Место это — крайне неудобное (ассирийск.).
В тот же вечер Вашингтон Хокинс сообщил полковнику Селлерсу о великой радости. Луизе он писал:
«Какое наслаждение слушать, как он изливает душу, преисполненную благодарности богу за новое проявление всеблагой милости. Когда-нибудь, моя Луиза, ты узнаешь его и будешь преклоняться перед ним так же, как и я».
Гарри тоже написал полковнику:
«Все в порядке, полковник: я протащил наше дело, хотя, что и говорить, это было чертовски трудно. Когда я начинал, у нас не было ни одного сторонника в комиссии палаты представителей, а в сенатской комиссии все были против, кроме самого старика Дила; но когда я снял осаду, большинство было обеспечено. Здесь все говорят, что протащить такое дельце через конгресс невозможно, не купив предварительно обе комиссии за наличные, но я, кажется, показал кое-кому, как делать дела, хоть они мне и не верят. Когда я говорю здешним старожилам, что мы провели законопроект, не купив ни одного голоса и не связав себя никакими обещаниями, они говорят: «Ну уж это-то белыми нитками шито». А когда я отвечаю: «Белыми или не белыми, но это факт», — то они говорят: «Бросьте, неужто вы сами верите в это?» И когда я отвечаю, что мне незачем верить, потому что я точно знаю, они улыбаются и говорят: «Вы либо сущий младенец, либо настоящий слепец — одно из двух, третьего быть не может». И ведь они в самом деле думают, что мы купили все голоса. Впрочем, пусть себе думают что хотят. Зато мне теперь совершенно ясно, что если знаешь, как подойти к женщинам, и хоть немного умеешь убеждать мужчин в своей правоте, то можешь смело вступить в спор из-за ассигнования с любым денежным тузом и наверняка возьмешь верх. Пусть теперь говорят что угодно, но двести тысяч долларов из денежек дяди Сэма мы все-таки загребли; и это далеко не все: надо будет — мы к ним прибавим столько, сколько потребуется, и сделает это не кто иной, как я, хоть мне, быть может, и не следует говорить так о себе. Я буду у вас через неделю. Поднимайте всех на ноги, не медля ни минуты ставьте на работу. Когда я приеду, все закипит ключом».
Великая новость вознесла полковника Селлерса на седьмое небо. Он тут же взялся за дело. Он носился с места на место, заключая контракты, нанимая рабочих и прямо-таки упиваясь своей бурной деятельностью. Счастливее его не было человека во всем Миссури.
И не было женщины на земле счастливее Луизы, так как она вскоре получила от Вашингтона письмо, в котором говорилось:
«Радуйся вместе со мной, ибо наши мученья кончились. Все эти годы мы ждали покорно и терпеливо, и теперь награда наконец близка. Нашелся человек, согласившийся заплатить нашей семье сорок тысяч долларов за теннессийские земли! Это ничтожная сумма по сравнению с тем, что мы получим, если согласимся ждать, но я так мечтаю о том дне, когда смогу назвать тебя моей, что сказал себе: лучше довольствоваться скромными радостями, чем загубить лучшие свои годы в разлуке и тоске. К тому же я смогу сразу вложить эти деньги в какое-нибудь выгодное дело, и через несколько месяцев они вернутся ко мне в сто — нет, в тысячекратном размере. Здесь полным-полно таких возможностей, и я уверен, что мои близкие охотно разрешат мне пустить в оборот их долю вместе со своей. Не сомневаюсь, что через год у нас будет полмиллиона; я нарочно называю самую маленькую цифру — на всякий случай, — но уж полмиллиона у нас будет наверняка, и тогда твой отец даст согласие и мы наконец сможем обвенчаться. О, какой это будет чудесный день! Расскажи обо всем нашим друзьям — пусть они порадуются вместе с нами».
