Сообщения в печати о том, что финансовые воротилы Америки Морган, Рокфеллер и Раян вели переговоры с королем Леопольдом, претендуя на свою долю в ограблении Конго, не явились для Марка Твена чем-то неожиданным. Он давно уже понимал, что американские империалисты не постесняются растоптать любые демократические традиции Америки ради своей жажды наживы. Сотрудничество этих людей с гнусным Леопольдом казалось ему естественным и последовательным. Твен считал, что 1896 и 1897 годы были для его родины поворотным пунктом, после чего империализм принялся разрушать демократическое наследие народа. К 1901 году у него созрела уверенность, что империалисты достигли своей цели и «страна пошла ко всем чертям». Он даже предсказывал в беседах с Хоуэлсом, что в Соединенных Штатах установится диктатура миллионеров. Об этом писал Хоуэлс в разделе «Заметки редактора», который он вел в журнале «Харперс мансли», откликаясь на дискуссию относительно желательности создания Галереи славы1:
«Пишущий эти строки поделился с одним из своих друзей, человеком, настроенным вообще оптимистически, своими сомнениями насчет целесообразности создания этой Галереи славы, но тот нашел их совершенно неуместными. Сам он не из тех тупо самодовольных американцев, которые воображают, что мы выполняем свой долг перед человечеством, купаясь в богатстве и всячески увеличивая свои владения. Напротив, он находит, что это чуть ли не вконец погубило настоящую американскую жизнь, и мы задыхаемся, захлестнутые прибоем баснословного богатства, который рано или поздно смоет некогда былые традиции Америки. Он намекает на гибель республики и зарождение монархии или олигархии».
И все же, предрекая гибель республики, Твен продолжал надеяться, что «золотой патриотизм» «Вашингтона и Франклина, Джефферсона и Линкольна» вытеснит «лживый патриотизм», импортированный заодно с империализмом «из монархической Европы». На некоторое время он воспрянул духом оттого, что общественное мнение сомневалось, действительно ли необходимо такое обращение с филиппинцами. «За сомнением последует уверенность, — писал Твен в заключительной части памфлета «Человеку, Ходящему во Тьме», — народ скажет свое слово... и тогда мы исправим то зло, которое причинили. Мы перестанем цепляться... за европейских коронованных захватчиков и опять сделаемся подлинно мировой державой... по праву того, что лишь у нас чистые руки, не замаранные порабощением беззащитных народов».
Но видя, как империалистическая колесница Джаггернаута2 давит своих противников, Твен снова впал в уныние. Он понимал, почему империализм торжествует победу. В статье «В защиту генерала Фанстона» он правильно замечает, что фанстонизм — неизбежное следствие растущего могущества «баронов-разбойников». «Грабитель, быстро разбогатевший на махинациях с железными дорогами, на три поколения вперед снижает уровень коммерческих нравов целой нации». Империализм породил «порочный меркантильный век, и мало кому удается в такой атмосфере не заразиться ее влиянием». Деньги стали «символом» цивилизации, из-за них творили зверства империалисты, хотя бы тот же Леопольд. «На его совести миллионы убитых. И все ради денег, только ради денег, исключительно ради де-нег! Ни одно из его бесчисленных злодеяний не совершено с иной целью, кроме этой: завладеть деньгами, чужими деньгами, это краденные деньги, незаработанные.
Деньги также непоправимо изъели душу американской демократии. «Деньги — вот наша высшая цель, — писал Твен Твичелу. — Погоня за богатством — вещь обычная, но такой мании, такого безумия, какое мы с вами наблюдаем сегодня, свет еще не видывал!» Эта «погоня за богатством» «испортила» Америку (и Европу тоже), сделав ее «жестокой, корыстной, безжалостной, нечестной, деспотической». Она до того извратила моральные представления нации, что «Америка не подняла своего голоса против позорной филиппинской войны».
