Указанные черты ограниченности молодого Твена, препятствующие его критике недостатков и пороков американской жизни, ни в коем случае нельзя преуменьшать или замалчивать, если мы хотим правильно понять развитие мысли писателя и общую эволюцию его творчества.
Одновременно следует сказать о тех чертах его социальной сатиры, заглушаемых пока что буржуазными влияниями, которые уже в этот ранний период показывают огромные возможности Твена как сатирика-реалиста, и о тех чертах Твена-человека и Твена-художника, которые с самого начала противостоят в нем буржуазным традициям и буржуазным доктринам. Он вынужден подавлять их в себе, чтобы не прийти в открытое столкновение с буржуазным миром, в котором еще не осознал своего врага.
Было бы неправильно считать, что Твен, даже в «Простаках за границей», где он так уверенно противопоставляет Америку Европе, стоит на позиции «стопроцентного американизма» и слеп к его нелепым и смешным сторонам. Хотя Твен сам пока еще не чужд национального бахвальства, время от времени он посмеивается над ним не без колкости. Школа обличительной журналистики в Неваде и Калифорнии не прошла для него даром, и он посреди похвал социальному строю США сообщает, что там «богатого все почитают и он может стать законодателем, губернатором, генералом, сенатором, каким бы невежественным ослом он ни был». В «Закаленных» Твен атакует практику избрания присяжных, принятую в американской системе юстиции, которая, по его словам, «исключает возможность участия в судопроизводстве людей умных и честных и, напротив, всячески поощряет невежд, глупцов и лжесвидетелей». Уже было показано, как критические и сатирические мотивы в творчестве Твена развиты в «Позолоченном веке» в форме огромного разоблачительного бурлеска.
Приятие американской действительности, умеряемое буржуазно-демократической критикой ее наиболее вопиющих недостатков, составляет главную линию творчества молодого Твена. Но это не все, что нужно сказать о его идейной жизни и творчестве в этот период.
В 1867—1871 годах, которые были для Твена годами обширных жизненных наблюдений и активной журналистской деятельности, «разносная» буржуазно-демократическая критика временами перерастает под его пером в антибуржуазную сатиру. В эти годы им было написано несколько небольших произведений, в которых социальная сатира достигает значительной глубины.
В «Открытом письме коммодору Вандербильту», опубликованном в 1869 году в журнале «Пакарде Монсли», Твен характеризует этого знаменитого американского миллионера, финансиста и предпринимателя, как врага общества. Он объявляет деятельность его аморальной, доллары, находящиеся в его владении, «грязными», а пример гибельным для многих тысяч молодых американцев, стремящихся к богатству. В твеновской литературе не отмечалось, что знаменитый антибуржуазный памфлет Твена 1880-х годов — «Письмо ангела-хранителя» — восходит в некоторых мотивах к этому его раннему произведению.
В 1871 году Твен опубликовал в газете «Нью-Йорк дейли Трибюн» маленький памфлет «Исправленный катехизис», который был направлен против расхитителей государственных средств в нью-йоркском муниципалитете, пресловутой «банды Туида». На первый взгляд сатирический замысел Твена не выходит за пределы буржуазно-демократического разоблачительства — он высмеивает и клеймит участников очередной финансовой аферы, — но выводы, касающиеся власти денег в американском обществе, которые он делает, затрагивают основы буржуазного строя.
Вот начало памфлета, построенного в форме вопросов и ответов на темы «новейшей моральной философии»:
«Какова главная цель человеческой жизни?
Ответ. Стать богатым.
Каким путем?
Ответ. Нечестным, если удастся; честным, если нельзя иначе.
Кто есть бог истинный и единый?
Ответ. Деньги — вот бог. Золото, банкноты, акции — бог-отец, бог-сын, бог — дух святой, един в трех лицах; господь истинный, единый, всевышний, всемогущий...»
Описав в подробностях мошенничества, подлоги и беззакония капиталистических разбойников, Твен заключает свою сатиру вопросом, выражающим его тревогу по поводу судеб американского общества, и ироническим ответом, ее подтверждающим:
«Значит ли это, что мы движемся по пути прогресса?
Ответ. Будьте уверены!»
Критика имущих классов в этих произведениях молодого Твена подчас дополняется тревожными размышлениями о горестной судьбе неимущих в США, которые явно выходят за пределы исповедуемой им оптимистической буржуазно-демократической доктрины.
