Глава VI. Как Квинсленд истребляет канаков

Он был скромен, как газета, когда она восхваляет свои заслуги.

Новый календарь Простофили Вильсона

В одном вопросе взгляды капитана Вауна не оставляют сомнений: он не одобряет миссионеров. Они наносят вред его делу. Из-за них «вербовка», как выражается он («охота за рабами», как откровенно говорят они), — сплошные неприятности, тогда как ей надлежит быть пикником, увеселительной прогулкой. У миссионеров свой взгляд на то, как ведется торговля трудом туземцев, и на уловки вербовщиков обходить закон, и на самую торговлю; и их мнение отнюдь не лестно для торговли и всего, что с ней связано, включая закон о правилах ведения торговли. Книжонка капитана Вауна издана совсем недавно; у меня под рукой брошюра, выпущенная в спет еще позднее, еще тепленькая, так сказать; ее автор — миссионер, преподобный В. Грэй; и, как я убедился, читать их вперемежку — на редкость увлекательное чтение.

Увлекательное и доступное пониманию, — за одним исключением, о котором я скажу позднее. Нетрудно понять, почему владелец квинслендской сахарной плантации стремится получить рекрута-канака: он дешево обходится; даже очень дешево. Вот что расходует плантатор: двадцать фунтов стерлингов вербовщику, который заполучил, или, по выражению миссионера, «изловил» канака; три фунта квинслендским властям за «надзор» при доставке; пять фунтов с него берет правительство на обратный проезд канака — на случай если через три года тот еще будет жив; фунтов двадцать пять плантатор израсходует на самого канака — жалованье и одежда; итого — пятьдесят три фунта за три года, а вместе с питанием — шестьдесят. В общем, сотня долларов в год. Нетрудно понять, почему вербовщик в восторге от такого промысла: рекрут стоит ему несколько безделиц (которыми он одаривает его родных, а не самого «завербованного»), меж тем, доставив свой товар в Квинсленд, он выручает за него двадцать фунтов стерлингов. Все это вполне ясно; остается только выяснить, почему соглашается канак. Он молод и беззаботен; жизнь дома, на прекрасном острове, для него непрерывный блаженный праздник; а если он пожелает работать, ему достаточно собрать несколько мешков копры в неделю и продать их по четыре или пять шиллингов мешок. А ведь в Квинсленде ему придется вставать на рассвете и работать на плантациям от восьми до двенадцати часов в день, в непривычно жаркой климате — за каких-то четыре шиллинга в неделю.

Никак не пойму, почему его тянет в Квинсленд. Для меня это прямо-таки непостижимая загадка. Вот объяснение с точки зрения плантатора; no крайней мере из брошюры миссионера явствует, что это точка зрения плантатора:

«Он покидает свой остров дикарем, неискушенным и простодушным. Он не стесняется своей наготы и отсутствия украшений. Он возвращается домой хорошо одетым, при уотерберийских часах, воротничке, манжетах, и башмаках, у него есть разные побрякушки. Он привозит с собой сундук, а то в два, набитые одеждой, музыкальные инструмент, парфюмерию и прочие предметы роскоши, которые научился ценить».

На миг кажется, будто ты наконец понял, что влечет канака на чужбину в изгнание: он покидает родовой очаг, чтобы приобщиться к цивилизации. Конечно, он ходил нагишом и не стыдился, — теперь он одет и научился стыдиться; он был невежествен, — теперь у него уотерберийские часы; он был неотесан, — теперь у него есть побрякушки, и от него теперь хорошо пахнет; он был никто, провинциал, — теперь он побывал в далеких краях и может этим щегольнуть.

Все это кажется убедительным, но лишь на миг. Наступает очередь миссионера, и он тут же обрушивается на эти доводы, разбивает их по пунктам и так с ними расправляется, что от них ровно ничего не остается.

«Если принять вышесказанное за истину, то истинный результат таков: манжеты и воротнички или не носят вовсе, или же дети надевают их на ногу пониже колена, в виде украшения. Уотерберийские часы, сломанные и грязные, за безделицу сбываются лавочнику или же механизм разбирают, колесики нанизывают на шнурок и вешают себе на шею. Ножи, топоры, ситец и носовые платки раздаривают друзьям — и на всех едва хватает по штуке. Сундучок — ключи обычно теряются по дороге — можно приобрести у владельца за два шиллинга шесть пенсов. Сколько их гниет под открытым небом чуть ли не в каждой прибрежной деревушке острова Танна! (Все это я видел собственными глазами.) Один вернувшийся домой канак ужасно разозлился на меня, когда я отказался купить у него брюки, которые, по его мнению, пришлись бы мне впору. Впоследствии он продал их одному аниванскому учителю за девятипенсовую пачку табака, — брюки, которые стоили ему в Квинсленде не меньше восьми — десяти шиллингов. Пиджак или сорочка пригодятся в холодную погоду. Целые носовые платки, «сенет» (парфюмерию), зонт и, пожалуй, шляпу канак сбережет. Он, возможно, оставит себе и башмаки, если только они не окажутся впору скупщику копры. Напомаженная голова, вымазанное краской лицо, грязный носовой платок вокруг шеи, полоски черепашьего панциря в ушах, пояс, нож в ножнах и дождевой зонтик — так выглядит канак на другой день после возвращения на родину».

