Путеводители хоть кого обескуражат. Читатель видел, с какими трудностями сталкивается человек, совершая великое восхождение из Церматта к Рифельбергской гостинице. А посмотрите, какую ахинею несет на этот счет Бедекер!
1. Дистанция — три часа ходу.
2. Сбиться с дороги невозможно.
3. Проводник не требуется.
4. От Рифельбергской гостиницы до Горнер-Грата полтора часа ходу.
5. Подъем нетруден. Проводник не требуется.
6. Церматт — высота над уровнем моря 5315 футов.
7. Рифельбергская гостиница — высота над уровнем моря 8429 футов.
8. Горнер-Грат — высота над уровнем моря 10289 футов.
Я самым энергичным образом опроверг эту галиматью, сообщив мистеру Бедекеру следующие данные:
1. Переход от Церматта к Рифельбергской гостинице — семь дней.
2. Сбиться с дороги вполне возможно. А если со мной это случилось с первым, не откажите засвидетельствовать мой приоритет.
3. Проводники нужны, так как, не будучи местным жителем, трудно разобраться в надписях, указывающих дорогу.
4. Высота ряда пунктов над уровнем моря дается с обычной для Бедекера точностью. Он только обсчитывает вас на каких-нибудь сто восемьдесят-сто девяносто тысяч футов.
Арника оказывает прямо-таки волшебное действие. Мои люди мучительно страдали, так как в силу сидячей жизни натерли себе волдыри. В течение двух-трех дней они могли только лежать или ходить, но арника так помогла им, что на четвертый день все они уже были в состоянии сидеть. Полагаю, что выдающимся успехом нашего великого начинания я обязан преимущественно арнике и снотворному.
Когда здоровье и силы моих людей восстановились, я стал думать о том, как переправить их вниз. Мне не хотелось снова подвергать этих храбрецов трудностям, опасностям и испытаниям пройденного мучительного пути. Прежде всего, у меня мелькнула мысль о воздушных шарах, но, разумеется, с этой идеей пришлось расстаться, — ибо где их взять, воздушные шары? Были у меня и другие планы, но по здравом размышлении я и от них отказался. Наконец я напал на правильную мысль. Установлено, что ледники непрерывно движутся, я вычитал это в Бедекере. И мне пришло в голову, что всего проще нам спуститься в Церматт на борту Горнерского ледника.
Отлично! Правда, надо было еще обдумать, как бы нам поудобнее переправиться на ледник, — спуститься обычной, бесконечно петляющей мульей тропой казалось мне и долго и утомительно. Опять я раскинул мозгами, и у меня блеснула гениальная мысль. Стоя на Горнер-Грате, мы видели внизу на глубине в тысячу двести футов огромную замерзшую реку — это и есть Горнерский ледник. А ведь у нас имелось с собой сто пятьдесят четыре зонта — чем не парашюты?
Охваченный энтузиазмом, я посвятил в эти смелые планы Гарриса и уже готов был перейти к делу: вся моя команда должна была собраться на Горнер-Грате и, вооружившись зонтами, прыгать повзводно — каждый взвод под началом своего проводника. Но Гаррис удержал меня, умоляя не торопиться.
— Практиковался ли этот метод в Альпах когда-либо раньше? — полюбопытствовал он; и, услышав, что мне ничего о таких попытках не известно, заявил, что считает это предприятие весьма ответственным. Чем сразу прыгать всей командой, не разумнее ли совершить сперва индивидуальный опыт и посмотреть, что получится.
Это был дельный совет, и я сразу же внял ему. Поблагодарив своего агента, я предложил ему самому, не откладывая дела в долгий ящик, привязаться к зонту и произвести попытку; если спуск сойдет благополучно, распорядился я, пусть он помашет нам шляпой, и тогда я тем же порядком посажу на борт всю остальную команду.