И она рассказала, но сперва только отцу с матерью; а они посоветовали ей пока молчать. Предусмотрительный отец велел ей также написать Вашингтону и предупредить его, чтобы он не рисковал деньгами, а выждал немного и посоветовался с двумя-тремя опытными людьми. Луиза так и сделала. Она умудрилась никому не проболтаться, хотя по ее танцующей походке и сияющему лицу даже самый ненаблюдательный человек заметил бы, что на нее свалилось неожиданное счастье.
Гарри приехал к полковнику Селлерсу на Пристань Стоуна, и унылое местечко сразу зажило бурной жизнью. Целая армия землекопов дружно взялась за работу, и застывший воздух огласился веселой музыкой труда. Гарри, произведенный в звание главного инженера, все силы отдавал работе. Он расхаживал среди своих подчиненных, словно король среди подданных. Сознание власти придавало его облику новое величие. А полковник Селлерс вкладывал в свою роль управляющего крупным общественным предприятием все, на что способен человек, — и даже больше. Эти два великих деятеля принялись за «улучшение» реки с таким видом, будто им поручили переделать земной шар.
Они начали с того, что решили «спрямить» реку чуть выше Пристани Стоуна, в том месте, где она описывала крутую дугу и где, согласно картам и расчетам, «спрямление» должно не только укоротить реку, но и увеличить дебит воды. Они принялись рыть канал поперек мыса, образованного изгибом реки, и вслед за приказом о начале работ вся округа стала свидетельницей необычайных событий: земля взлетала с лопат в небо, и грязь шлепала под ногами в невиданных здесь ранее масштабах. Среди черепах поднялась такая паника, что через шесть часов на три мили вверх и вниз от Пристани Стоуна их не осталось ни одной. Взвалив малых и престарелых, больных и увечных на спины, черепахи отправились нестройной колонной на поиски более тихих заводей; следом за ними тащились головастики, а лягушки замыкали шествие.
В субботу вечером рабочие напрасно ждали жалованья, так как ассигнование еще не поступило. Гарри объявил, что он попросил компанию поторопиться с высылкой денег и что они скоро прибудут. Поэтому в понедельник работы возобновились. К этому времени Пристань Стоуна стала предметом живейшего интереса во всем близлежащем районе. Селлерс выбросил на рынок парочку участков — «на пробу» — и неплохо продал их. Он одел семью, купил запас продовольствия и еще остался при деньгах. Тогда он завел небольшой банковский счет и невзначай упоминал о нем в разговоре с друзьями и даже с незнакомыми людьми — по сути, с каждым встречным; но говорил он об этом не как о событии совсем недавнего прошлого, а как о чем-то старом и привычном. Он не мог устоять против соблазна ежедневно покупать всякие, зачастую ненужные, пустяки: ведь так эффектно вместо обычного «запишите на мой счет» вытащить чековую книжку и небрежно заполнить чек. Гарри тоже продал пару участков, дал пару обедов в Хоукае и вообще славно повеселился. Однако оба они стойко держались, выжидая, когда можно будет начать продажу по самым высоким ценам.
К концу месяца дела у них выглядели плачевно. Гарри бомбардировал нью-йоркское правление Компании по развитию судоходства на реке Колумба сперва требованиями, потом приказаниями и наконец мольбами — но безрезультатно: деньги не поступали, и даже письма оставались без ответа. Рабочие начали шуметь. Полковник и Гарри устроили совещание.
— Что делать? — спросил полковник.
— Убей меня бог, если я знаю.
— Компания что-нибудь ответила?
— Ни слова.
— Вы вчера послали телеграмму?
— Да, и позавчера тоже.
— И никакого ответа?
— Никакого, черт их побери!
Затем наступила долгая пауза, и вдруг оба заговорили одновременно.
— Придумал!
— Придумал!
— Что вы придумали? — спросил Гарри.
— Вместо жалованья надо выдать ребятам тридцатидневные векселя на компанию.
— Вот именно — моя мысль, точка в точку! А потом... Что потом?
