Творчество великого сатирика Марка Твена представляет собой одно из самых значительных явлений в истории мировой и американской литературы XIX века. Глубоко национальный писатель, он воплотил в своих произведениях лучшие черты американского народа. Появление Твена было подготовлено всем ходом истории его страны, всем развитием ее общественной мысли. Самые разнообразные тенденции жизни Америки скрестились в его бурной, богатой событиями творческой биографии.
Детство и юность писателя падают на сороковые годы XIX века — период, который буржуазные историки любят называть «классической эпохой» американской демократии. В это время Америка казалась «страной неограниченных возможностей».
Еще в конце XVIII века было сломлено владычество англичан, и молодая республика, освобожденная от колониального ига, стремительно становилась мировым центром буржуазной цивилизации. Бурный рост ее городов, техническая мощь заводов и фабрик, широкий размах ее промышленного строительства — все это, казалось, говорило о преимуществах ее демократического строя.
В представлении европейцев, Америка в сороковых годах еще продолжала оставаться «демократическим раем», страной «равных для всех возможностей» — молодым, энергичным, свободным миром, на юношеском теле которого не было язв и увечий «Старого света».
Но под маской этого «процветания» таились острейшие противоречия. Изнанкой американской цивилизации были жесточайшие страдания негров-рабов, изнывавших на южных плантациях, тяжкий труд рабочих, обслуживавших капиталистические предприятия промышленного Севера.
Обычные последствия буржуазного прогресса приобретали в Америке особенно сложную форму благодаря некоторым особенностям ее национальной истории.
Революция конца XVIII века не разрешила всех задач, стоявших перед нею. Институт рабовладения сохранился в Америке вплоть до шестидесятых годов, и его существование было основным тормозом промышленного развития страны. На протяжении всей первой половины XIX века промышленный Север и рабовладельческий Юг стояли лицом к лицу, оспаривая друг у друга право на неограниченную эксплуатацию национальных богатств. Итогом этой борьбы, которая, по выражению Маркса, в течение полувека «была движущей силой истории Соединенных Штатов»,1 явилась гражданская война шестидесятых годов.
В сороковых годах конфликт между Севером и Югом еще не принял тех непримиримо острых форм, какие он приобрел в дальнейшем ходе исторического развития. Противники тогда еще только начинали набирать силы для предстоящей схватки. Но смутные призраки грядущих бурь уже омрачали «безмятежное» небо «страны свободы». В разных ее концах раздавались негодующие голоса аболиционистов — противников рабства. Уже Гаррисон — вождь аболиционистов — опубликовал свои статьи, а скромная учительница Бичер-Стоу вынашивала замысел своей будущей книги «Хижина дяди Тома».
Но в глухих, захолустных углах провинциальной Америки биение лихорадочного пульса американской жизни ощущалось не столь отчетливо, как в промышленных и государственных центрах США. Маленькие города, расположенные поблизости от «фронтира» (граница, отделяющая неосвоенные земли от обжитых, освоенных земель), были одинаково далеки и от плантаций Юга, и от фабрик Севера — политические бури обходили их стороной.
Одним из таких «патриархальных уголков» Америки был город Ганнибал, в котором прошли детские годы Марка Твена. Он был расположен на самом фронтире. К западу от него тянулись огромные пространства незаселенных, неосвоенных земель. За вечно передвигающейся линией, отделявшей обжитые земли от неосвоенных, непрерывно сновали пестрые толпы переселенцев. Усталые, обожженные солнцем, запыленные, они съезжались со всех концов «Нового света» и двигались в глубь страны, прокладывая себе дорогу среди лесов и прерий Запада.
Штат Миссури, в состав которого входил Ганнибал, в сороковых годах еще только начинал заселяться.
Будущему писателю было около четырех лет, когда его отец Джон Маршалл Клеменс избрал Ганнибал постоянным местом жительства для себя и своего многочисленного семейства. До того как поселиться здесь, семья Клеменсов, подобно множеству других переселенцев, скиталась по стране в поисках счастья. Несколько лет Клеменсы провели в небольшой деревушке Флориде. Здесь в 1835 году и родился Сэмюэль Клеменс, которому суждено было войти в историю литературы под именем Марка Твена.
«В деревушке было сто человек жителей, и я увеличил население ровно на один процент. Не каждый исторический деятель может похвастаться, что сделал больше для своего родного города», — пишет Твен в своей «Автобиографии».