Пессимизм Твена усугубило еще одно событие «позорной филиппинской войны», происшедшее в 1906 году, когда по приказу американского губернатора Филиппин генерала Леонарда Вуда было истреблено филиппинское племя моро. Генерал со своими офицерами загнал этих туземцев — шестьсот человек — в кратер потухшего вулкана близ Холо и уничтожил всех до единого — мужчин, женщин, детей. За такой подвиг генерал Вуд был удостоен приветственной телеграммы от самого президента Теодора Рузвельта: «Поздравляю вас и находящихся под вашим командованием офицеров и солдат с блестящей военной победой, поддержавшей честь американского флага».
Эллен Келлер3 в своих воспоминаниях пишет о посвященной этому событию лекции Твена, прочитанной перед избранной аудиторией в Принстоне, где находился и Вудро Вильсон (в то время президентом Принстонского университета). Твен «бурно негодовал и сыпал насмешками» по поводу этих «ратных подвигов», ругал президента Рузвельта и с сочувствием отзывался о бедных моро, перебитых после того, как «американцы в течение восьми лет пытались лишить их свободы». Твен осуждал и американский народ за то, что он не попытался предотвратить это преступление. Народ, говорил Твен, допускающий, чтобы его правительство совершало подобные зверства, рискует собственной свободой.
В 1906 и 1907 годах Твен написал две главы задуманного им труда, который предполагал назвать «Взгляды на историю» или «Краткая история». В этих главах он проанализировал обстоятельства, послужившие причиной гибели «Великой республики». Вместе с другими набросками на ту же тему они остались ненапечатанными.
Великая республика собирается напасть на малую страну, отстаивающую свою независимость. Некий мудрый человек старается убедить народ не поддерживать эту войну. Их республика, напоминает он, — символ свободы для всего мира, особенно для народов, живущих в монархических странах. Пока этот символ существует, «республика в безопасности, ее величие непоколебимо, никакие силы в мире не способны его пошатнуть». Но вся картина сразу изменится, если начнется война. «Остановитесь и обдумайте, что вы собираетесь сделать! — умоляет мудрец. — Вопреки своим традициям мы вступаем в несправедливую войну по мелкому поводу, войну против беззащитного народа и ради низменной цели — грабежа».
Но мудреца никто не желает слушать. Голоса тех, кто разделяет его мнение и протестует против войны, тонут в истошных криках политиканов: «Наша родина — и в правом и в неправом!» Мудрец возражает им:
«Что мы понимаем при республиканском строе под словом Родина? Правительство, которое в данный момент у кормила власти? О нет, правительство всего-навсего слуга, причем слуга временный; не в его компетенции определять, какое дело правое, а какое нет, кто патриот, а кто нет. Функция правительства выполнять наказы, а не сочинять их. Так что же все-таки Родина? Газеты? Церковь? Директор школы? Да нет, это лишь частицы Родины, но отнюдь не вся Родина, они не имеют права приказывать, их роль весьма незначительна. Они крупицы среди тысяч, а приказывать могут только тысячи, которым и надлежит определять, какое дело правое, а какое нет, решать, кто патриот и кто нет.
Кто же этот высший арбитр, то есть что мы понимаем под словом Родина? В монархических государствах — это король и его семейство, а в республике — общий голос народа. Каждый из вас обязан сам сказать свое слово. Это дело серьезное и чрезвычайно ответственное, от него нельзя уклониться, испугавшись угроз церкви, газет, правительства и пустопорожних фраз, которыми оперируют политиканы. Каждый человек обязан сам за себя решить, какое дело правое, а какое неправое, какой образ действий патриотичен, а какой нет. Нельзя пренебречь этим и считать себя человеком. Пойти против собственных убеждений значит без зазрения совести изменить и себе и Родине, что бы там ни говорили остальные.
Только в случае опасности для республики человек имеет право поддерживать свое правительство, впавшее в ошибку, но ни при каких других обстоятельствах.
Нашей республике опасность не угрожает. Нация продала свою честь, поверив громкой фразе».