Шляпа, зонт, пояс, платок вокруг шеи. В остальном — как мать родила. «Цивилизация», добытая каторжным трудом, слиняла в один день. Но и это свое бренное достояние он сохранит ненадолго. В сущности, лишь с одной частицей обретенной цивилизации он, возможно, не расстанется никогда: по словам миссионера, он научился сквернословить. Это — искусство, а искусство вечно, как сказал поэт.

Законы любой страны бросают свет на ее прошлое. Квинслендский закон, регулирующий торговлю трудом туземцев, — это признание. Признание того, что зло, в котором миссионеры винят работорговцев, существовало издавна, существовало в тогда, когда был издан этот закон. В своих обвинениях миссионеры идут еще дальше: они говорят, что вербовщики обходят закон, а правительственные чиновники нередко помогают им и этой, Статья тридцать первая устава вскрывает два обстоятельства: что нередки случаи, когда легковерный молодой канак, которого убедили продать на трехлетний срок свою свободу, вдруг опомнился и хочет во чти бы то ни стало избавиться от обязательства и остаться дома со своими близкими и что его насильно удерживают на вербовочном судне и заставляют выполнять контракт запугиванием и угрозами. Статьей тридцать первой подобные насильственные меры запрещены. Замов требует, чтобы канака не задерживали; а согласно другой статье, вербовщик обязан доставить его на берег, и непременно в лодке, ибо тамошние воды кишат акулами. Обращаюсь к брошюре преподобного мистера Грэя:

«Существуют «полезные советы», как удержать раскаявшегося в своем опрометчивом поступке канака. Я впервые столкнулся с торговлей рабами в 1884 году, как раз при такого рода случае. Вербовочное судно бросило якорь вдалеке от миссии, и ко мне пришли сказать, что похищено несколько юношей и родные просят меня вернуть их. Я узнал, что шестеро юношей завербовались, — сами ринулись в лодку, как сообщил мне правительственный чиновник. Все они «подписали контракт и останутся на борту», сказал чиновник. Меня заверили, что все шестеро уже достигли положенного возраста и уезжают охотно. Однако, когда я покидал судно. четверо из этих юношей поджидали меня, чтобы вернуться домой в моей лодке! Я отказал им. Тогда один прыгнул в воду, умоляя, чтобы я взял его с собой. Я обратился к правительственному чиновнику, но он посоветовал мне уезжать и предоставить судовой лодке подобрать беглеца, — к тому времени он отплыл уже на четверть мили!»

Бывает, что канак одумается, — тогда закон и миссионеры ему сочувствуют — и можно считать, что правильно: ведь он молод, неискушен и его легко сбить с толку; однако вербовщик не знает жалости. Преподобный мистер Грэй пишет:

«Капитан, много лет занимавшийся торговлей туземцами, научил меня, каким образом можно удержать раскаявшегося канака. «Когда парень прыгает за борт, мы посылаем лодку, которая должна его опередить и преградить ему путь к берегу. Если он проплыл мимо, она опять его обгоняет, и так до тех пор, пока он не выбьется из сил. Подобная уловка почти наверняка достигает цели. Измучившись, парень по доброй воле садится в лодку и покорно возвращается на судно».

Да, по-видимому, измором парня взять можно. Если бы несчастный юноша был сыном того капитана, а преследователи — туземцами, капитан бы очень удивился, увидев, как изменилась его точка зрения на эту уловку; впрочем, не в наших привычках ставить себя на место другого. А ведь в смирении этого обманутого юного дикаря есть что-то трогательное. Нужно сказать, что на языке этих торговцев «парень» — не обязательно мальчишка; это часто юноша около шестнадцати лет. Квинслендский закон позволяет достигшему этого возраста «дать согласие», хотя ни для кого не секрет, что вербовщики определяют возраст на глазок и далеко не всегда точно.

Свободный дух капитана Вауна стонет под бременем «железных ограничений». Закон и миссионеры отравили ему жизнь. Он скорбит о добрых старых временах, увы! безвозвратно ушедших. Так и видишь его слезы, так и слышишь между строк его проклятия!

«Долгое время мы имели право ловить беглецов, подписавших контракт на корабле, и сажать их под арест, но «железный» закон 1884 года положил этому конец. Теперь канак мог подписать контракт на три года, прокатиться на корабле, где его кормят и поят; без зазрения совести попрошайничать и уйти когда вздумается, если только его увеселительная прогулка не затянулась до Квинсленда».

Преподобный мистер Грей называет этот железный закон «фарсом»: «С туземцами обращаются бесчеловечно и несправедливо как в рамках закона, так и наперекор ему. Существующие законы несправедливы и неудовлетворительны, такими они и останутся на веки вечные». В доказательство, он приводит всякие доводы, но я их не повторяю, так как они слишком пространны.

