибале негры и белые — и молодые и старики — довольно свободно общались между собой, и в детстве Твен дружил с неграми. Много лет спустя он рассказывал, что предпочитал общество своих негритянских сверстников обществу «избранных». Вспоминая летние каникулы, проведенные на ферме дяди, который владел тридцатью рабами, Твен писал в «Автобиографии»:

«Все негры были нам друзья, а с. ровесниками мы играли, как настоящие товарищи. Я не случайно употребляю выражение: «как настоящие». Мы были товарищами, но не совсем: цвет кожи и условия жизни проводили между нами неуловимую грань, о которой знала и та и другая сторона и которая делала полное равенство невозможным... Именно на ферме я полюбил негритянский народ и научился ценить его прекрасные душевные качества. Чувства симпатии и уважения к нему сохранились у меня на протяжении шестидесяти лет и ничуть не пострадали от времени. Мне и теперь так же приятно видеть черное лицо, как тогда».

Однако все это не смягчает того факта, что где бы оно ни было, на мелких ли фермах в штате Миссури или на крупных плантациях в низовьях Миссисипи, — рабство оставалось рабством. Заявление Твена, что в Ганнибале дурное обращение с рабами было редкостью, не отражает истинного положения дел. В его памяти на всю жизнь запечатлелась сцена, увиденная им однажды: скорбные лица («таких скорбных я никогда не видел») дюжины негров — мужчин и женщин, скованных общей цепью на пристани в Ганнибале и ожидающих отправки на южные работорговые рынки. Помнил он и другие страшные сцены: негр, которому хозяин размозжил череп куском железа; горничная Дженни, связанная отцом Твена и исхлестанная вожжами за то, что она посмела вырвать плетку из рук хозяйки, хотевшей наказать ее; рабы, сжигаемые на кострах толпами линчевателей в Миссури; беглые рабы, пойманные и связанные веревками; израненные, они лежат на земле и громко стонут. Количество объявлений в газетах Ганнибала с перечнем примет сбежавших рабов и с обещанием наград за их поимку — все это заставляет усомниться в словах Твена, что в его родных местах рабы «благоденствовали». Газета Ориона Клеменса печатала эти объявления, и младший брат, несомненно, знал, что в Ганнибале немало было рабов, готовых рискнуть жизнью, лишь бы уйти от Миссурийского «благоденствия».

Можно поверить, что в детстве Твен не слышал осуждения рабства, но он, без сомнения, знал, что даже в Ганнибале были люди, ненавидевшие рабовладельческую систему и требовавшие ее уничтожения. Дэвид Нельсон, президент Марионского колледжа в Вест-Эли, близ Ганнибала, был воинствующим аболиционистом в рабовладельческом графстве Марион, где из десяти тысяч жителей полторы тысячи были в 1840 году рабами. Кровавые расправы с аболиционистами, организованные местными плантаторами, заставили Нельсона бежать из штата Миссури. Несколько человек, живших на территории колледжа и неподалеку от него, подозреваемые в сочувствии аболиционистам, также были вынуждены срочно покинуть графство. В то время Твен был еще ребенком, но он, разумеется, слышал об этом событии, когда подрос: в Ганнибале не скоро забыли о нем. Кстати, оно послужило темой для рассказа Твена «Любопытная страничка истории». Писатель, несомненно, знал, что его родной отец, занимавший пост мирового судьи, приговаривал аболиционистов к тюремному заключению.

Молодому Твену было известно о борьбе против рабства, которую вели на Севере аболиционисты, но он не сочувствовал ей, о чем свидетельствуют его письма тех лет. В 1853 году он писал матери по поводу здания суда в Сиракузах, увиденного им по пути в Нью-Йорк: «Мне вспомнилось, как это здание было однажды оцеплено солдатами, чтобы не дать проклятым аболиционистам увезти чернокожего, принадлежавшего Мак-Рейнольду». В других письмах того же периода говорилось о недовольстве их автора тем, что негры на Севере пользуются свободой, не слыханной в Ганнибале. Ему было неприятно толкаться по улицам Нью-Йорка в толпе негров, мулатов, квартеронов и тому подобной «швали». Он пишет родным: «Самый уравновешенный человек способен разъяриться, когда ему приходится пробираться сквозь весь этот сброд». После нескольких таких прогулок по городу он возмущенно пишет матери: «Пожалуй, мне стоит выкрасить себе лицо черной краской: ведь здесь, в восточных штатах, черномазые в большем почете, чем белые!» Твен скучает по рабовладельческому Ганнибалу, где негры знают свое место. В письме к брату Ориону он восклицает: «Ужасно хочется увидеть славного негра старого закала!»

Об Орионе Твен как-то сказал, что хотя тот «родился и вырос среди рабов и рабовладельцев, тем не менее он всю свою жизнь до самой смерти был аболиционистом». Естественно возникает вопрос: почему Орион Клеменс, выросший в рабовладельческой среде, мог видеть в рабстве моральное зло, тогда как Сэм и его мать, жившие в той же среде, считали это в порядке вещей? Заметим, кстати, что, рекомендуя своего брата аболиционистом, Твен весьма преувеличивал, не меньше, чем когда заявлял, что их отец, хотя и был рабовладельцем, признавал рабство «великой несправедливостью». Орион Клеменс считал себя «предельно консервативным человеком» в вопросах, касавшихся рабства, «ненавидел северян-аболиционистов» и в довершение всего выступал против партии фрисойлеров1, впрочем, это не мешало ему называть рабство злом, выступать в защиту гражданских прав свободных негров в Ганнибале и накануне гражданской войны стать членом республиканской партии Линкольна.

Примечания

1. Фрисойлеры — члены массовой демократической фермерской партии, существовавшей в США с 1848 по 1854 г. После создания республиканской партии фрисойлеры вошли в состав ее левого радикального крыла. Фрисойлеры требовали запрещения продажи земли, которая, согласно их программе, должна передаваться безвозмездно тем, кто желает на ней трудиться. 



на правах рекламы

Компания Relocation2Armenia поможет вам релоцировать свой бизнес в республику Армения за 5 дней!

Обсуждение закрыто.