Опущенная глава

[Характерные черты этой покойной Америки не совсем исчезли и в наше время. Кое-какие из них остались; одни черты по-прежнему бросаются в глаза, другие стали куда менее заметны и теряют значение.

В те времена кассиры банков весьма часто совершали тайные ловкие громадные хищения, удирая затем в Европу, чтобы насладиться своей добычей.

Взяточничество, спекуляция, всяческие мошенничества процветали в Вашингтоне.

Среди членов конгресса можно было найти несколько светлых умов — талантливых государственных деятелей, людей высоких устремлений и безупречной репутации; было там двадцать — тридцать человек независимых и мужественных, множество негодяев, а среди остальных, ничем не приметных людей — несколько честных малых. Но в общем это учреждение было притоном для воров и чем-то вроде приюта для умственно-отсталых. И не то чтобы эти воры крали для своего кармана — нет, они воровали для своих избирателей, выпрашивая бессмысленные и разорительные ассигнования.

В те дни если известный вам человек представлял своего знакомого просто как мистера такого-то, его принимали без всякого предубеждения или подозрения, но если бы его представили вам как мистера такого-то — члена конгресса, вы к нему отнеслись бы точно так же, как и в наше время.

Еще тогда поговаривали, что конгресс превратился в кладбище. Теперь слова стали делом. У нас уже есть этот уникальный некрополь.

В те старые времена «ни общественное мнение, ни газеты даже общими усилиями не могли переубедить конгресс — не имели на него никакого влияния, не оказывали никакого воздействия, они значили меньше, чем случайный порыв ветра». В наши дни мы слыхали, как газеты и народ день и ночь требовали реформы государственного аппарата, — и без всяких результатов. Слыхали мы, и как люди всех партий и газеты всех партий возражали против ненужного билля об эксплуатации рек и гаваней, — и результат был вот каков: конгресс спокойно принял его, несмотря на весь шум, после чего со всех сторон поднялась такая яростная буря возмущения, что президент наложил вето на этот законопроект, и поток благодарностей и похвал затопил всю страну от Тихого до Атлантического океана, — а на следующий день конгресс безмятежно утвердил билль через голову президента!

В те давние дни отдельные граждане никакой роли не играли. Редко случалось, что человек боролся со злом в одиночку. Реформаторы и бунтари либо выступали целой толпой, либо сидели дома. Одинокие защитники правды вызывали мало сочувствия и много насмешек. В наши времена ничто не изменилось. Если человек выйдет один защищать свои права против железнодорожной компании или управления городским транспортом, если он в одиночку схватится с кондуктором, извозчиком, портье отеля, билетным кассиром, мелким чиновником или с любым другим организованным или неорганизованным угнетателем — толпа зрителей предоставит ему справляться одному и обычно даже будет над ним насмехаться. В Коннектикуте живет некий мистер Годвин, и он, совершенно один, вел войну с произволом железнодорожной компании много лет подряд и, случалось, добивался успеха на пользу всему народу. Никто ему не помогает, никто его не хвалит, многие над ним издеваются; газеты пишут о нем и о его борьбе с иронией. Но, несмотря на все, он весьма полезный гражданин и единственный совершенно незаменимый, ибо он — единственный гражданин, чья вакансия после его смерти будет пустовать: государство никого на нее назначить не сможет.

В те незапамятные дни мы считались народом, состоящим из долготерпеливых, угнетенных, обиженных, глотающих любое оскорбление, добродушных, всё терпящих моральных трусов, которые готовы были выносить что угодно, лишь бы обошлось без скандала, лишь бы не стать смешными. Иностранные туристы мягко и учтиво сообщали о нас ужасно неприятную правду, и их слова тут же подтверждались фактами. Одинокая, но блистательная борьба мистера Годвина с железнодорожной компанией — борьба, кончившаяся победой, которая сразу изменила всю железнодорожную систему в Америке и заставила служить публике, а не ущемлять ее, — ясно доказывает, что нация моральных трусов еще существует, ибо произвол, на который ополчился храбрый мистер Годвин, по крайней мере лет тридцать ежедневно проявлялся на наших железных дорогах, а его жертвы всякий раз глотали обиду — и глотали в смиренном молчании. Мы во всем виним угнетателей, однако виноват главным образом не угнетатель, а угнетенный гражданин: в республике нет места угнетателям, если граждане выполняют свой гражданский долг и каждый в отдельности восстает, обличая всякую попытку ограничить его права.

