«Марка Твена больше нет!» — таков рефрен, который нет-нет, да и мелькнет у меня в голове. Померкло веселье народов, угас оригинальнейший гений нашей эпохи и один из прекраснейших, благороднейших людей, когда-либо живших на земле.
Как же мне повезло, что много лет тому назад мы встретились на берегу океана и стали друзьями! К моему большому удивлению, он рассказал мне, что идея романа «Янки при дворе короля Артура» родилась благодаря прочтению моего первого литературного опуса «Триумф демократии», написанного в те благословенные времена, когда ничто еще не омрачало нашу жизнь. Он обратил мое внимание и на название главы в повести «Простофиля Уилсон», сочиненное мной. Я был молод и, разумеется, чрезвычайно польщен тем, что бизнесмена провозгласили соавтором. Наша дружба продолжала крепнуть, пока наконец я не стал с уверенностью считать себя одним из близких ему людей. Мое восхищение им все росло по мере того, как я ближе узнавал его, вначале как великого художника, а затем как замечательного человека и друга.
Когда его постиг финансовый крах, он решил для себя, что вопрос не только в том, что он был должен другим, но и в том, чтобы поступать согласно своей совести. Он, выбрав такое решение, объездил весь мир и покорил его. Он взял на себя миссию сэра Вальтера Скотта и восторжествовал, уплатив каждому кредитору не сорок центов с доллара, как предлагали они, а весь долг целиком, до последнего цента. Случается, что человек оказывается в таких критических ситуациях, когда проверяется, из какого материала он сделан, — из глины или из чистого золота, Марк Твен доказал, что он создан из последнего.
Тот не знал Марка Твена, кто не видел его возмущенным каким-либо подлым, отвратительным поступком, возмущавшим его чувство справедливости. Чтобы это понять, достаточно прочесть его осуждение захвата филиппинского генерала Агинальдо. Оно значительно действеннее самых страстных обличительных речей Юния».
Эндрю Карнеги (1835—1919),
крупнейший предприниматель,
общественный деятель, публицист
«Однажды он сказал мне: «Я явился в мир с кометой Галлея. Мне бы хотелось задержаться до ее возвращения и вместе с ней покинуть бренный мир».
То было год назад. В ночь, когда он умер, на небе виднелась комета Галлея. Родиться под такой звездой! И так походить на эту лучистую гостью! Там, где другие были великими, он был величайший, где иные сияли и искрились, он блистал всех ярче, достаточно было лишь увидеть его восхождение среди коллег, чтобы понять, как затмило их всех его полное достоинства величие».
Альберт Биглоу Пейн (1861—1937),
друг Твена, автор его первой биографии и
редактор первого издания его «Автобиографии»
«Мне посчастливилось на протяжении ряда лет быть знакомым с покойным Сэмюэлом Л. Клеменсом. Впервые я встретился с ним у него дома в Хартфорде. Позднее мы несколько раз виделись в его нью-йоркском доме и в клубе «Лотос». Возможно, я потому так сильно привязался к нему, что мы оба были родом с Юга. Он обладал южным темпераментом, и в большей части того, что им написано, присутствует аромат Юга. Его интерес к негритянской расе нашел, быть может, наилучшее выражение в одной из его самых восхитительных книг — «Приключения Геккльберри Финна». В этой книге, содержащей множество картин из жизни Юга, какой она была пятьдесят — шестьдесят лет назад, есть бедный, невежественный негр-раб, который вместе с главными героями — Геккльберри Финном и Томасом Сойером — совершает долгое путешествие на плоту вниз по реке Миссисипи.
Возможно, что рядовой читатель этой книги был столь поглощен приключениями двух белых мальчиков, что всерьез не задумался о той роли, которую во всех этих похождениях сыграл Джим (так, как мне помнится, звали того негра). Тем не менее, не могу поверить, что возможно вдумчиво прочитать книгу и не ощутить глубокой симпатии автора к Джиму. И в самом деле, прежде чем вы дочитаете книгу до конца, вы непременно заметите, что автору каким-то образом удалось, ничего не поясняя, не выворачиваясь наизнанку, заставить читателей испытать подлинное уважение к Джиму, и это несмотря на присущее ему невежество. Я остро ощутил, что в этом персонаже Марк Твен, вероятно, неосознанно продемонстрировал свою симпатию и интерес к негритянскому народу.