Тихая, застойная жизнь Флориды была не по душе энергичному, предприимчивому Джону Маршаллу. Ганнибал, расположенный на берегу Миссисипи — огромной судоходной реки, — сулил, как казалось ему, более заманчивые перспективы. Этот маленький городок не оправдал надежд мистера Клеменса. Но для его сына Сэмюэля Ганнибал стал источником тех жизненных впечатлений, которые впоследствии сыграли такую огромную роль в его творческой жизни. Здесь вместе со своими сверстниками он проводил время в играх и проказах, купался в Миссисипи, обманывал учителей воскресной школы, бродил в пещерах, расположенных неподалеку от города. Здесь, в толпе босоногих мальчишек, наводнявших узкие улички Ганнибала, он впервые встретил прототипов своих будущих героев — Тома Сойера, Гекльберри Финна, Джо Гарпера. Был в Ганнибале и индеец Джо, и однажды он чуть не погиб от голода, заблудившись в одной из пещер. «В книге, которая называется «Том Сойер», — пишет Марк Твен в своей «Автобиографии», — я заморил его до смерти в пещере, но единственно в интересах искусства; на самом деле этого не было». Дружба Сэмюэля Клеменса с маленьким бродягой Томом Бленкеншипом, впоследствии увековеченным им под именем Гекльберри Финна, стала одним из самых ярких воспоминаний его жизни. Он дружил с этим маленьким отщепенцем вопреки запретам старших. Но Сэмюэль и без того нарушал на каждом шагу эти запреты. Это он напоил кота лекарством, предназначенным для него самого. Это он приносил домой ужей и летучих мышей, набивая ими свои карманы, к великому ужасу матери. Неоднократно Сэмюэлю удавалось обмануть бдительность миссис Клеменс и уйти от заслуженного наказания. Тщетно миссис Клеменс зашивала ворот его рубашки, чтобы он не мог купаться в Миссисипи. Ее изобретательный сын каждый раз потихоньку распарывал ворот и вновь его зашивал...
Младший брат Генри — примерный мальчик — однажды обнаружил его проделки, за что и был нещадно избит будущим автором «Тома Сойера»... В воспоминаниях Твена все эти эпизоды его веселого детства были всегда окружены поэтическим ореолом, и он неоднократно обращался к ним в своих произведениях. Но светлые, жизнерадостные впечатления ганнибальской жизни были неотделимы от страшных и трагических. Отзвуки буйной, шумной жизни Запада нередко вторгались в мирное существование Ганнибала. Однажды Сэмюэль Клеменс стал свидетелем убийства, которое среди бела дня произошло на одной из главных улиц города.
Эту картину Твен впоследствии запечатлел на страницах своего романа «Приключения Гекльберри Финна».
Многими тяжелыми впечатлениями своего детства Твен был обязан и существовавшему в Ганнибале рабству. Он вырос в окружении негритянских невольников, в тесном общении с ними и ко многим из них питал дружескую привязанность. «Все негры были нам друзья, а с ровесниками мы играли как настоящие товарищи», — вспоминал Твен в своей «Автобиографии»... «Чувства симпатии и уважения к ним сохранились у меня на протяжении шестидесяти лет и ничуть не пострадали за это время. Мне и теперь так же приятно видеть черное лицо, как и тогда».
Правда, жестокость рабовладельческих нравов не ощущалась в Ганнибале с такой остротой, как в штатах Юга. И родителям Твена и его старшему брату Ориону не чужды были некоторые аболиционистские устремления. В своей «Автобиографии» Твен рассказывает о мальчике-рабе, очень шумном и непоседливом, который находился в услужении в семье Клеменсов. Однажды Сэнди во все горло затянул какую-то песню. Его пение раздражало Сэмюэля Клеменса, и он попросил свою мать унять певца. Миссис Клеменс ответила сыну: «...он никогда больше не увидит свою мать; если он еще в состоянии петь, не станем ему мешать»...
И все же будущему писателю неоднократно случалось быть свидетелем жестокой расправы с неграми-рабами. Он видел, как шестеро мужчин избивали изнуренного, обессиленного беглеца, как рабовладелец за ничтожный проступок убил принадлежавшего ему негра.
Старший брат его приятеля Тома Бленкеншипа — Бен — в течение двух недель прятал беглого негра в камышах, потихоньку доставляя ему пишу. Когда негра выследили, он помог ему бежать. Спасаясь от своих преследователей, негр утонул. Сэмюэль Клеменс и его маленькие товарищи были очень испуганы, когда однажды во время их купанья утопленник неожиданно всплыл на поверхность Миссисипи. На всю жизнь Твен запомнил и казнь аболициониста Гарди, которого осудили на смерть за укрывательство беглого раба.
