К середине 1870-х гг. стала очевидной определенная логика творческих исканий Твена: писатель постоянно менял проблематику, художественные ракурсы, приемы, тональность. За книгой художественной нередко следовала очерково-документальная. Писатель погружался в иные настроения. Современность, как показал роман «Позолоченный век», его не радовала. В писателе, перешагнувшем сорокалетний рубеж, усиливались ностальгические настроения. Прошлое, годы ушедшей, бурной юности стали видеться ему в книге «Старые времена на Миссисипи» (Old Times on the Mississipi, 1875) в особо притягательном свете.
На этот раз Твен уходит от современности в «доневадский», «лоцманский» этап своей жизни. Писатель находит новый художественный ракурс: воспринимает мир не глазами условного «простака», но смышленого подростка. Вспоминает о том времени, когда Миссисипи, пароход были символом воли, свободы воплощением мальчишеского идеала.
Впервые в своем творчестве, а возможно, и в американской литературе, Твен воссоздал реальный психологический мир подростка. В повести главенствует образ Миссисипи, «ключевой» для всего твеновского космоса.
В книге немало речных пейзажей, отмеченных красотой и поэтичностью.
Мечта героя сбывается: он попадает на свой первый пароход «Поль Джонс». Начинает овладевать нелегким искусством лоцмана, пользуясь суровой, требовательной и одновременно отеческой опекой мистера Б.; здесь выведен Горас Биксби, его наставник, который был к этому времени жив и продолжал плавать. Так герой, «щенок», впитывает в себя главное наставление мистера Б.: «надо всю реку выучить наизусть, знать ее как азбуку». Этот процесс небыстрый, трудный и одновременно увлекательный. С каждым новым рейсом все основательнее проникает герой в тайны великой реки: запоминает очертания берега, пристани, перекаты, мели, фарватер, мысы и прибрежные топи. Он усваивает искусство вождения судна не только в дневное, но и ночное время, изучает самый коварный нрав реки, способной, словно живой организм, нередко менять свое русло. Твен гаммы ощущений «щенка», накапливающего опыт: его тревоги, страхи, наконец, осознание ответственности за судьбу парохода, пассажиров, когда ему доверяют стать за штурвал. Сами названия глав фиксируют процесс «воспитания чувств»: «Переживания лоцманского щенка», «Щенок переживает трудности», «Образование "щенка" почти что заканчивается», «Промеры. Что нужно лоцману». Твен пишет так, что заставляет читателя полюбить великую реку.
В книге нет захватывающих сюжетных коллизий: десятки страниц посвящены «технологии» лоцманского труда, судовождения, профессии речника. Известно, сколь нелегко даются писателям художественные описания трудовых процессов, «производства». Твен один из немногих, кто пишет об этом с удовольствием. В чем же причина? Наверно, их несколько. У Твена мы находим то, что Достоевский отмечал еще у Эдгара По: это — «сила подробностей». Какую бы деталь лоцманского мастерства Твен не сообщал, он предельно точен и конкретен. Он пишет об этом с явным увлечением и интерес передается читателю.
В главе 5-й, например, он рассказывает о том, как устанавливается буй. Деталь, вроде бы, прозаичная, малозначительная. Но Твен говорит об этом с таким явным удовольствием и знанием дела, что вовлекает читателя в трудовую операцию. При этом книга не беллетризованное пособие для будущих лоцманов, хотя в ней и немало учебных, практических советов. Писатель дает понять: работа лоцмана — не монотонна, она романтична и приносит радость. Немало вдохновленных страниц мировой литературы посвящено романтике моря. Твен показывает очарование огромной реки. Она не является, подобно морю, антитезой земли, но связана с жизнью природы той страны, по которые несет свои воды.
Для России Волга — мать река. «О, Волга! Колыбель моя, любил ли кто тебя как я», — писал Некрасов. Те же чувства питал Твен к Миссисипи, «матери» американских рек. «Восхитительно весело летом лететь по свежей водной глади, когда вереницы крохотных волн пляшут на солнце». А какую гордость испытывает «щенок», когда ему доводится самому отдавать команды. Часто лоцман просто говорит: «Дать ход» и предоставляет остальное ученику, и тот сразу может дать приказ самым суровым голосом: «Эй, Тибань!», «Лево борт, Веселей ребята».
Так создастся своеобразный «эффект присутствия»: читатель как бы находится рядом с героем, ощущает ритм работы, воспринимает душевное состояние. И здесь, Твен, конечно, истинный американец, умелец, практик, который высоко ставит сметку, инициативу, трудолюбие. Это те качества, которые необходимы пионерам, землепроходцам в Новом Свете, чтобы обжить огромный неосвоенный континент.
В своем классическом труде «Демократия в Америке» Алексис де Токвиль в 1830-х гг. высказывал такую интересную мысль: «В настоящее время в мире существуют два великих народа, которые, несмотря на все свои различия, движутся, как представляется, к великой цели. Это русские и американцы... Американцы преодолевают природные препятствия, русские сражаются с врагами. Первые противостоят пустыне и варварству, вторые — хорошо вооруженным развитым народам. Американцы одерживают победы с помощью плуга землевладельца, а русские — солдатским штыком». Конечно, подобную мысль нельзя абсолютизировать: американцам приходилось вести истребительные войны с индейцами, захватнические — со своими соседями (например; с Мексикой в 1846—1848 гг.). Однако, безусловно, что труд, созидание играли в XIX веке огромную роль в формировании американской цивилизации.
Об этом напоминают и пенталогия Купера, и «Моби Дик» Мелвилла, и поэмы Уитмена «Песнь о топоре», «Пионеры, о пионеры» и др.
«Работа — самая величайшая радость в мире», делился Твен с близкими ему людьми. В книге утверждается своеобразная жизненная философия Твена, его писательское кредо. В его реализме, как уже подчеркивалось, есть романтическое начало. Любовь к труду не отторжима от восхищения перед природой, а она олицетворяет свободу от всех норм, правил и условностей. В этом особая притягательность лоцмановской профессии. Позднее он называл себя «рыцарем штурвала».
Самый род его деятельности делает его свободней короля, связанного обязанностями быть слугой парламенту и народу; свободней парламента, зависимого от избирателей; свободней редактора, зависимого от подписчиков и партийных предпочтений; свободней священника, писателя, всех тех, у кого есть «хозяин». Лоцман на Миссисипи «рабства не знал». Получив приказ от капитана, выйдя в реку, лоцман обретал полную самостоятельность в своих действиях и решениях. Был «абсолютным монархом, абсолютным на деле, а не только на бумаге. Никто не мог вторгаться в его решения». «Я видел восемнадцатилетнего мальчишку, — восхищается Твен, — который невозмутимо вел большой пароход, казалось на верную гибель, а пожилой капитан, понимая это, стоял молча тут же, но не имел права вмешиваться».
Гимн лоцману у Твена это восхваление свободы, труда, самой «естественной» жизни. В этом — предвосхищение глубинных мотивов его автобиографической трилогии, ставшей главной творческой победой писателя.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