Как литератор он был исключителен и уникален. Я считаю, что его успех на литературном поприще в значительной мере основан на том, что сам он вышел из простого народа. Практически все, что он написал, интересно для самых простых людей. Одним словом, он потому добился в литературе успехов, каких редко кому удавалось добиться, что неизменно оставался верным своему естеству и простым людям; поступая так, он пренебрег многими канонами риторики, которые зачастую служат скорее тому, чтобы писателя ограничить, сделать его неестественным и неинтересным».
Букер Т. Вашингтон,
видный деятель негритянского
движения, педагог, реформатор
«Всегда, когда я думаю об истинных Соединенных Штатах, частью этого понятия для меня является Марк Твен. Ибо хотя он и был полноправным гражданином мира, он был еще и Душой Америки. И о, как эта душа говорила в нем, за него, двигая великое перо, теперь умолкшее!
...Он был не только мастером-творцом, он был и мастером критики. Правда, людей он никогда не осуждал, никогда не боролся с ними, а воевал лишь с их жестокостью и тупостью. Я думаю, больше всего он ненавидел тупость, которая вдобавок еще и жестока.
Своим присутствием он сделал мир более благоприятным местом для жизни, нежели он был до него. Все на свете казалось более надежным, потому что он был с нами. Для многих, читавших все, что он писал, он значил столько же, сколько для ребенка значит рука взрослого, ведущая его в темноте.
Он явился с Запада и Юга и поначалу принадлежал им. Позже он стал принадлежностью всей страны, а затем — всего мира. И уж после того весь мир принадлежал ему.
Невероятно, что он умер! Он же не мог умереть, так что его, должно быть, просто нет дома».
Бут Таркингтон (1869—1946),
американский писатель
«Жизнь его была замечательной. Мир не только смеялся вместе с ним, но вместе с ним формировал свой облик. Он пробуждал в людях нежнейшее человеческое сострадание. Он ненавидел ханжество и лицемерие и нередко с пронзительной ясностью одной фразой разбивал все ложные доводы, обман, суеверия. Марк Твен был больше, чем просто юморист. Он был тонким исследователем людей и событий, мудрым философом. Он так и не состарился. Под бременем лет и забот плоть его сдала, но его сердце всегда оставалось юным, а его великолепный ум выражал зрелый оптимизм. Марк Твен умер, но его характер, сердце и ум живут в его трудах — счастливое наследство, оставленное людям на все времена».
Сэмюел Гомперс,
крупнейший деятель рабочего и
профсоюзного движения, основатель АФТ
(Американской Федерации Трудоголиков)
«Я почитал его одним из величайших американских писателей, сильным не культурным началом, а началом творческим, личностью, которой как представителю нашей литературной демократии стоять рядом с Уолтом Уитменом.
Позвольте также сказать, что для меня он был в высшей степени оригинальным и ярким оратором. Мне посчастливилось услышать его речь в клубе «Лотос» по случаю его возвращения из кругосветного путешествия «По экватору», когда он с чувством объявил нам, что отплатил долг, так давно тяготивший его. Речь его была, конечно, забавна, но к этому не сводилось ее значение. Это была и смелая, и мужественная, и восторженная речь.
Я слышал его также на обеде, устроенном по случаю его шестидесятисемилетия, где он вновь затмил всех остальных ораторов. Ни один из них, за исключением Ингерсолла, не казался мне таким живым, таким непосредственным. Я слышал и другие его выступления, и всегда их отличало его поразительное красноречие, умение заставлять старые слова звучать по-новому. По замечанию Хоуэллса, «он писал как дикарь». Так вот, я считаю, что он говорил как человек, который произносил слова, только что отчеканенные на монетном дворе, еще блестящие от чеканки. Каждое слово носило отпечаток его индивидуальности. В этом и заключался секрет его потрясающей власти над аудиторией во всем мире».
