М. Горький. М[арк] Т[вен] [1907—1912 гг.]
«У него на круглом черепе — великолепные волосы, — какие-то буйные языки белого, холодного огня. Из-под тяжелых, всегда полуопущенных век редко виден умный и острый блеск серых глаз, но, когда они взглянут прямо в твое лицо, чувствуешь, что все морщины на нем измерены и останутся навсегда в памяти этого человека. Его сухие складные кости двигаются осторожно, каждая из них чувствует спою старость.
— Джентльмены! — говорит он, стоя и держась руками за спинку стула. — Я слишком стар, чтобы быть сентиментальным, но до сего дня был, очевидно, молод, чтоб понимать страну чудес и преступлений, мучеников и палачей, как мы ее знаем. Она удивляла меня и вас терпением своего народа — мы не однажды, как помню, усмехались, слушая подвиги терпения, — американец упрям, но он плохо знаком с терпением, как я, Твен, — с игрой в покер на Марсе.
Речь слушает кружок молодых литераторов и журналистов, они любят старого писателя и знают, когда надо смеяться.
— Потом мы стали кое-что понимать — баррикады в Москве, это понятно нам, хотя, их строят, вообще, не ради долларов, — так я сказал?
Конечно, он сказал верно, это доказывается десятком одобрительных восклицаний, улыбками. Он кажется очень старым, однако ясно, что он играет роль старика, ибо часто его движения и жесты так сильны, ловки и так грациозны, что на минуту забываешь его седую голову».
[В кн.: Описание рукописей М. Горького. Вып. 1. М.; Л., 1936.;
То же // Горький М. Собр. соч.: В 30-ти тт. Т. 10. М., 1951. С. 309]
А. Аверченко. Певец здравого смысла. 1910 г.
«...Это был один из десятка-другого людей на земном шаре с простым здравым смыслом. Этот здравый смысл, как дорогой алмаз, сияет и сверкает в любой маленькой вещице веселого Твена, и чем больше разглядываешь, переворачиваешь эту драгоценную вещицу, тем больше сияет она здравым смыслом.
...Твен подходит к каждому вопросу с самой простой, единственно верной стороны...
И если эта верная сторона силой его юмористического таланта доводились до забавной карикатуры, до абсурда, произведение получало такую необыкновенную выпуклость, такую мощь, что навсегда врезывалось в память читателя. Все это, в соединении с меткостью выражений, живым, простым, прекрасным языком и благодушной англо-саксонской мудростью, сделало Твена самым любимым писателем холодной Англии и сухой, набитой, как мешок, долларами Америки.
Эти невозмутимые хладнокровные страны как будто отдыхают на веселом, кипучем, порывистом Твене, как отдыхала в свое время Англия на Диккенсе.
Впрочем Твен завоевал сердца не только своих соотечественников... Все его любили, прекрасного, веселого старика, даже мы, русские. А уж это известно, что нет народа более нудного, печального, с отчаянной скорбью в истерзанных натурах и мучительными вопросами на устах, чем мы, русские.
И то, что даже при этих условиях мы все-таки любили, читали и ценили Твена, показывает, какой это был большой, умный, покоряющий все сердца весельчак [...]»
[В кн.: Твен М. Собр. соч. СПб., 1910. С. XXV—XXXV]
А.И. Куприн. Умер смех. 1910 г.
«...Смерть его, как человека, совсем не вызывает сожаления. Это был ясный, безоблачный закат. Умереть, прожив красиво, гармонично и правдиво целых три четверти века, умереть, сохранив до конца дней своих свежесть мысли, тонкость улыбки и нежность души, умереть у себя дома, зная, что любящая дружеская рука закроет тебе глаза в самую последнюю, может быть, тяжелую минуту, умереть, не оставив за собой ни одного вздоха, ни разочарования по пережитой славе — да! так умереть мог только избранник и любимец судьбы.
Но горько и страшно думать о том, что вместе с Клеменсом ушла — и, я думаю, безвозвратно — та смеющаяся печаль, та окропленная светлыми слезами веселость, которую мы зовем юмором.
«Видимый миру смех и незримые слезы».
«А моим герольдом будет юмор со смеющейся слезкой в щите!»