Гаррис был тронут моим доверием и сказал мне это с заметной дрожью в голосе, однако тут же добавил, что он недостоин такого явного предпочтения: как бы другие не стали ему завидовать, еще скажут, пожалуй, что он бесчестными путями домогался этого назначения, тогда как он не только не искал его, но даже втайне о нем не помышлял.
Я сказал Гаррису, что эти чувства делают ему честь, но нельзя же из-за какой-то завистливой мелюзги отказаться от неповторимой возможности — заработать славу человека, первым спустившегося на парашюте с Альп. Нет, убеждал я его, он должен принять мое предложение, ибо это уже не предложение, а приказ.
Гаррис с чувством поблагодарил, меня, сказав, что такая постановка вопроса в корне меняет дело. После чего он удалился и вскоре вернулся с зонтом, проливая слезы признательности и стуча зубами от восторга. В это время невдалеке показался наш главный проводник. При виде его лицо Гарриса озарилось неизъяснимой нежностью, и он сказал:
— Дня четыре назад этот человек нанес мне тяжкое оскорбление, и я поклялся, что не я буду, если не заставлю ею понять и признать, что самая благородная месть — воздать врагу добром за содеянное зло. А потому я отказываюсь в его пользу. Назначь его!
Я заключил своего великодушного друга в объятия и воскликнул:
— Ты благородная душа, Гаррис! Клянусь, ты никогда не пожалеешь о своем геройском поступке, и весь мир о нем услышит. Когда-нибудь тебе будет предоставлена еще более замечательная возможность — если я только буду жив, конечно, — запомни это!
И тут я подозвал к себе главного проводника и поручил ему прыгать с зонтом. Но он отнесся к моему предложению без всякого энтузиазма, моя идея его не зажгла.
— Мне привязаться к зонту и спрыгнуть с Горнер-Грата? Нет уж, прошу прощенья! Если мне захочется отправиться ко всем чертям, я найду более приятный способ это сделать.
Как выяснилось из дальнейшего, он считал мой проект более чем опасным — безумным. Он не убедил меня, но, не желая серьезно рисковать и ставить под угрозу интересы всей экспедиции в целом, я отпустил его. Я не знал, как мне быть, пока не вспомнил о латинисте.
Латинист был немедленно приглашен. Но тут же стал отказываться, ссылаясь на неопытность, на отвращение к публичным выступлениям, на полное отсутствие любознательности и так далее и тому подобное. Другой член экспедиции некстати схватил насморк и боялся сквозняков. Третий не решался прыгать за недостатком опыта и умения и ставил условием предварительную долгую тренировку. Четвертый боялся дождя, так как у него прохудился зонт. У каждого находилась отговорка. А в результате получилось то, о чем читатель, конечно, давно догадывается: на превосходнейшей идее пришлось поставить крест — только потому, что не нашлось предприимчивого человека, который решился бы воплотить ее в жизнь! Увы, мне пришлось пожертвовать моим гениальным проектом, хоть я и уверен, что кто-нибудь еще при моей жизни воспользуется им и присвоит себе мои лавры.
Ничего не поделаешь — пришлось спуститься посуху. Я повел экспедицию трудной и утомительной тропой для мулов, и мы заняли по возможности удобные позиции на середине ледника, ибо середина, по словам Бедекера, движется быстрее. Однако в целях: экономии более тяжелую часть багажа я отправил малой скоростью, оставив его на окраине ледника.
Я ждал и ждал, но ледник не двигался. Дело шло к вечеру, спускались сумерки, а мы все стояли на месте. Мне пришло в голову поискать в Бедекере, нет ли там расписания, — хорошо было бы выяснить час отправления. Я попросил дать мне этот справочник, но он куда-то затерялся. У Брэдшо наверняка имелось расписание, но и Брэдшо затерялся.
Что мог я сделать в таком положении? Я раскинул палатки, привязал животных к колышкам, подоил коров, поужинал, накачал людей снотворным, расставил часовых и отправился на покой, приказав разбудить меня, как только вдали покажется Церматт.