Хэмлин Гарланд (1860—1940),
американский писатель
«Современники склонны судить о художнике или усредненно, или по большей части его трудов однако, к счастью, последующие поколения оценивают его только по лучшим творениям. Они мерят художника по вершинным его достижениям, а не по предгорьям или долинам. Мало кто из авторов выгадает больше, чем Марк Твен, за счет такой мудрой разборчивости будущего, ибо его творения необычайно неравноценны — огромная пропасть зияет между вершинами его творчества и самыми слабыми его произведениями, рука его зачастую нетверда. И вкус его порой ему изменяет. Но его лучшие творения — это творения высочайшего класса, вершины его недосягаемы и бесспорны. Они устремлены ввысь. Никто из современных ему писателей в будущем не обещает возвыситься столь высоко, как он. Может статься, что следующее поколение отбросит добрую половину из того, что им написано, а поколение, которое придет ему на смену, — отбракует и многое из оставшегося. Некоторые его книги выдержат это ужасное испытание, и наши дети с радостью познакомятся с Томом Сойером и Геком Финном, а когда вырастут, то будут наслаждаться правдивейшими страницами из «Налегке», «Жизни на Миссисипи» и «Простаков за границей».
Марк Твен был велик во многих отношениях, в особенности же в четырех: как юморист, рассказчик, стилист и моралист. Время от времени его юмор был излишне причудлив, волен, а возможно, даже механичен. Но в лучших местах он был неотразим, корнями уходя в правду; его подкрепляли искренность и мужественная меланхолия. Это стало заметнее тогда, когда его взгляд на жизнь приобрел глубину.
Сознательным трудом он до такой степени развил свой природный дар рассказчика, непреодолимую силу воздействия, что стало просто невозможно не внимать ему, безоговорочно покоряясь творимому им колдовству, ибо нет в литературе ничего подобного той яркости, с какой описана родовая вражда Шефердсона и Грейнджерфорда, убийство Боггса Шерберном и последовавшая за тем попытка линчевать последнего. Как мастер английской прозы он не получил должной оценки и признания, а ведь он мог самыми скупыми средствами создать незабываемое полотно. Описание Геком Финном полуночной бури, когда он остался один на острове, может быть поставлено в один ряд с видением Юнгфрау при свете луны в «Простаках за границей». Его твердая мораль, основывающаяся на неприятии притворства и жеманства, очевидна каждому, кто размышлял над его анализом Сесила Родса в «По экватору», но в особенности тем, кто задумывался над «Человеком, который совратил Гедлиберг», — над этим шедевром язвительной иронии, от которого не отказался бы и Свифт и в котором нет и тени разъедающей мизантропии, которой бы, возможно, Свифт его наградил.
Великий художник юмора, слова и стиля, великий моралист и великий человек по своей сути».
Брандер Мэтьюз (1852—1929),
критик, эссеист, драматург
«...Но глубже всего противоречия эпохи выразил Марк Твен. Конечно, душа человека, говорившего в предсмертном бреду о докторе Джекиле и мистере Хайде, должна была разрываться от противоречий. Его отношение к проблемам своего времени отличается удивительной раздвоенностью. Он отвергал историческое прошлое (в том числе память об отце и наследие Юга), но так или иначе вновь и вновь возвращался к рассказам о собственном прошлом, ставшем главным источником его творчества. Отношения с прошлым были в достаточной мере запутанными. Безусловно, ему были знакомы худшие стороны жизни в Ганнибале, штат Миссури, — бедность, жестокость и отчаяние. А своему другу, с которым он провел детство в Ганнибале и который ностальгически вспоминал об ушедших временах, Твен писал: «Что касается прошлого, в нем только то и хорошо... что оно прошлое... По твоей манере выражаться я могу заключить, что все эти двадцать лет ты находился в состоянии мечтательной созерцательности, меланхолии, романтических и героических грез, свойственных счастливому шестнадцатилетнему возрасту. А знаешь ли ты, что это всего-навсего интеллектуальный и нравственный онанизм?».
Вся раздвоенность Твена вылилась в не лишенное здравого смысла высказывание, относящееся к 1876 году, к тому самому времени, когда были опубликованы «Приключения Тома Сойера», названные им, когда он находился в совсем ином настроении, «просто гимном в прозе, написанным, чтобы вызвать всеобщий интерес». В самом деле, это гимн отрочеству и невинности, хотя мечта о невинности многолика и многозначна. Такова картина лунной ночи на Миссисипи, которой в одиночестве любуется с верхней палубы парохода лоцман. Мечта о невинности проявилась также в представлении Твена о себе как человеке, стоящем выше господствующего в стране стяжательства: так, например, он пишет, что «отнюдь не пылает страстью к деньгам».
