Многие годы доверенным лицом госпожи Клеменс в деле цензурирования рукописей Твена был друг Твена, писатель Уильям Дин Гоуэллс, видный романист и самый влиятельный американский критик на протяжении всей последней трети XIX века. В качестве редактора бостонского ежемесячника «Атлантик Монсли» Гоуэллс в совершенстве изучил американскую читательскую аудиторию и безошибочно знал, что можно печатать без риска рассердить буржуазного читателя и чего нельзя. Письма Твена Гоуэллсу с просьбами просмотреть его рукописи или корректуры невозможно читать без чувства протеста и неловкости, даже зная искреннюю привязанность Твена к Гоуэллсу и уважение к нему, как к писателю.
Так, 19 января 1876 года Твен писал Гоуэллсу, только что вернувшему ему прочитанную рукопись «Приключений Тома Сойера»:
«Еще не было на свете человека, более признательного другому человеку, чем я вам третьего дня, когда, усевшись, все еще нездоровым, за тоскливую и ненавистную работу — окончательную отделку «Тома Сойера» и вскрывши пакет с рукописью, я обнаружил рассеянные по всей рукописи ваши карандашные пометы. О лучшем нельзя было и мечтать, это избавило меня от всех трудов. Вместо того чтобы читать рукопись, я просто шел по следам ваших заметок и делал исправления, какие вы рекомендуете. Драку мальчишек я свел к одному абзацу. От всей речи в воскресной школе я решил в конце концов оставить только две начальные фразы: раз книга предназначена для мальчиков и девочек, значит, не должно быть даже намека на сатиру. Я подрезал коготки у всех неприличий и теперь уверен, что они никого не оцарапают. Так за один присест я окончил всю работу над рукописью, которая, я уверен, взяла бы у меня три-четыре дня и измучила бы физически и душевно. Должен сказать, что, прежде чем обременять вас этой рукописью, я усердно и основательно проредактировал ее. Так что оставшиеся в ней недостатки мне все равно бы не разглядеть, они давались только постороннему глазу; их-то вы и обнаружили»1.
То, что Твен пишет дальше, производит еще более тягостное впечатление:
«Но там имеется одно выражение, которое вы, как видно, проглядели. Когда Гек жалуется Тому на строгий надзор за ним у вдовы и говорит, что слуги извели его, требуя соблюдения разных приличий, то заканчивает так: «Чешут и причесывают меня там до черта» (без восклицательного знака). Как-то давно, когда я прочитал это миссис Клеменс, она ничего не возразила; в другой раз я воспользовался случаем и прочитал всю главу ее тетке и ее матери (обе ревностные и непоколебимые дщери церкви, так сказать), но и они ничего не заметили. Я очень обрадовался: ведь что может быть естественнее этих слов для такого мальчишки, как Гек (а ведь я мало дал ему в книге поговорить по-своему). Когда же и вы пропустили это без всяких возражений, я сперва обрадовался, а потом испугался — испугался, что вы просто не заметили... Помните ли вы это место? Считаете ли его благопристойным? Пока я думал, что книга для взрослых, это бранное выражение меня ничуть не тревожило, но, поскольку сейчас окончательно решено, что книга для детей, оно порою не дает мне спать по ночам».
Марк Твен, не смежающий глаз в тревоге, что реплика Гека Финна звучит чуть-чуть вольно! Действительно, Гулливер повален лилипутами и привязан к их лилипутской земле за каждый волосок, как это изображено у Свифта.
Осенью 1881 года Гоуэллс по просьбе Твена (вызванной, должно быть, как обычно, настояниями госпожи Клеменс) прочитал корректуру «Принца и Нищего» и в письмах от 12 и 13 октября сообщил Твену, что находит в книге целый ряд мест недостаточно пристойными и надеется, что Твен поймет, что в его же интересах устранить их, пока книга не пошла в печать. Ответ Твена от 15 октября был таков:
«Дорогой Гоуэллс, вычеркивайте все, что сочтете нужным. Чем больше вы вычеркнете, тем больше мне угодите и тем сердечнее я буду вам благодарен. Меняйте все, что вам вздумается, — не церемоньтесь».
Некоторые из американских литературоведов, пытаясь сгладить впечатление от подобных документов, указывают, что Твен легко шел на цензуру тех своих книг, которые были предназначены для детского чтения; в ханжеской атмосфере, господствовавшей в буржуазно-мещанских кругах в США, упрек в неблагопристойности сразу понизил бы спрос на книгу и отразился бы на гонорарах. На самом деле это различие не было существенным. Твен отлично понимал, что он целиком и полностью в лапах у цензуры, домашней и общественной. Вот что он пишет вскоре после цитированных слов о «Принце и Нищем» в том же письме к Гоуэллсу:
«Сейчас работаю вовсю над «Приключениями капитана Нэда Уэйкмена на небесах» — конечно, лишь для собственного удовольствия. Господи помилуй, разве такое когда-либо напечатают! Только если подстричь, как все остальное...»
