Следует подчеркнуть, что Диккенс приехал в США как друг американской буржуазной демократии, как европейский радикал, привыкший смотреть с надеждой и с почтением на буржуазную республику за океаном. «Никакого предвзятого мнения у меня нет и никогда не было, а если оно и было, то в пользу Соединенных Штатов», — писал он в предисловии к «Американским заметкам». Диккенс искренне стремится отметить все хорошее, что он видит в США, и поставить это хорошее в пример Англии. Он дает похвальный отзыв даже о положении работниц на текстильных фабриках Новой Англии с двенадцатичасовым рабочим днем, указывая, что в сравнении с положением рабочего класса в Англии это «свет», противостоящий «глубокому мраку».
Однако моральная атмосфера буржуазного бизнеса в США была сразу оценена Диккенсом по достоинству. «Людей ценили на доллары, мерили долларами, — пишет он в шестнадцатой главе «Мартина Чезлвита», — жизнь продавалась с аукциона, оценивалась и шла с молотка за доллары». Столь же безошибочно была схвачена им и атмосфера буржуазной политики в США. «Подлое мошенничество во время выборов, закулисные сделки с государственными чиновниками... постыдное пресмыкательство перед корыстными плутами!.. — восклицает он в «Американских заметках» в главе, посвященной столице США и конгрессу. — Видел ли я здесь ум и благородство чувств — настоящее, честное, патриотическое сердце Америки? Кое-где алели капли его живой крови, но они тонули в общем потоке лихого авантюризма людей, пришедших сюда в погоне за прибылью и наживой».
Вот один из наиболее ярких портретов американского буржуазного дельца-политикана в «Позолоченном веке», принадлежащий перу Твена.
«Джентльмен этот содержал самый большой салун и продавал лучшее виски в самой большой деревне своего захолустья, а потому, разумеется, был признан первым человеком в тех краях и достойнейшим их представителем. Он пользовался большим влиянием, так как был человек с общественной жилкой: он был начальником пожарной команды, умел неподражаемо браниться и сквернословить и являлся без приглашения в каждый дом... Хиггинса всегда считали самым элегантным мужчиной на всей Территории, и все признавали, что никто не сравнится с ним в уменье рассказать непристойный анекдот — разве лишь сам седовласый губернатор. Достопочтенный Хиггинс не напрасно явился в Вашингтон служить своему отечеству. Ассигнования, которые он выудил у конгресса на содержание индейцев, населяющих Территорию, могли бы сделать всех этих дикарей богачами, если бы только деньги когда-нибудь дошли по назначению».
Послушаем Диккенса:
«Майор Паулине, родом из Пенсильвании... в коммерческих делах был отважным прожектером. Проще говоря, он умел весьма ловко мошенничать и мог открыть банк (неся разорение, гибель и смерть сотням семейств) не хуже всякой другой изворотливой бестии в Соединенных Штатах. Поэтому он считался замечательным дельцом. Он мог околачиваться в баре, разглагольствуя о государственных делах по двенадцати часов подряд, и при этом ухитрялся нагнать на всех больше скуки, изжевать и выкурить больше табаку и выпить больше ромового пунша, мятного грога, джина и разных смесей, чем любое другое лицо из его знакомых. Поэтому он считался оратором и другом народа. Словом, майор шел в гору, приобретал популярность, и немало шансов было за то, что его изберут в палату представителей штата Нью-Йорк, а не то пошлют и в самый Вашингтон».
Нельзя отрицать, что основные черты портрета, написанного Твеном, предвосхищены у Диккенса с той добавкой, что Диккенс подчеркивает гибельность для американского народа деятельности этого «героя» буржуазной коммерции и буржуазной политики.