Как бы то им было, если трехгодичный курс цивилизации в Квинсленде только и дал канаку что ожерелье, зонт и явно несовершенное уменье сквернословить, то выходят, что все барыши от сделки достаются белому. Пожалуй, это можно признать убедительным аргументом в пользу того, что с торговлей туземцами надо безоговорочно покончить.

Впрочем, есть все основания полагать, что она прекратится сама по себе. Утверждают, что не пройдет и двадцати — тридцати лет, как торговля людьми исчерпает свои возможности, — на островах не останется туземцев. Квинсленд на редкость здоровое место для белых — процент смертности двенадцать на тысячу, но среди канаков смертность намного выше. По статистике 1893 года, она достигла пятидесяти двух на тысячу; и 1894 гиду (округ Маккей) — шестидесяти восьми. Особенно губительны для канака первые полгода на чужбине, пока он еще не освоился с суровым, непривычным климатом. Из тысячи вновь прибывших канаков нередко умирают сто восемьдесят, тогда как на их родине процент смертности — двенадцать на тысячу в мирное время и пятнадцать во время войны. Итак, изгнание в Квинсленд — возможность приобщиться к цивилизации, зонт и малая толика ругательств — для него в двенадцать раз смертоноснее войны. Простое христианское милосердие, простая гуманность подсказывают нам, что мы должны отправить этих людей домой и обрушить на них войну, мор, голод, — и все это будет для них менее губительно, чем «цивилизация».

Много лот тому назад — с тех пор прошло пятьдесят пять — на тему об этих тихоокеанских островах и их жителях витийствовал один пророк. Не скрою, речь его была несколько преждевременной, Быть пророком — недурная профессия, не будь она сопряжена с риском. Упомянутый пророк не кто иной, как доктор права и доктор церковного права — преподобный М. Рассел из Эдинбурга:

«Докатится ли поток цивилизации только до подножья Скалистых гор, и обречено ли солнце науки померкнуть в волнах Тихого океана? Нет, великий день, засиявший четыре тысячи лет тому назад, приближается к своему концу; солнце человечества совершило предначертанный ему путь, но его последние лучи еще не скоро погаснут на западе, и теперь его свет засиял над островами восточных морей... И мы видим, как поднимается племя Иафетово, чтобы населить острова, и видим, как в краю солнца зарождается еще одна Европа и вторая Англия. Запомните слова пророчества: «Он будет жить в шатрах Сима, и Ханаан будет его слугою». Там не говорится, что Ханаан будет его рабом. Англосаксам вручен скипетр земного шара, но не бич рабовладельца и не дыба палача. Восток не будет осквернен мерзостями, какими осквернен Запад; страшная гангрена порабощения не станет уделом сынов Иафетовых в мире Востока; идя вперед и не уничтожая, а возвышая народы, среди которых они живут; живя с ними в согласии, а не обращая их в рабство, британцы достигнут... (и т. д. и т. д.)».

Свое видение автор заканчивает призывом из Кемпбелла.

Прогресс! Грядя на колеснице лет,
Неся всем странам мира равный свет.

Что ж, как видите, Великий Прогресс пришел, а с ним и цивилизация — уотерберийские часы, зонт, третьесортная ругань, и механизм цивилизации — «возвышающий, а не уничтожающий», и заодно смертность сто восемьдесят на тысячу, и столь же мило протекает все прочее.

Но хорошо говорит тот пророк, который говорит последним. Вот что сказал преподобный мистер Грэй:

«Меня огорчает, что мы, христиане, истребляем эти народы ради своего обогащения».

Свою брошюру он заключает суровым обвинением, и слова неприкрашенной истины не менее красноречивы, чем цветистая речь раннего пророка:

«Я обвиняю торговлю трудом канаков в Квинсленде и следующем:

1. Она по всех отношениях развращает канака и несомненно доводит его до обнищания, лишает гражданства и опустошает острова, которые являются его домом.

2. Она в известной степени унижает человеческое достоинство белого сельскохозяйственного рабочего Квинсленде и несомненно снижает его заработок.

3. Вся система порождает угрозу здоровью населения Австралии и островов.

4. Если торговля трудом канаков не прекратится, она, по причинам социальным и политическим, окажется помехой для подлинного объединения австралийских колоний.

5. Законы, на основе которых эта торговля ведется в Квинсленде, не в силах помешать злоупотреблениям и впредь не смогут, ибо это заложено в самой их сущности.

6. Вся система противна духу и учению Христова евангелия. Евангелие учит нас помогать слабым, а канака обдирают и попирают ногами.

7. Торговля зиждется на убеждении, что жизнь и свобода черного человека менее ценны, чем жизнь и свобода белого. А торговля, возникшая из «охоты за рабами», разумеется, никогда не уйдет далеко от своих истоков». 



Обсуждение закрыто.