Проснулся я в одиннадцатом часу утра, глянул вокруг — и остолбенел от удивления: мы не сдвинулись ни на пядь! Сперва я ничего не понимал, потом решил, что проклятая посудина села на мель. Тогда я срубил несколько деревьев, поставил на штирборте и бакборте мачты, а потом часа три возился, как дурак, стараясь отпихнуться шестом. Напрасно! Шутка ли сказать: ледник насчитывает полмили в ширину и от пятнадцати до двадцати миль в длину, — догадайся тут, каким именно местом он угодил на мель! Среди экипажа началась тревога, и вскоре мои дневальные с белыми, как стенка, лицами, прибежали доложить, что судно дало течь.
В эту критическую минуту нас спасло единственно мое хладнокровие, иначе не миновать бы нам новой паники. Я повелел показать мне эту течь. Меня подвели к огромному валуну, торчавшему посреди глубокого омута с кристально чистой водой. Течь и мне показалась серьезной, но я хранил свои опасения про себя. Я соорудил насос и приказал своим людям выкачать из ледника всю воду. Эта мера блестяще себя оправдала. Вскоре я убедился, что никакой течи нет. Огромный валун в свое время скатился со скалы и упал на середину ледника; каждый день его пригревало солнце, и он все глубже уходил в талый лед, пока не оказался в глубоком омуте с кристально чистой студеной водой, где мы его и обнаружили.
Тут кстати был найден Бедекер, и я принялся лихорадочно листать его. Но никакого расписания не нашел. В Бедекере просто говорилось, что ледник движется безостановочно. Положившись на это, я захлопнул книжку и выбрал себе местечко получше, откуда я мог бы наблюдать сменяющиеся виды. Некоторое время я сидел спокойно, от души наслаждаясь, пока не спохватился, что виды вокруг не меняются. Я сказал себе: «Эта старая калоша, видно, опять села на мель!» — и обратился к Бедекеру: нет ли там каких-нибудь указаний относительно непредвиденных помех в пути. Вскоре я наткнулся на фразу, которая точно ослепительной вспышкой осветила положение. Фраза эта гласила: «Горнерский ледник движется в среднем со скоростью до одного дюйма в день». Никогда еще я не был так возмущен! Никогда мое доверие не было так предательски обмануто! Я мысленно подсчитал: дюйм в день, около тридцати футов в год. Примерное расстоянии до Церматта составляет три с одной восемнадцатой мили. Итак, чтобы добраться на леднике до Церматта, потребуется пятьсот лет с лишком. Я сказал себе: «Этак скорее дойдешь пешком; и чем покрывать чьи-то жульнические махинации, я и в самом деле пойду пешком».
Когда я рассказал Гаррису, что пассажирская часть ледника — его центральная, так сказать курьерская часть — прибудет в Церматт летом 2378 года, а следующий малой скоростью багаж придет спустя еще два-три столетия, он разразился громовой речью:
— Узнаю европейские порядки! Слыханное ли дело — дюйм в день! Пятьсот лет, чтобы одолеть три несчастных мили! Впрочем, я нисколько не удивлен! Ведь ледник-то католический! Это видно с первого взгляда. Ну и порядки у них!
Я стал возражать Гаррису: ледник, насколько мне известно, только одним краем входит в католический кантон.
— Ну, значит он правительственный, — не успокаивался Гаррис. — Что католический, что правительственный — все едино. Ведь здесь правительство — полный хозяин, вот все у них и делается спустя рукава, полегоньку да потихоньку. То ли дело у нас, где у руля частная инициатива, — разве у нас станут терпеть такое разгильдяйство? Не станут, будьте покойны! Нашего бы Тома Скотта сюда, на эту неповоротливую чурку, она бы у него забегала.
Я сказал, что, конечно, Том Скотт прибавил бы леднику скорости, но лишь при условии, что это коммерчески себя окупит.
