Ливи приехала в Элмайру ровно через год и на том самом поезде, на котором уезжала. Сюзи стояла тогда на платформе и махала рукой; теперь она лежала в гробу в нашем ленгдонском доме.
Сюзи была очень близорука. Как-то, когда она была маленькой, я поднимался с ней по лестнице и, обернувшись на полдороге, увидел через стеклянную дверь столовой кошку-трехцветку, свернувшуюся клубком на ярко-красной скатерти на круглом обеденном столе. Поразительное зрелище. Я сказал Сюзи: «Взгляни!» — и был очень удивлен, что она не видит.
В бреду она говорила многое, из чего было видно, что она гордилась своим отцом: «Это потому, что я — дочь Марка Твена!» И еще когда читала о том внимании, которое нам оказали в Австралии, в Индии и в других местах: «Кэти, это — моя семья!»
В те дни в Париже, когда она так быстро развивалась, ее речь была подобна пущенной ракете; мне казалось иногда, что я вижу, как огненная полоса взлетает выше и выше и взрывается в зените, разлетаясь цветными искрами. И мне хотелось сказать: «Чудесная моя девочка». Но я молчал, и мне горько теперь вспоминать об этом. Я вырос в семье, где не было принято высказывать свои чувства.
Она так радовалась, когда моего «Простофилю Вильсона» поставили на сцене. Она так интересовалась моей работой, и мне так не хватает ее, и нет охоты что-либо делать.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