Ненависть, которую Марк Твен на протяжении всей своей жизни питал ко всяким проявлениям расовой дискриминации, несомненно впервые зародилась в его душе в связи с этими ранними впечатлениями детства.
Но детство Сэмюэля Клеменса кончилось очень рано. Ему было только двенадцать лет, когда умер его отец, и ему, совместно с Орионом, пришлось заботиться о содержании семьи. Будущий писатель изучил профессию наборщика, а когда Орион начал издавать собственную газету, сделался его помощником. Типографским делом он занимался в течение нескольких лет и в Ганнибале и в других городах. Странствующий наборщик, он разъезжал по многочисленным городам американского Запада и, сам не ведая о том, накапливал материал для своей будущей работы.
Юноше суждено было познать не только тяготы труда, но и его поэзию. Сэмюэлю было двадцать лет, когда он стал лоцманом на Миссисипи. Могучая река издавна влекла его к себе. Еще ребенком он мечтал о профессии лоцмана, и теперь, когда мечта осуществилась, он с огромным интересом и подлинным вдохновением вникал в тайны этого трудного ремесла. Твен изучил все изгибы Миссисипи, научился водить пароход и в вечернем сумраке, и в ночной тьме, и под непроницаемой пеленой речного тумана.
Жизнь на Миссисипи принесла ему не только радости, но и тяжелые переживания, невознаградимую утрату: его младший брат Генри погиб во время взрыва парового котла. Твен тяжело переживал эту смерть особенно потому, что считал себя ее виновником — ведь именно он уговорил Генри стать лоцманом. И все-таки, хотя «лоцманский» период его жизни и был омрачен этой трагедией, Твен навсегда сохранил любовь к великой реке; навсегда она осталась для него символом свободы, вольности и независимости... Он водил пароходы по Миссисипи, когда разразилась война 1861 года. Молодой лоцман в это время еще плохо разбирался в политике. Не понимая сущности разногласий между Севером и Югом, он примкнул к южной армии, но в ее рядах оставался всего две недели... «Я был солдатом в течение двух недель в начале войны и был преследуем, как крыса, всё это время...» — вспоминал он впоследствии.
Быть может, на Сэмюэля Клеменса отчасти повлияло и то обстоятельство, что близкие ему люди — лоцман Бигсби, обучивший его лоцманскому делу, а также Орион Клеменс — были убежденными сторонниками северян.
Оказавшись на положении дезертира, Твен вместе с Орионом, который получил место секретаря в Неваде, уехал в этот край серебра и золота.
Там, на дальнем Западе, неистовствовала «золотая лихорадка». Плененные мечтой о быстром обогащении, тысячи переселенцев с упорством и настойчивостью долбили киркой и лопатой каменистую землю.
«Золотой мираж» отуманил и Твена. «Если война оставит нас в покое, — писал он сестре, — я и Орион сделаем вас богатыми...» Его надежды не осуществились. Предпринятые им поиски серебряной руды не увенчались успехом. Но, хотя карьера золотоискателя и не удалась Твену, он добился некоторых успехов в другой области: еще в пору своего сотрудничества с Орионом он печатал в газете небольшие статейки. Его маленькие рассказы, фельетоны, заметки имели успех. Задорные, веселые, жизнерадостные, они нравились фермерам, лесорубам, рудокопам Запада. Эти небольшие произведения воплощали народное мироощущение в образах и формах, привычных народу, хорошо ему знакомых.
В ходе эволюции Твена его идейные воззрения во многом менялись, сатирические тенденции творчества усиливались, великие демократические идеи приобретали все более осознанное выражение.
Но народная основа произведений оставалась неизменной, и именно она определила их внутреннюю логику, характер юмора.
Связь творчества начинающего писателя с фольклорными традициями Запада обнаружилась уже в одном из его первых рассказов — «Прыгающая лягушка из Каловераса». Этот рассказ представлял собою обработку одного из анекдотических сюжетов Запада. Он выдвинул Твена в первые ряды американских юмористов. Когда в 1869 году появилась в печати книга «Простаки за границей», о «диком юмористе Запада» заговорили не только в Америке, но и в Европе.
Так в литературной истории Америки открылась одна из самых ярких и значительных ее страниц — творчество Марка Твена.