Однако это не означает, что страсть Твена к богатству и обществу магнатов прошла. Его захватила идея линотипа Пейджа, и он прилагал все усилия, чтобы разбогатеть, пока банкротство не положило конец этой надежде и его не пришлось спасать некоему Х.Х. Роджерсу из «Стандард ойл компани». Но Твен все же не оставлял надежды разбогатеть, даже когда в рассказе «Человек, который совратил Гедлиберг» показал нравственные последствия американской мечты о сказочно быстром обогащении.
Натуру Твена определяла противоречивая раздвоенность, и одна из задач его знаменитой книги «Приключения Геккльберри Финна» состояла в том, чтобы разрешить эту проблему. Несомненно, главное противоречие в романе заключается между жизнью на реке, где Гек обретает чистоту, братство, приобщается к природе, и жизнью на берегу, где он постепенно обнаруживает развращенность общества — процесс, зашедший столь далеко, что уже сама совесть предстает как порождение этого общества в его наиболее отталкивающих качествах. По мере того как Гек вместо «старой совести» обретает «новую совесть», читатель проникается надеждой, что Геку удастся найти для себя и для нас способ изменить жизнь на берегу, создать условия, в которых «реальное» на берегу и «идеальное» на реке могли бы соединиться или, по крайней мере, вступить в плодотворные отношения. Но ничего подобного не происходит. В конце книги Гек оказывается участником грубой потехи над негром Джимом, что сводит на нет все прежние нравственные поиски.
В «Янки из Коннектикута при дворе короле Артура» со всей наглядностью предстала неразрешимость тех проблем, которые лежали в основе более раннего романа Твена. Когда писатель задумал «Янки из Коннектикута», он хотел только жестоко высмеять романтический культ Средневековья и отчасти бывшую Конфедерацию, под чьими знаменами краткое время сам неудачно служил. Однако вскоре к жестокой насмешке над прошлым добавился не только гимн во славу детства и невинности, но и прославление современности. Хэнк Морган, управляющий оружейного завода Кольта, с гордостью мастера своего дела утверждает, что он может «изобрести, придумать, создать» все что угодно, и намеревается приобщить жителей Британии времен короля Артура, куда он таинственным образом попадает, к благам индустриальной цивилизации. Эта филантропическая деятельность однако оказывается тесным образом связанной с замыслом Хэнка стать первым министром под именем Хозяин. Твен невольно создал пародию на империализм, предвосхитившую «Сердце тьмы» Конрада и показавшую, что цивилизатор и угнетатель — две стороны одной медали. Говоря другими словами, установление разумного порядка требует централизации власти, но по иронии судьбы усилие освободить человека приводит к новой форме тирании.
Хэнк становится Хозяином, его окружают мальчики, в равной мере преданные технике и ему лично. В последней битве с силами тьмы он, облаченный в бряцающие доспехи, использует свое изобретение, созданное для освобождения человечества: взрывы наполняют воздух «мелким дождем из микроскопических частиц рыцарей, металла и конины», если воспользоваться фразой, сказанной Хэнком по поводу его более раннего подвига с простой «динамитной бомбой». Этим дождиком и завершается миф о прогрессе и гимн спасительной современности, а Хозяин и его мальчики оказываются в результате победы трагически окружены толстой стеной мертвецов. Хэнк с циничным презрением говорит об «отбросах человечества», о тех людях, которых он некогда надеялся спасти силой разума и техники. Выражение «отбросы человечества» означает конец веры в здравый смысл простого человека. Что до самого Хэнка, то, возвратившись в свое столетие, он испытывает чувство отвращения к жизни, смягченное лишь бессвязным воспоминанием о любви его жены Сэнди в мире старой зеленой Англии, еще не осчастливленной победой современности в битве при Песчаном Поясе. Во время работы Твена над книгой шутка над прошлым обернулась насмешкой над будущим. Закончив роман, он писал Хоуэллсу: «Если бы пришлось переписывать ее (книгу) заново, то потребовалось бы перо, раскаленное в адовом огне».