В этой связи следует обратить особое внимание на серию нью-йоркских корреспонденции Твена в калифорнийской газете «Альта Калифорния» в 1867 году, в те месяцы, когда он в ожидании отъезда на «Квакер-Сити» знакомился с жизнью этого крупнейшего американского города. Некоторые из нью-йоркских корреспонденции Твена, например такие, как «В полицейском участке» или «Чистильщики обуви», в которых он выступает как исследователь и наблюдатель нравов и бытописатель «низов» Нью-Йорка, обнаруживают более родства с лондонскими очерками Воза, нежели с традицией западного юмора. Восприятие, хотя бы частичное, молодым Твеном европейской социально-критической литературной традиции в этот ранний период объясняется не «литературными влияниями», которым Твен и тогда и позже был мало подвластен, но зоркостью и честностью молодого журналиста, который, оказавшись лицом к лицу с фактами, не укладывавшимися в рамки его американо-юмористической социологии и поэтики, не отвернулся от них, но описал с той долей горечи и сочувствия, которой требовало их социальное и человеческое содержание.
В каком направлении могла развиваться эта социальная линия в творчестве молодого Твена, можно судить по одной из наиболее замечательных нью-йоркских корреспонденции, называющейся «К сведению холеры». Ввиду особого значения этой заметки, не появлявшейся в русском переводе, я приведу ее целиком:
«В инспекторском отчете за 1864 год было указано, что половина населения Нью-Йорка — в круглых цифрах 500 000 душ — проживает в трущобных домах, в среднем по восемь семей в каждом доме, хотя в некоторых домах живет поменьше, а в других теснится от двухсот до трехсот человек. Сейчас в городе, как говорят, более миллиона жителей и половина из них упрятана в конуры, чуланы и подвалы этих трущоб, где невообразимая грязь является непременным правилом, а чистота выглядит как чудо, я хочу сказать выглядела бы, потому что ее нет.
Сейчас собираются произвести побелку трущоб изнутри, но это едва ли спасет обитателей трущоб, когда придет холера. Она уже на подступах к городу и охватит эти гниющие клоаки подобно гигантскому пожару. Вы помните, как телеграф в прошлом году ужасал нас что ни день сообщениями о бедствиях, которых терпело население Нью-Йорка, Цинциннати, Сент-Луиса и других городов от этой страшной хвори. Сейчас я установил — по крайней мере мне так сказали, — что респектабельные люди не мрут от холеры. Быть может, эта формулировка грубовата, зато точна. Только бедняки, преступно, злонамеренно и греховно нищий люд, обитающий в трущобах больших городов, только они болеют холерой, умирают, лежат, захороненные, в ямах на безымянных пустырях. Богачей холера посещает редко. Это звучит жестоко, но поистине унижение, голод, преследования и смерть — вот заработная плата бедняков в могущественных городах нашей страны. Кто осмелится задеть хотя бы словом честную бедность? Ее хвалят в книгах, ее превозносят наставники народа; нет никого, кто не воспевал бы ее и не утверждал бы, что она вознаграждается в этом мире и будет добавочно вознаграждена на небесах. Честная бедность — это алмаз, которым даже король не откажется украсить свою корону, но я лично за ней не гонюсь. Я уже насладился этой драгоценностью досыта. Мне хотелось бы для разнообразия чего-нибудь другого. Я хотел бы стать богачом, чтобы поучать своих ближних и восхвалять честную бедность, как все эти славные, добросердечные, жирные, благожелательные люди.
Так вот, как я уже говорил, место здесь для холеры отличное, квартира для нее приготовлена и двери распахнуты. В надлежащее время она прибудет и въедет в свои апартаменты. Нет нужды ворчать по адресу властей, критиковать правительство штата или муниципалитет, допускающие существование этих кишащих заразой трущоб, потому что они мало что в силах изменить. Сейчас они делают что могут, заставляют домовладельцев потратиться на побелку трущобных домов. Когда домовладельцы проделают это, они без большого шума поднимут квартирную плату, и часть жильцов вынуждена будет выехать. Что же получится? Холера последует за ними на улицу».
Эта корреспонденция, напечатанная в «Альта Калифорния» с пометкой «26 мая 1867 года. Нью-Йорк», свидетельствует неопровержимо, во-первых, о том, что ее автор признает на основании личных наблюдений и документов, что в Соединенных Штатах существует класс бедняков, не тех бедняков, которые сегодня не имеют что есть, но завтра откроют серебряную жилу или золотую залежь и станут калифорнийскими набобами или совершат ловкую спекуляцию и заведут себе особняк на Пятой авеню, — нет, класса бедняков как социального явления в системе американской демократии; во-вторых, автор заметки не скрывает, что видит в сложившихся отношениях имущих и неимущих классов в своей стране проявление вопиющей социальной несправедливости, усугубленной лицемерием имущих классов. Сатирические мотивы этой заметки невозможно вывести из традиции американского юмора, а легче соотнести с традицией европейского критико-реалистического романа, как он сложился в Англии.