В те дни управление городом Нью-Йорком находилось «в руках ирландцев».

В те дни бывалые люди — и свои и чужие — считали Нью-Йорк «самым грязным городом в подлунном мире». Смотрите, как повторяется история, если только столичная печать наших дней говорит правду.

В те дни Сент-Луис собирался стать столицей федерального правительства и в защиту своих притязаний выдвигал аргументы, знакомые нам и сейчас.

Взяточничество, как мы видели, существовало и в те старые времена, но это искусство находилось в совершенно зачаточном состоянии. Разве тот, кто давал взятки в старое время, понимал, какие возможности открыты перед ним? Только в наши дни мы постигли всю глубину человеческого падения. Наши предшественники воображали, что власть имущих можно подкупить только деньгами. Какому-нибудь незначительному мелкому чинуше в государственном аппарате платили, бывало, до сотни долларов. В наши дни мы его покупаем, надеваем на него медный ошейник с номером и кличкой и достаем ему бесплатный билет для проезда по местной железной дороге. Бесплатный проезд по железной дороге — самое деморализующее явление наших дней. Другие взятки деморализуют как-то ограниченно, действуют разлагающе в какой-нибудь узкой сфере; но этот способ проникает повсюду, заражает все слои общества, и в каждом, кого он коснется, и гордость и самоуважение частично отмирают. Другие способы деморализации — только кислоты, от которых золото темнеет сверху, но внутри сохраняется в целости; этот же способ похож на ртуть: он въедается в самую сердцевину, разлагает ее. Бесплатный проезд по железной дороге превратил большинство американских губернаторов, священников, судей, законодателей, мэров, редакторов газет, обычных чиновников и бесчисленное множество частных граждан в каком-то смысле в объекты благотворительности. Я видел, как богатый коммерсант — совершенно частное лицо, имеющее не больше законных прав на благотворительность железнодорожной компании, чем мы с вами, — предъявил бесплатные билеты, по которым он имел право проезда на расстояние в тридцать тысяч миль, — и если он при этом покраснел, то только в душе. Не раз приходилось слышать, как гостеприимный гражданин говорил своему гостю: «Не тратьте деньги впустую, я вам выхлопочу бесплатный проезд у начальника дороги». И гость радовался этому предложению, а не обижался, хотя тут, в сущности, так же нечему было радоваться, как если бы гостеприимный хозяин сказал: «Я попрошу соседа подарить вам брюки его хозяина». Нет ничего более обычного для самых уважаемых (во всех других отношениях) американцев, чем выпрашивать бесплатные билеты. Очевидно, эти люди считают, что такая просьба в корне отличается от попрошайничества на углу. У нас в стране повсюду, в какой вагон вы ни сядете, найдется два-три, а то и больше отлично одетых, вполне благопристойных граждан, которые предъявляют кондуктору эти символы разложившейся совести, и предъявляют не тихонько, не стыдливо — о нет! эти продажные души показывают пропуска с гордостью! Часто кондуктор осматривает такого пассажира с ног до головы неприязненно и подозрительно и задаст ему целый ряд ехидных вопросов, иногда он второй раз подходит и снова спрашивает пассажира, — но тот терпит расспросы без всякого видимого неудовольствия, зная, что этим он должен как-то расплачиваться за то, что находится на иждивении железной дороги. Судьи всяких верховных судов принимают эти пропуска — да к тому же еще с надписью: «За счет верховного суда»!1

Человеческое достоинство может пасть очень низко, но когда состоятельные люди настолько забывают свою гордость, что выпрашивают бесплатные билеты в театр, как англичане, или ездят по бесплатным железнодорожным билетам, как американцы, — то это уже предел падения. Наверно, в прежнее время бесплатные билеты выдавались первоначально редакторам местных газет. Для такого редактора есть известное оправдание. Ездить ему было необходимо, но единственное, чем он располагал, были «натуральные» ценности, — он с удовольствием запустил бы руку в свой саквояж и расплатился за проезд, как все люди, но на железных дорогах и пароходах никто не хотел брать ни птичьи перья, ни окорока, ни тряпье. Поэтому приходилось возить редактора бесплатно. Но тут никакой благотворительности не было: за проезд он расплачивался с лихвой, потому что всегда защищал железнодорожную компанию и все несчастные случаи сваливал на всевышнего. Однако смотрите, что получилось из этих безобидных пропусков, — где только у людей совесть!