Как известно, это произведение Твена (получившее позднее заглавие «Путешествие капитана Стормфильда в рай») никогда не предназначалось им для детского чтения.
22 апреля 1884 года Твен в категорической форме писал Чарльзу Вебстеру, печатавшему «Приключения Гекльберри Финна», что он предоставляет Гоуэллсу полномочия делать в книге любые исправления, которые тот найдет нужным.
Твен познакомился с Гоуэллсом вскоре после переезда в Гартфорд, прочитав в «Атлантик Монсли» похвальный отзыв Гоуэллса о «Простаках за границей». Знакомство быстро перешло во взаимную симпатию, а затем в тесную дружбу, продолжавшуюся до самой смерти Твена. Гартфорд находился неподалеку от Бостона, где жил Гоуэллс; писатели сблизились домами и часто гостили друг у друга. Обширная переписка Твена с Гоуэллсом служит ценным источником не только для биографии Твена, но и для понимания его литературных и идейных интересов; ни с кем Твен не делился так охотно своими мыслями, как с Гоуэллсом.
Гоуэллс не был буржуазно-литературным держимордой, как можно вообразить из приведенной переписки с Твеном. Напротив, он был просвещенным и добросердечным человеком, желавшим Твену «блага» и «пользы». Гоуэллс был, подобно Твену, выходцем из народа, разночинцем из западных штатов, однако, в отличие от Твена, очень быстро и органически включившимся в систему американской буржуазной литературы и культуры. Многолетнее общение с бостонскими «браминами», писателями и университетскими профессорами, тесно связанными с состоятельной консервативной буржуазией, было для формирования личности и взглядов Гоуэллса не менее важной школой, чем годы лоцманства и журналистики на Тихоокеанском побережье для Твена, только в ином роде. Молодой Твен при всех своих иллюзиях относительно американской жизни глядел на эту жизнь во все глаза и не считал возможным молчать перед лицом несправедливости. Усыновленный «браминами», молодой Гоуэллс глядел на американскую жизнь «вприщур», облюбовывая для изображения наиболее идиллические ее стороны. Его книги 1870-х годов — это изящно выполненные бытовые зарисовки и психологические этюды, в которых обходится всякая сколько-нибудь значительная социальная проблематика. Образованный и начитанный Гоуэллс был отлично знаком с достижениями европейского социального романа, однако отрицал его значение для американской литературы. «Когда я читал роман Достоевского «Преступление и наказание», — писал он в 1880-х годах, обобщая свою точку зрения по этому вопросу, — мне пришло в голову, что попытка взять такую глубоко трагическую ноту в американской литературе была бы ошибочной и фальшивой; столь же ошибочным и фальшивым было бы введение в американскую литературу некоторых обнаженностей, которые романские народы считают художественным достижением (речь идет о французском натурализме. — А.С.)». Дальше Гоуэллс объясняет свою позицию тем, что американская жизнь якобы лишена глубоких социальных противоречий. Он объявляет себя сторонником реализма в американской литературе, но реализма, освещающего по преимуществу «солнечные стороны жизни», которые, как он утверждает, являются «наиболее американскими». Сидя в редакторском кресле «Атлантик Монсли», печататься в котором в 1870—1880-х годах значило получить свидетельство в принадлежности к сливкам американской литературы, Гоуэллс фактически был послушным орудием «браминов» и уводил американскую литературу прочь от наиболее важных и больных вопросов американской жизни.
Госпожа Клеменс видела в отлично ладившем с буржуазным миром Гоуэллсе идеал американского писателя. С огромным пиететом относился к своему другу и Твен. Он слепо доверял ему и не уставал восхищаться его вкусом и литературным стилем. Однажды полушутя он написал, что грядущим поколениям он, Твен, будет известен как невыясненная личность, принадлежавшая к окружению Гоуэллса. Гоуэллс сразу оценил Твена, как могучую литературную силу. Он стал печатать Твена в «Атлантик Монсли», что и сам Твен (и в особенности госпожа Клеменс) считали огромной честью. Он рецензировал все книги Твена, содействуя их успеху, и разъяснял читающей публике их достоинства. В 1882 году Гоуэллс выступил в печати с высокой оценкой Твена не только как юмориста, но как писателя-моралиста. «...Я хочу предупредить читателей, — писал он, — что если они не увидят страстного отношения писателя к правде и неправде, его отвращения к злу, горячей ненависти ко всему подлому и несправедливому, презрения к притворству и фальши — они окажутся очень далеки от понимания Марка Твена».