Мы, теперешние люди, оглушенные ревом автомобилей, звонками телефонов, хрипом граммофонов и гудением экспрессов, мы, ослепленные электрическими огнями вывесок и кинематографов, одурманенные газетой и политикой, разве мы смеемся когда-нибудь? Мы или делаем кислую гримасу, которая должна сойти за усмешку, или катаемся от щекотки в припадках истерического хохота, или судорожно лаем на жизнь, отплевываясь желчью. Но тот светлый смех, за который Достоевский называл Диккенса «самым христианским из писателей» и который так пленял Пушкина в ранних гоголевских повестях, этот смех почти на наших глазах растаял и испарился. Он начался громоподобным веселым смехом гомеровских богов ... и окончился вчера, в тот момент, когда на лице Марка Твена легла вечная улыбка мудрости.
...У Твена, у этого настоящего потомка англосаксонской расы, было многое от Диккенса, так же как у Диккенса — от Шекспира и Стерна. Точное, здоровое и прилежное наблюдение жизни, мужественное сердце, спокойная любовь к родине — и рядом с нею широкая всечеловечность, свободное понимание прелести шутки, порою — простонародная грубоватость, чисто мужская покровительственная нежность к детям и женщинам, легкое преувеличение в сторону лирического и трогательного и чрезмерное — в сторону смешного и порочного, а в глубине — неистощимая любовь к человеку...»
[«Одесские новости». 1910. 10 апреля. № 8087. С. 3.;
То же // Куприн А.И. Собр. соч. Т. 9. М., 1964. С. 489—490]
К. Чуковский. Марк Твен. 1910 г.
«...Ничего писательского, кабинетного! Загорелое лицо землекопа, узкие, веселые глаза — «юморист и чернорабочий сразу», как назвал его один американец. Потом он опять бродяга, опять в рудниках, то богач, то банкрот, то репортер, то редактор — американец с головы до ног. Он не то, чтобы «знал Америку», не то, чтобы «изучал Америку», он впитал Америку в себя, и жизнь его была «самая американская» и творчество его было «самое американское» изо всех.
...Марк Твен первое, полнейшее порождение американском культуры, совершеннейший ее выразитель. И читая его книги, видишь какая это нищая культура, а какие огромные у нее возможности. Вся духовная сила Твена была в сверхъестественном необычайном слиянии со своим народом. Многим из нас издали кажется, что он только смехотвор, зубоскал, готовый хихикнуть по любому поводу, но, вникнув в его творение, ощущаешь: нет здесь любовь, самая сильная изо всех: бессознательная, любовь, доведенная до смеха. — «Чему ты смеешься?» — спрашивает юноша. — «Нет, я так, ничего», — отвечает влюбленная девушка. Он любил все в жизни, каждое событие, каждое «приключение», каждое явление, — любил трезвой, здоровой, бодро «американской» любовью, любовью свободного работника-бродяги, безо всякого надрыва, без всякой трагедии, истерии, и от полноты этой любви смеялся, смеялся над тетушкой Салли, над Томом, над Геккельберри [sic!] Финном, над Джоном Глоссомом, редактором «Гигиинсвильской Молнии», над часами, над пепельницами, над афишами, над операми Вагнера, над Альпами, над Иерусалимом, над немецким языком, над французской дуэлью, не мефистофельским смехом, и не Гейневским, и не Гоголевским, без полуулыбок и самобичеваний, а как смеется каждой волне моряк, выехавший под парусом в открытое море, и волны бегут, и он волен и рад, и каждой вполне говорит: хорошо...»
[«Современное слово». СПб., 1910. 10/23 апр. № 814. С. 2]
В. Инбер. Марк Твен и Максим Горький
«Есть писатели, которые сопровождают нас всю жизнь. Напечатанные крупным шрифтом, их книги стоят на наших детских книжных полках. В середине жизни, в самом бурном ее течении мы также не забываем их. Но по-настоящему, с удвоенной любовью мы возвращаемся к ним в годы, когда очки увеличивают нам мелкую печать до крупных букв нашего детства.
К таким писателям, в первую очередь, принадлежит Марк Твен.
Кто-то сказал, что персонажами Бальзака можно было бы населить целый город. Отнюдь не желая умалить значение великого французского романиста, я все же осмелюсь признаться, что не хотела бы жить в таком городе. Но зато, как охотно поселились бы я в местности, населенной героями Марки Твена! И еще охотнее я проехалась бы с ними по реке Миссисипи.
Необъятная, одна из самых больших в мире, река Миссисипи обрела в лице Марка Твена неповторимого летописца. Описав реку Миссисипи, эту главную артерию страны, Марк Твен тем самым показал нам всю Америку...