— У него все себя окупит, — не сдавался Гаррис. — В том-то и разница между правительством и частным лицом. Правительству на все наплевать; частному лицу — нет. Том Скотт прибрал бы к рукам здешнюю деловую жизнь; за два года акционерный капитал Горнерского ледника у него бы удвоился, а еще через два года все другие ледники по всей стране были бы пущены с молотка за неуплату налогов. — И после минутного размышления: — До дюйма в день — до одного дюйма, вы только подумайте! Нет, я теряю всякое уважение к ледникам!
Я чувствовал примерно то же. Мне доводилось плавать по каналам на барже, и трястись на волах, и тащиться на плотах и по Эфесско-Смирненской железной дороге, — но там, где встанет вопрос о надежном, солидном, спокойном, неторопливом движении, я поставлю деньги только на ледник. Как средство пассажирского сообщения ледник, по-моему, ни черта не стоит, но уж насчет «малой скорости» он за себя постоит, тут даже немцам есть чему поучиться.
Итак, я приказал людям свернуть лагерь и приготовиться к сухопутному переходу в Церматт. Во время сборов мы сделали замечательную находку: в толщу ледника вмерз какой-то темный предмет. Когда его извлекли с помощью ледорубов, это оказался кусок невыделанной шкуры животного, а может быть, и обломок обитого шкурой сундука. Впрочем, при ближайшем рассмотрении теория сундука была отвергнута, а дальнейшие дискуссии и обследовании развеяли ее окончательно, и все представители ученого мира отказались от нее, за исключением того, кто первый ее выдвинул. Этот энтузиаст держался за свою теорию с той фанатической страстностью, которая присуща всем основателям научных теорий, и со временем он даже привлек на свою сторону несколько величайших умов нашего века, написав остроумнейший памфлет под заглавием: «Доказательства в пользу того, что обитый шкурой сундук в диком состоянии принадлежал к раннеледниковому периоду и вместе с пещерным медведем, первобытным человеком и другими оэлитами древнесилурийского семейства бродил по необъятным просторам предвечного хаоса».
Каждый из наших ученых предлагал свою теорию, каждый выдвигал своего претендента на роль владельца найденной шкуры. Я склонялся к мнению геолога экспедиции, утверждавшего, что найденный кусок шкуры когда-то, в незапамятные времена, покрывал сибирского мамонта; но на этом единомыслие и кончалось, ибо геолог усматривал в этой реликвии доказательство того, что Сибирь во времена оны находилась на месте нынешней Швейцарии, я же видел в ней доказательство того, что первобытный швейцарец не был таким неотесанным дикарем, каким его изображают, что он отличался высоким интеллектом и был усердным посетителем зверинцев.
В тот же вечер, претерпев немало лишений и опасностей, мы вышли к ледяной арке, сквозь которую бесноватый Висп, вскипая, вырывается из-под пяты Горнерского ледника, выбрали удобную поляну и расположились на ней биваком. Все трудности остались позади, наше отважное предприятие было успешно завершено, и мы наслаждал иск заслуженным отдыхом. На другой день мы триумфаторами вступили в Церматт и были встречены народным ликованием и великими почестями. Местные власти преподнесли мне грамоту, скрепленную многочисленными подписями и печатями, коей доводился до общего сведения и удостоверялся тот факт, что я совершил восхождение на Рифельберг. Я ношу эту грамоту на шее, и ее положат со мной в могилу, когда меня не станет.
Примечания
Брэдшо. — Имеется в виду железнодорожный справочник, выпущенный в 1839 г. английским издателем Джорджем Брэдшо (1801—1853) и многократно затем переиздававшийся.
Нашего бы Тома Скотта сюда... — Скотт Томас (1824—1881) — американский железнодорожный магнат, прославившийся скоростным строительством железных дорог в годы Гражданской войны в США.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