Гоуэллс не стоял, разумеется, на уровне обывательских страхов госпожи Клеменс и не считал, что опубликование «Путешествия капитана Стормфильда в рай» погубит Твена. Он даже планировал вместе с Твеном такой хитроумный способ издания этого рассказа, чтобы Твен оказался вне всякой критики. Однако именно Гоуэллс со своей образованностью и литературным авторитетом сыграл едва ли не самую худшую роль в развитии у Твена «страхов» перед буржуазным обществом. Прирученный сам, мелодично покрякивая, как подсадная утка, он внушал Твену своим примером почтение к буржуазным благопристойностям и благоприличиям, трепет перед буржуазными «табу», великий ужас перед всяким открытым конфликтом с буржуазной Америкой.
Было бы несправедливым по отношению к Гоуэллсу не сказать о кризисе, постигшем его во второй половине 1880-х годов и переломе в его взглядах. Под впечатлением классовых боев в США Гоуэллс испытал нравственное и идейное потрясение, которое заставило его признать свои общественные и литературные интересы прежних лет «ничтожными». Романы Гоуэллса 1890-х годов насыщены социальными мотивами и содержат резкую критику социальной несправедливости в США. Он становится пропагандистом социалистических идей, правда сильно разбавленных реформизмом и христианством. Он активно участвует вместе с Твеном в антиимпериалистической борьбе и даже временами подбадривает его. Он также использует свое литературное влияние и литературные связи, чтобы помочь Гарленду, Норрису, Крейну, молодому поколению американских литераторов, которое старалось порвать с идеализированным изображением американской жизни.
Поздний Гоуэллс имеет определенные заслуги перед американской литературой и даже перед Марком Твеном. Но ущерб, который он нанес Твену, во многом был непоправим. Болезненная уверенность Твена в невозможности для писателя отстаивать свои взгляды, свое видение жизни перед обществом («писатели всех мастей — рабы публики; пишем-то мы откровенно, бесстрашно, но перед тем, как печатать, «подправляем» наши книги») сформировалась под влиянием Гоуэллса.
Следует добавить, что даже поздний Гоуэллс не всегда был хорошей компанией для Твена, слишком сильны были в нем рефлексы «уважительного» отношения к буржуазии, которые он продолжал прививать своему другу. В ноябре 1902 года он познакомил Твена с рассказом молодого автора из Техаса, некоего Кларка Уэйтфильда. Пересылая Твену рукопись, Гоуэллс пишет, что это «то, что необходимо», но что о напечатании рассказа нечего и думать. Получив (несохранившийся) ответ Твена, он пишет, что заранее был уверен, что рассказ Твену понравится. «Все в нем живет, даже мертвое тело. А мальчуган, дежурящий у трупа, а старая, страшная, толстая, хихикающая проститутка — все это безукоризненно как искусство. Но ведь ни один редактор даже не подумает напечатать». Дальше он пишет, что пересылает автору похвалы Твена, взяв с того заранее честное слово не пользоваться ими в печати.
Довольно жалкое зрелище представляют собой эти два виднейших писателя Соединенных Штатов, заранее мирящиеся с тем, что талантливый рассказ молодого писателя осужден на небытие, и перекидывающие его один другому, словно к ним в руки попала горячая головешка.
Несомненно влияние Гоуэллса на Твена в известном инциденте с А.М. Горьким в Нью-Йорке в апреле 1906 года. Горький приехал в США, чтобы собрать деньги для революционной работы в России, и специальный комитет американских писателей во главе с Твеном решил оказать ему содействие. Когда американская капиталистическая пресса, по наущению царского посольства, открыла травлю Горького под тем предлогом, что его жена М.Ф. Андреева не повенчана с ним церковным браком, американские писатели оробели перед бурей буржуазного ханжества и отказали Горькому в своей поддержке. Дрогнул и Твен. Из описания обстоятельств дела в книге Гоуэллса о Твене2 видно, что Гоуэллс с самого приезда Горького старательно придерживал своего друга «за фалды» и испытал облегчение, когда Твен, к стыду всей американской литературы, отступил перед капиталистической бандой, травившей Горького.
Примечания
1. Все письма Твена к Гоуэллсу и Гоуэллса к Твену даны по двухтомную изданию: Mark Twain — Howells Letters. The Correspondence of Sam L. Clemens and William D. Howells. 1872—1910. Cambridge, Mass., 1960. В предыдущих публикациях многие из этих писем печатались со значительными сокращениями.
2. См. воспоминания Гоуэллса о Твене (W.D. Howells, My Mark Twain. N.Y., 1910).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