Если роман «Янки из Коннектикута» полон мрачных предчувствий о будущем демократии вообще и еще более ужасающих размышлений о судьбах современной индустриально-технической демократии в частности, то эти ужасы не идут ни в какое сравнение с тем, что писал Твен в памфлете «Человеку, ходящему во Тьме» после империалистического спектакля на Филиппинах.
Успех пришел к Твену в том самом 1871 году, когда родился Теодор Драйзер. Драйзера, занимали проблемы, в свое время волновавшие Твена, и он заговорил о них языком нашего столетия. Драйзер — сын Позолоченного века, но в отличие от Твена у него не было воспоминаний о счастливом детстве в старой патриархальной Америке, какими бы мифическими эти воспоминания ни казались. Сын иммигранта с иммигрантской психологией, Драйзер был к тому же бедняком и неудачником. Обреченный оставаться изгоем, жадный до жизни, некрасивый, неуклюжий, необразованный, мечтавший о богатых красавицах, но неспособный полюбить, женолюб, снедаемый страхом бессилия, эгоцентричный и честолюбивый поклонник теории социального дарвинизма — и в то же время моралист и гений. Произведения этого гения охватывали две основные темы своего времени, связанные между собой, природу успеха и природу человека. Героиня его первого романа сестра Керри — «маленький солдат удачи», как ее назвал писатель. Она приезжает в новый шумный Чикаго необразованной деревенской девчонкой, без устоявшихся принципов, а в конце романа предстает перед нами знаменитой нью-йоркской актрисой. Секс — ее оружие, но сам по себе он мало что для нее значит. Сестра Керри — классический образец авантюристки-вымогательницы. Ее артистический талант весьма незначителен. Общество, в которое попала Керри, принимает ее такой, какова она есть. Это история о том, как можно добиться успеха, история об опустошающих последствиях этого успеха. В конце мы видим Керри в ее богатом номере в «Уолдорфе» с романом «Отец Горио» на коленях. Как мы помним, книгу Бальзака — это история другого arriviste, чья карьера, как и ее собственная, лишена нравственной основы, подобно химическому эксперименту. Здесь сюжет романа Элджера, любимого чтения бойких американских парней, вывернут наизнанку».
Роберт Пенн Уоррен (1904—1989),
крупнейший американский писатель,
критик, представитель «южной» школы
«Я считаю, что Марк Твен был первым подлинно американским писателем и все мы — его наследники, продолжатели его дела. Писатели, считавшиеся американскими до Твена, в действительности, не были таковыми; они опирались на европейскую литературную традицию, на европейскую культуру. И только с Твеном, с Уолтом Уитменом появилась подлинно самобытная американская литература... Уитмен, правда, начал писать до Твена, но он не был уверен, что существует американская литература. Твен первый это осознал и стал одним из ее основоположников. Именно поэтому я называю его отцом американской литературы, хотя он не был первым американским писателем».
Уильям Фолкнер (1897—1962),
лауреат Нобелевской премии по литературе
(Из «Беседы на семинаре в Нагано». Япония, 1955)
«Он /Шервуд Андерсон/ отец моего поколения писателей и основатель той традиции американской литературы, которую продолжают наши потомки. Драйзер ему старший брат, а Марк Твен — отец им обоим».
[Фолкнер У. Статьи. Речи, Интервью. Письма.
М.: «Радуга», 1985. С. 182—183].
«По моему мнению, он /Шервуд Андерсон/ отец всего нашего поколения: Эрнеста Хемингуэя, Эрекина Колдуэлла, Томаса Вулфа, Лос Пассоса. Ну, конечно, Марк Твен, в этом смысле, всем нам дедушка».
[Там же. С. 238].
«Мне вспоминается «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, эту книгу я считал самой лучшей, возможно, потому что она очень полно выражает то, что я пытался сейчас сказать о юноше, который в будущем станет, должен стать умнее и тоньше многих... На память сразу приходит другой юноша, Гек Финн, отец тем молодым людям, которые теперь почти уже стали взрослыми. Но Геку пришлось бороться только с собственным малым ростом, а это излечит время; со временем он станет вровень с теми, с кем ему раньше пришлось иметь дело».
[Там же. С. 346].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