Лучшие свойства американского народа: его суровая энергия, смягченная чудесным юмором; его трудолюбие и, главное, его подлинная демократичность — все это с исчерпывающей полнотой отразилось в творчестве Марка Твена.
Читая Твена, русский читатель неизбежно вспомнит другого великого писателя, нашу гордость — Максима Горького, так же неразрывно связанного с Волгой, как Марк Твен с Миссисипи.
Как ни различны творческие манеры этих двух художников, многое роднит их. Их роднит широчайший и глубочайший поток жизненных наблюдений, общность их биографий, столь богатых профессиями. И — самое главное — величайшая любовь к труду. Стоит лишь вспомнить, как тщательно и любовно описывает Марк Твен штурманское ремесло, и сравнить с этим описание хотя бы пекарского дела в ... рассказе «Двадцать шесть и одна».
Наш Горький считал, что нет ничего на свете более волнующего, грандиозного и вызывающего восхищение, чем труд. Эта же самая нота звучит и у американца Марка Твена.
Советскому читателю Марк Твен вдвойне дорог. Дорог как художник и как борец за новое, более совершенное человеческое общество.
Марк Твен не был революционером в строгом понимании этого слова, но он любил и уважал труд, прекрасно ощущал величие человеческого коллектива, клеймил косность и ханжество, утверждал подлинную демократию.
Другим оружием и на другом языке, он делал то же, что и наш Горький. Вот почему у меня, например, в моем книжном шкафу «Мои университеты» и «Жизнь на Миссисипи» Твена стоят рядом на самой удобной полке, на той, откуда их проще всего достать».
[«Интерн. лит.». 1939, № 7—8 (1-й тираж).
С. 314. (Перекличка через океан)]
В. Шкловский. О Марке Твене. 1939 г.
«Кажется, Теккерей говорил о том, что больше всего он хотел бы вновь побывать в тех местах, где никогда не был.
Он перечислял эти места. Они начинаются с острова Робинзона Крузо.
Эти места родные детям всего человечества. Я люблю город, в котором вырос Том Сойер. Если мне не изменяет память, он звался Ст.-Питерсберг, тезка нашего Петербурга, прославленного в мире как Ленинград.
Мы, советские писатели, любим Марка Твена и не сердимся на него за то, что ребята искали клады.
Мы любим Гека Финна, посмевшего противопоставить свою мальчишескую мораль и убеждение, что человек должен быть свободен, морали старого Питерсберга.
Маяковский любил Марка Твена и в одной из своих поэм описал небо, грустно и иронически по одному из рассказов американского юмориста.
Мы любим Марка Твена за то, что от него узнали, что человеческие сердца похожи друг на друга, что ненависть народов друг к другу искусственна, что расовая теория придумана, и Гек Финн уже давно знал, какая это злая ложь.
Мы верим в человеческую совесть, которую нельзя обмануть. Про эту совесть знали два американских мальчика: Том Сойер и Гек Финн, и знает американский народ.
[«Интерн. лит.». 1939, № 7—8 (1-й тираж).
С. 218. (Перекличка через океан)]
В. Катаев. 1950 г.
Высшей точкой творчества Марка Твена, да, пожалуй, и всей реалистической литературы Соединенных Штатов прошлого века являются «Приключения Геккльберри Финна». Гек Финн, при всех своих характеристических особенностях, при всей своей жизненной противоречивости, является положительным героем в полном смысле этого слова, но этого мало. Гек Финн — герой мыслящий, анализирующий окружающую его среду. А это — драгоценное качество литературных героев. Гек не просто лучше, честнее, человечнее окружающих его людей. Именно с позиций Гека, его устами, критикует Марк Твен американскую действительность. Плот на реке с маленьким бродягой Геком и беглым негром Джимом встает перед читателями как некий обобщающий символ. Уголок добра среди широкого мутного разлива зла и несправедливости...
Марк Твен с неповторимым мастерством сумел вложить в образы своих любимых героев — Гека Финна и негра Джима — столь для него привлекательные черты человечности, демократизма, стремления, к счастью и свободе для всех, черты, которые не смогло полностью вытравить из свободной человеческой души собственническое общество Америки».
[Катаев В. Марк Твен и Америка. Доклад в ЦДЛ.
25/IV. 1950. «Новый мир». 1950, № 5. С. 230—231]
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