— Да, да, знаю, — сказал полковник. — Ребята не станут ждать, пока векселя дойдут до Нью-Йорка и будут оплачены. Но разве они не могут учесть их в Хоукае?
— Конечно, могут. Это отличный выход. Все знают, что ассигнование утверждено и компания у нас надежная.
Итак, векселя были выданы, и рабочие, поворчав немного, успокоились. В бакалейной и других лавках векселя принимали довольно охотно, даже без чрезмерного учетного процента, и некоторое время работы шли полным ходом. Двое-трое из тех, что купили участки у Пристани Стоуна, поставили каркасные дома и въехали в них. И, конечно же, в поселок забрел некий дальновидный, но довольно беспечный бродячий издатель, который тут же основал и начал выпускать газету под названием «Еженедельный Телеграф и Литературное Хранилище г. Наполеона»; над заголовком красовался латинский девиз, заимствованный из энциклопедического словаря, а ниже шли двусмысленные историйки и стишки; подписная цена на год всего два доллара, деньги вперед. Лавочники, конечно, сразу же отправили векселя в Нью-Йорк, и больше о них с тех пор не было ни слуху ни духу.
Прошло несколько недель, и векселя Гарри совершенно обесценились никто не принимал их даже с самым большим учетным процентом. Второй месяц работы завершился бунтом. Селлерс в то время отсутствовал, и Гарри тоже вынужден был поспешно ретироваться, преследуемый по пятам целой толпой. Но он был верхом, и это дало ему некоторые преимущества. Гарри не стал задерживаться в Хоукае и проследовал дальше, избежав встречи с несколькими ожидавшими его там кредиторами. На рассвете следующего дня он был вне опасности и продолжал стремительно удаляться в восточном направлении. По пути он телеграфировал полковнику, чтобы тот поехал и успокоил рабочих: он, Гарри, едет в Нью-Йорк за деньгами, через неделю все будет в порядке, пусть Селлерс так и скажет рабочим, и пусть они не волнуются и во всем положатся на него.
Когда Селлерс прибыл на Пристань Стоуна, толпа уже почти утихомирилась. Рабочие успели опустошить контору компании, свалили в одну кучу на полу пачки красиво отпечатанных акций и остальные бумаги и долго наслаждались зрелищем горящего костра. Все они были явно расположены к полковнику, и все же им пришла в голову мысль о том, что за неимением более удовлетворительной добычи неплохо было бы повесить хотя бы его.
Однако они совершили роковую ошибку, решив сперва послушать, что он скажет в свое оправдание. Не прошло и четверти часа, как язык полковника сделал свое дело, и все они сразу почувствовали себя богачами. Полковник преподнес каждому из них участок в пригородах Пристани Стоуна, не дальше чем в полутора милях от будущего почтамта и вокзала, — и они пообещали возобновить работу, как только Гарри пришлет с Востока деньги. На Пристани Стоуна опять наступила тишь и благодать, но денег у рабочих не было, и жить им было не на что. Полковник поделился с ними последними грошами, какие еще оставались на его счету в банке, — в этом поступке не было ничего удивительного, так как он всегда охотно делился всем, что у него было, с каждым, кто этого желал; именно поэтому его семья влачила столь жалкое существование и по временам даже голодала.
Когда рабочие поуспокоились, Селлерс уехал, и тут они горько раскаялись, что позволили ему умаслить себя красивыми словами, — но жалеть об этом было уже поздно, и тогда они решили, что в следующий раз уж непременно его повесят, если только господь снова приведет его к ним.
Примечания
В качестве эпиграфа приведена строка из Смитова списка издания текстов Ассурбанипала — ассирийского царя, правившего в 668—631 гг. до н. э.; при раскопках древней ассирийской столицы Ниневии в 1849—1854 гг. была обнаружена библиотека Ассурбанипала, состоящая из 20 000 глиняных дощечек, покрытых ассирийскими письменами — клинописью.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