«Унижение, голод, преследование и смерть — вот заработная плата бедняков в могущественных городах нашей страны», — это заявление молодого и еще мало кому известного американского писателя могло бы стать целой программой для школы социального романа в США, если бы такой школе суждено было появиться в «позолоченном веке». Корреспонденция Твена была обнаружена в старом комплекте калифорнийской газеты и появилась снова на свет лишь через семьдесят с лишним лет после первого напечатания, когда растущая слава Твена, как классика, побудила американских литературоведов к поискам его ранних журнальных статей в провинциальной печати1.
Как известно, Твен не пошел по пути, который как бы намечается в этих нью-йоркских корреспонденциях и в некоторых сатирических этюдах конца 1860-х годов. За вычетом принадлежащих ему глав «Позолоченного века», он почти не обращался более к изображению американской современности. Что касается приведенной заметки из «Альта Калифорния», то следует указать, что хотя в последующие десятилетия положение пауперизованной части населения больших городов в США неуклонно ухудшалось, а в годы кризисов пауперизация распространялась на широкие слои американского пролетариата, Твен более не касался в печати этих язв американской жизни. Об ужасающем состоянии трущобных районов Нью-Йорка он не мог не знать; об этом годы и годы трубила ежедневная пресса. Твен и сам нередко бывал в Нью-Йорке. Сауз-Коув, нищий квартал в Бостоне, был, по отзыву Беллами, «сущим адом». Твен постоянно бывал в Бостоне, там жил его ближайший друг Гоуэллс. Наконец, и в самом Гартфорде, городе с крупным рабочим населением, были трущобные кварталы, о жизни которых Твен должен был знать и лично и через своего второго близкого друга, священника Твичела, который посещал их с филантропическими целями. В 1870-х годах Твен был убаюкан буржуазной средой и буржуазным образом жизни. В дальнейшем положение изменилось, но тема бедности в США была слишком тесно переплетена с вопросом о классовом господстве американской буржуазии, чтобы Твен мог писать о ней «в лоб». Проблема социального краха американской демократии чем дальше, тем сильнее волновала его, но еще долгое время оставалась для него «запретной».
В сатире молодого Твена отражены еще некоторые важные явления американской жизни, которые вызывают у него ярость и отвращение и за которые он, как гражданин американской буржуазной демократии и ее художник, не в силах нести моральную ответственность. Таковы, например, китайские погромы, расовое преследование китайских эмигрантов на Тихоокеанском побережье США. В примечании к рассказу «Возмутительное преследование мальчика», посвященному этой теме и напечатанному в 1870 году, Твен сообщает, что в пору его репортерской деятельности в Сан-Франциско калифорнийская газета отказалась поместить его заметку об избиении китайца бандой погромщиков, так как «это могло задеть кое-кого из подписчиков». В том же 1870 году Твен печатает свои известные письма китайца-эмигранта под заглавием «Друг Гольдсмита снова на чужбине». Заглавие знаменательное. В сатирическом произведении Оливера Гольдсмита «Гражданин мира или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке» английский просветитель разоблачает устами воображаемого китайского наблюдателя пороки английской жизни своего времени. Твен рисует вполне реальные факты из жизни китайского эмигранта в Сан-Франциско, бросающие мрачную тень на повседневную жизнь американской буржуазной демократии. Он снова возвращается к этой теме в специальной главе в «Закаленных», где описание жестоких преследований китайцев и беззаконного ограничения их гражданских прав сопровождает горько-ироническим примечанием: «Мы живем в «стране свободы» — никто этого не оспаривает, никто не подвергает сомнению (может быть, потому, что мы не даем слова другим народам?)».
Итоги первого периода творчества Твена достаточно противоречивы. Твен весело смеется над недостатками своей страны и отказывается придавать им серьезное значение, так как считает их преходящими и не идущими в сравнение с положительными сторонами американской жизни. Однако, независимо от этих общих взглядов писателя, факты, останавливающие на себе его внимание, и сатирические образы, рождаемые его воображением, вступают в острую полемику с апологией американской буржуазной демократии, от которой он пока что не хочет и не считает необходимым отказываться.
Примечания
1. Я привожу корреспонденцию Твена по сборнику «Mark Twain's Travels with Mr. Brown». N.Y., 1940.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