В «Мартине Чезлвите» Диккенс ограничивается изображением одной лишь отрасли американского бизнеса. Он описывает жульнические махинации, которые американские дельцы проделывают с эмигрантами, продавая им участки в заведомо гиблых местах и предоставляя затем обманутых людей их печальной участи. Любопытно, что, невзирая на эскизный характер изображения в американских главах «Мартина Чезлвита» (знакомство Диккенса с американской действительностью, естественно, неизмеримо уступало его знанию английской жизни), картины американских нравов в романе настолько достоверны, что через тридцать лет два американских автора, отлично знающие жизнь своей страны, рисуют нечто весьма сходное.
В двадцать первой главе романа Диккенса агент Эдемской земельной компании, продающий легковерным эмигрантам участки в городе Эдеме (на самом деле в заболоченной, малярийной пустоши), демонстрирует Мартину фиктивный план несуществующего города.
«Это Эдем, — сказал Скэддер, ковыряя в зубах чем-то вроде микроскопического штыка...
— Я понятия не имел, что это целый город!
— Не имели? Да, это целый город. И цветущий город! Застроенный город!
Тут были банки, церкви, соборы, фабрики, рынки, гостиницы, магазины, особняки, пристани, биржа, театр, общественные здания всякого рода, вплоть до редакции ежедневной газеты «Эдемский скорпион», — все это было очень точно нанесено на план».
Зарисовка Диккенса не только схожа, но даже совпадает в некоторых деталях с эпизодом в двадцатой главе «Позолоченного века», где полковник Селлерс рекламирует несуществующий город Наполеон. Разница же заключается в том, что авторы «Позолоченного века» лишь вскользь упоминают, что афера Селлерса принесла ущерб каким-то не называемым ими людям и изображают ее преимущественно с юмористической стороны, а Диккенс со всей силой сочувствия и негодования, на какую он был способен, рисует страдания и смерть бедняков, обманутых ловкими американскими дельцами, и сатира его не только не весела, но сочится желчью и кровью. «Все это самое обыкновенное дело, — комментирует Диккенс муки и смерть обманутых поселенцев в Эдеме. — Такие вещи никого не тревожат, и никто не желает их знать. Именитые ловкачи богатеют, а безродные бедняки умирают в забвении. Вот и все».
Следует отметить, что Диккенс не находит ровно ничего забавного и в классических для американского юмора «жестоких» сюжетах.
Бранчливая хвастовская журналистика, подкрепляемая силой оружия, юмористически воспетая Твеном в «Журналистике в Теннесси», не вызывает у Диккенса ничего, кроме гадливости и презрения. В тридцать третьей главе «Чезлвита» Ганнибал Чоллоп, ярый трубадур американской демократии, вооруженный до зубов и имеющий на своем счету немало убийств, разъясняет Мартину, что он застрелил другого американского журналиста в штате Иллинойс «за то, что тот утверждал в ежетрехнедельной газете «Спартанский портик», будто бы древние афиняне раньше нас выдумали демократическую программу».
В речи, произнесенной конгрессменом Погрэмом в защиту того же Чоллопа, Диккенс язвительно пародирует «американский дух» Запада или дух границы, считая, что он во многих случаях прикрывает демагогию и политический шантаж:
«Наш соотечественник — образец человека, только что вышедшего из мастерской природы! — с энтузиазмом восклицает Погрэм. — Он истинное дитя нашего свободного полушария, свеж, как горы нашей страны, светел и чист, как минеральные источники, свободен от иссушающих условностей, как широкие и беспредельные наши прерии! Быть может, он груб — таковы наши медведи. Быть может, он дик — таковы наши бизоны. Зато он дитя природы, дитя Свободы, и его горделивый ответ деспоту и тирану заключается в том, что он родился на Западе».
Диккенс тут же комментирует, что эта исполненная «американского духа» тирада уже однажды была произнесена красноречивым конгрессменом, когда он защищал в конгрессе почтмейстера из западных штатов, растратившего казенные деньги.
Касаясь вопроса о нетерпимости буржуазного общественного мнения в США к критике отрицательных сторон американской жизни, Диккенс от имени одного из персонажей романа — американца — говорит: «Если бы среди нас явился второй Ювенал или Свифт, его затравили бы».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
на правах рекламы
