«По милости господней мы в Америке получили три неоценимых дара: свободу слова, свободу совести и благоразумие, удерживающее нас от того, чтобы ими пользоваться», — писал Твен в книге «По экватору». Вернувшись из Европы, он довольно скоро понял, что антиимпериалистическое движение не пользуется симпатиями у «благоразумных» граждан. Шовинистическая печать называла литераторов-антиимпериалистов «изменниками»; с ними грозили разделаться; их произведения запрещали рассылать по почте. Даже такой консервативный ученый, как профессор Гарвардского университета Чарльз Элиот Нортон, переводчик Данте и один из выдающихся историков искусств, подвергся злобной травле за то, что осмелился призывать к миру. В лекции на тему об «истинном патриотизме» Нортон заявил, что считает долгом каждого честного человека протестовать против такой несправедливой войны, как филиппинская. В письме к своему другу Лесли Стефенсу, жившему в Англии, он жаловался: «Я получил множество писем и открыток (после моей лекции), полных угроз и по большей части анонимных. В некоторых мне даже советовали беречься шальной пули».
О подобных же возмутительных случаях, имевших место во время его отсутствия, Твену рассказывали Хоуэлс и другие писатели, выступавшие против империализма. Однако он не испугался. Еще в 1884 году, отвечая на вопрос друзей, как бы он вел себя, если бы Соединенные Штаты вступили в войну за неправое дело и получили поддержку большей части населения, Твен четко определил свою позицию:
«Если бы я считал, что это несправедливая война, я бы так и заявил. Если бы мне предложили взять ружье и пойти воевать под этим флагом, я бы отказался. ...Другое дело, если бы родина заставила меня встать под ружье: у меня не было бы другого выхода, но добровольно я не пошел бы ни за что. Пойти добровольно значило бы для меня изменить своей совести, а стало быть, и родине. Если бы я отказался пойти добровольцем, я знаю, что меня назвали бы изменником, но изменником я бы от этого не стал. Даже если бы все шестьдесят миллионов единогласно назвали меня изменником, я все равно остался бы патриотом — по моему мнению, единственным на всю страну!»
В 1901 году Твен держался тех же убеждений и отказывался слушать друзей, советовавших ему быть осторожнее. Когда Твичел убеждал его не выступать против империализма, так как это помешает сбыту его книг и нанесет ущерб не только ему лично, но и его издателю, Твен рассердился: «Я не могу этого понять, Джо! Вы наставник душ, на вас возложена величайшая ответственность учить людей — и юных, и пожилых, но если вы будете учить свою паству, — как меня, например, — скрывать свои мнения из страха причинить ущерб себе или издателю и молчать, когда наш флаг бесчестят и втаптывают в грязь, то что вы ответите собственной совести? Вы жалеете меня, но скорее вы достойны моего сожаления!»
Некоторые из противников империализма считали, что Твен вступил в их ряды с опозданием и теперь его протест против войны на Филиппинах уже не принесет пользы. Но большинство участников движения признавали, что выступления Твена в качество сурового обвинителя американской внешней политики приносят огромную пользу их делу. Журнал «Нейшен» в редакционной статье «Марк Твен — гражданин Америки» подчеркивал смелость писателя, который поставил на карту свою популярность и доходы, навлекая на себя гнев «денежных воротил», да еще в тот момент, когда он едва успел расплатиться с кредиторами:
«Это человек, с которым приходится считаться, и как его ни обзывай, его не отпугнешь. Марк Твен — это не малодушный, желчный, близорукий отщепенец из тех наших соотечественников, которые слепо подражают всему европейскому. Этот чистый американец... уроженец нашего великого Запада... истинный сын Америки, достаточно насмотревшийся на жизнь других народов за время своих странствий, вернулся на родину и заявил наглым империалистам, что видит насквозь их лицемерие. Ну, выкладывайте, защитники империализма, что вы думаете о нем... выскажите ваше откровенное мнение об этом типичном и прямодушном американце, который, начав жизненный путь лоцманом на Миссисипи, стал прославленным писателем сначала в Америке, а затем в Европе и сейчас бесстрашно выступил на стороне филиппинцев, борющихся против американских угнетателей!
Марк Твен — гражданин Америки — всегда остается самим собой: скромным и деятельным приверженцем республики; он не чета тем, кто был введен в заблуждение ложью и мишурным блеском империализма».
В письме в «Нью-Йорк таймс», озаглавленном «Марк Твен, литература и война», Монкюр Дэниел Конвэй (самый стойкий борец против империализма, назвавший войну на Филиппинах «попыткой линчевать тамошних скромных Вашингтонов и Хэнкоков») приветствовал вступление Твена в ряды писателей-антиимпериалистов. Этот известный биограф Томаса Пейна подчеркнул, что Твен пошел стезей тех американских писателей, которые за полвека раньше протестовали против захватнической войны с Мексикой и высказывались за мир. Он писал: «Борьба за мир, несомненно, ослабла за последние полвека. Писатели, создавшие литературную славу Америке в середине прошлого века: Эмерсон, Лонгфелло, Готорн, Брайант, Холмс, Лоуэл, Уитьер, Мотли — я называю лишь небольшую часть из них, — служили делу мира...
Я уже давно заметил, что перья остроумия Марка Твена часто украшают очень грозную стрелу, и я беру на себя смелость предсказать! что возмущенные «патриоты», требующие от него объяснений, очень скоро их дождутся. Лучшие умы Америки, в том числе Хоуэлс и Чарльз Нортон, уже высказали свой протест: будем надеяться, что трубный призыв Сэмюела Клеменса заставит восстать интеллигенцию Америки, по примеру того, как на наших глазах восстала интеллигенция Франции (в связи с делом Дрейфуса) и, повергнув в прах дракона милитаризма, вырвала добычу у него из пасти».
Когда 11 января 1901 года письмо Конвэя было напечатано в «Таймсе», «трубный призыв» действительно уже готовился. За неделю до этого Твен сообщил репортеру нью-йоркской «Геральд», что пишет статью об империализме. Это была статья «Человеку, Ходящему во Тьме» — самое значительное из его антиимпериалистических произведений.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