Но никто не внял речам мудреца, и в следующей главе показана республика, уже прогнившая насквозь. «Жажда захватов сделала свое дело... Попирая беззащитные народы вдали от своих границ, страна по инерции научилась закрывать глаза на ту же политику попрания свобод у себя, и многим, многим из тех, кто ранее приветствовал закрепощение чужого народа, пришлось почувствовать последствия этого на самих себе. Государство превратилось в неотъемлемую собственность сверхбогачей и их приспешников, избирательная система стала их послушным орудием. Меркантильность сделалась единственной догмой, патриотизм превратился в единственную заботу о кошельке».
Плутократы, завидуя европейской аристократии, соперничали между собой в борьбе за титулы. Страна все быстрее и быстрее двигалась к монархии. В это время на далеком Юге появился таинственный гений, безвестный сапожник, который повел свои армии на Север. «Войско за войском, государство за государством сдавалось на милость победителя, а он неуклонно продолжал свой победоносный путь на Север, только на Север».
Почуяв опасность, «спящая республика» встрепенулась. «Она изгнала из храма менял и передала власть в чистые руки». Но было уже поздно. Задолго до этого менялы обеспечили себе могущество, подкупив полстраны пенсиями для военных, «использовав этот справедливый закон для создания преданных вассалов». Тогда простой люд взял в руки оружие, чтобы защитить реформы, проведенные сапожником, и уничтожить власть менял. «Огромная армия из штатских, под командованием таких же штатских, вооружившись охотничьими ружьями и вилами, двинулась вперед, пылая патриотизмом былых дней». Но народ и на этот раз опоздал: менялы заключили союз с сапожником, решив превратить республику в монархию. «Он роздал титулы менялам и взобрался на трон бывшей республики без единого выстрела».
«И вот Попоатауалтапетл (так звали нового монарха), — заканчивает Твен, — стал нашим повелителем, а затем власть перешла к его наследнику, носящему то же имя, который и правит ныне через своего вице-короля».
Так Марк Твен, удрученный победой империалистов, предрекал гибель американской республики, если только народные массы не прогонят менял и не восстановят справедливые принципы, на которых зиждилась республика до того, как захватнические устремления империализма толкнули их на неправое дело по отношению к слабым народам.
Твен не ждал многого от своего поколения, «развращенного погоней за богатством», но он надеялся, что молодежь Америки сумеет возродить демократические традиции, если ее будут воспитывать в духе истинного патриотизма и преданности родине. Он призывал матерей внушать своим детям: «Затверди одну мысль, всем сердцем запомни, живи ею и умри за нее, если потребуется: наш патриотизм — обветшалый пережиток средневековья, современный же патриотизм — это неизменная верность народу и верность правительству, когда оно того заслуживает».
Янки из Коннектикута суммирует эту мысль так:
«Я понимаю верность, как верность родине, а не ее учреждениям и правителям. Родина — это истинное... родину нужно беречь... учреждения же — нечто внешнее, вроде одежды, а одежда может износиться, порваться... Быть верным тряпкам... — это глупая верность, животная верность, монархическая, монархиями изобретенная... Гражданин, который видит, что политические одежды его страны износились, и в то же время молчит, не агитирует за создание новых одежд, не является верным родине гражданином, — он изменник. Его не может оправдать даже то, что он, быть может, единственный во всей стране видит изношенность ее одежд. Его долг — агитировать, несмотря ни на что...»
Примечания
1. Галерея славы великих американцев (создана в 1900 г.) — находится в Нью-Йоркском университете. Она представляет коллекцию бюстов выдающихся исторических деятелей США, дополняемую каждые 5 лет специальной коллегией. В 1955 г. в Галерее было 84 бюста.
2. Джаггернаут (иначе Джаганнатха) — индусский бог, «владыка мира». В день, посвященный этому божеству, колесницу с идолом возят по улице и фанатики бросаются под ее колеса.
3. Келлер Элен Эдамс (род. 1880) — американская писательница. В двухлетнем возрасте Элен Келлер потеряла зрение, слух и речь, но с помощью Анны Мэнсфильд Салливан, разработавшей систему обучения при помощи прикосновений, получила хорошее образование.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