И наконец еще один обычай старой американской жизни сохранился в наше время, по он отмирает и давно но пользуется никаким уважением. Речь идет о дуэлях. Этот бессмысленный обычай, этот смешной обычай, этот жестокий, грубый обычай (потому что уязвленную честь победителя, в сущности, должны излечить своим страданием несчастная вдова и дети, хотя они-то его никогда не обижали и не заслуживают горя и страданий, которые он им приносит), — этот обычай уже совершенно исчез на Севере, в Англии и вообще среди штатских людей всех высокоцивилизованных стран, за исключением идиотов и редакторов во Франции и студентов в Германии. Студенты делают котлету из физиономий друг друга — процесс весьма неприятный и кровавый, хотя и не смертельный. Идиоты и редакторы во Франции дерутся на шпагах, и когда один из противников задет, то дуэль прекращают (рану стараются обнаружить, и если ее находят, значит «честь удовлетворена»), и обе стороны возвращаются домой, покрытые славой. Сначала французские хирурги брали с собой на поле чести корпию и инструменты, теперь берут арнику и липкий пластырь. Почему эти люди держатся за обветшалые традиции и употребляют шпаги вместо головных шпилек, так и остается самым загадочным на свете: головная шпилька дешевле, головная шпилька куда портативнее, а французский дуэлянт и шпагой наносит только такие раны, которые с успехом можно нанести головной шпилькой.

[Однако армейская дуэль и во Франции и в Германии — дело серьезное. Тут дерутся насмерть. Еще недавно французские офицеры позволяли рядовым драться на дуэли и назначали сержанта, который стоял тут же с саблей и следил, чтобы дрались «честно». Это старинный обычай, и я не слыхал, чтобы его отменили, — кажется, он сохранился. Ужасное зрелище! Двое солдат, обнаженных до пояса, дерутся на саблях, рубят и колют, как мясники. Одни из них должен умереть, но обычно они убивают друг друга. В наших штатах дуэль еще не совсем исчезла, но она, к счастью, приняла другие формы. Раньше в Новом Орлеане дрались на саблях, на длинных ножах и на винтовках, и обычно Дуэль кончалась похоронами. Теперь же дерутся на пистолетах, при расстоянии в двадцать шагов, и статистика показывает, как неуклонно падает меткость стрельбы, и это заставляет наблюдательный ум прийти к выводу, что дни такого оружия (а вместе с ним и дуэлей) уже сочтены. До сих пор в Луизиане люди калечат друг друга, однако в Виргинии цивилизация достигла гораздо более высокого уровня: там, в политических дуэлях, достаточно вспышки пороха и запаха его, чтобы излечить самую глубокую рану, нанесенную чести государственного деятеля. Это верный и радостный признак, что скоро дуэлянты вообще отвергнут пули и будут пользоваться холостыми патронами.

Исчезли ли турниры? Впрочем, эта детская забава никогда не была характерной для Америки. Она появилась в отдельных поселках, но никакого распространения не получила. Это была дешевая подделка, грубое подражание турниру в Ашби-де-ла-Зуш. Всякие юнцы наряжались в жестяные латы, называли себя Брианом де Буагильбером, Рыцарем Лишенным Наследства или еще как-нибудь в этом роде и к удовольствию собравшихся простаков тыкали друг в друга деревянными шпагами и палками вместо копий, а потом торжественно провозглашали какую-нибудь девицу Королевой Красоты.

А где же строгальщик палочек? Все ли он еще раздражает иностранного туриста своим постоянным присутствием и своим неутомимым складным ножом или он навеки ушел в царство теней вместе с грузчиками дров на Миссисипи? Мнится мне, что он совсем исчез и не оставил по себе наследников.

Я долго рылся во всех этих старых книгах, главным образом для того, чтобы узнать, что же все эти иностранные туристы думают о прибрежных городах на Миссисипи. Но по большей части они забывали о них написать.]

Примечания

...подражание турниру в Ашби-де-ла-Зуш. — Ашби-де-ла-Зуш — старинный город в Англии, неподалеку от которого сохранились развалины феодального замка; Вальтер Скотт в своем романе «Айвенго» изображает блестящий рыцарский турнир при Ашби-де-ла-Зуш.

Бриан де Буагильбер и Рыцарь, Лишенный Наследства — персонажи романа Вальтера Скотта «Айвенго», участники турнира при Ашби-де-ла-Зуш.

1. Вот копия такого билета:





Обсуждение закрыто.