* * *
Литературная деятельность Марка Твена началась в бурную и тревожную эпоху. Он пришел в литературу в середине шестидесятых годов XIX века, когда только что отгремели события гражданской войны. Атмосфера войны в это время еще не рассеялась, и великие освободительные идеи, порожденные ею, еще носились в воздухе. Марк Твен воспринял их органически. Они отвечали его чувствам, настроениям, взглядам.
Гражданская война шестидесятых годов по своей сущности была великим освободительным движением. Она проходила под благородными лозунгами отмены рабства и сокрушила самый гнусный институт довоенной Америки — институт рабовладения. В «Письме к американским рабочим» В.И. Ленин отметил «величайшее, всемирно-историческое, прогрессивное и революционное значение гражданской войны...»2 «...Свержение рабства негров, свержение власти рабовладельцев стоило того, чтобы вся страна прошла через долгие годы гражданской войны, бездны разорения, разрушений, террора...»3 — писал В.И. Ленин. Движение против рабства в Америке приняло широкий, массовый, всенародный характер. Все передовые люди страны встали под знамена Севера. Поднимая свое оружие против южан, промышленники Севера руководствовались прежде всего соображениями собственной выгоды. Но в этой борьбе их союзниками стали широкие народные массы Америки, ее простые люди, ополчившиеся на рабство во имя высоких демократических и гуманистических принципов. Именно американскому народу принадлежала решающая роль в событиях гражданской войны.
В 1865 году война закончилась победой Севера. Сметя «феодальный режим плантаторов», она создала возможности для беспрепятственного развития американского капитализма.
Но результаты войны не оправдали надежд американских трудящихся. Добившись победы над южанами, промышленники Севера предали интересы своих бывших союзников — негров и белых бедняков. Американские труженики-рабочие, изнывавшие на капиталистических предприятиях, негры, освобожденные без земли, оказались в фактической кабале у наглых и хищных рыцарей наживы. В «освобожденной» Америке с необычайной резкостью и остротой развивались противоречия, свойственные буржуазному миру...
Послевоенные годы в Америке проходят под знаком обострения социальных конфликтов, которые по мере приближения империалистической эры принимали всё более непримиримый характер.
Америка стремительно становилась «одной из первых стран по глубине пропасти между горсткой обнаглевших, захлебывающихся в грязи и роскоши миллиардеров — с одной стороны, и миллионами трудящихся, вечно живущих на грани нищеты — с другой».4
Но эти последствия гражданской войны обнаружились не сразу. Потребовалось некоторое время для того, чтобы истинный смысл перемен, произошедших в стране, раскрылся в своей подлинной сущности. А пока в середине шестидесятых годов передовые люди Америки были воодушевлены теми демократическими преобразованиями, которые явились очевидными и явными для всех завоеваниями революции.
Война произвела огромные сдвиги в духовной жизни США. Она посеяла множество надежд, чаяний, ожиданий, иллюзий. В свете событий шестидесятых годов великие мечты о равенстве и национальном равноправии, казалось, приобрели реальность. В стране, переживавшей великую историческую ломку, с новой силой вспыхнули надежды на возможность осуществления демократических принципов американской конституции. Все эти иллюзии были развеяны жизнью. Они угасли в накаленной атмосфере последних десятилетий XIX века. Сложный процесс их возникновения и угасания нашел свое отражение в лучших произведениях американской литературы того времени.
Годы, связанные с гражданской войной, были эпохой решающего перелома в истории литературы Америки. Уже в предвоенный период в ней возникли первые ростки критического реализма.
Широкая волна демократического движения вынесла на своем гребне песни Уитмена, романы Бичер-Стоу, стихотворения Уиттьера. «В американском народе, — писал В.И. Ленин, — есть революционная традиция... Эта традиция — война за освобождение против англичан в XVIII веке, затем гражданская война в XIX веке».5
Творчество прогрессивных писателей пятидесятых годов было тесно связано с этой революционной традицией американской истории. При всем различии их писательского облика, при разном масштабе их творческого дарования, они были сходны друг с другом в своей страстной ненависти к рабству и насилию. Демократы и гуманисты, они были прямыми наследниками американских просветителей — Джефферсона, Пэйна, Френо. Все они рассматривали свободу как «естественное состояние» человека и в своем протесте против рабства опирались на неопубликованный пункт джефферсоновской декларации: «рабовладение — это война против самой человеческой природы, война, нарушающая ее самые священные права». Их позиции были во многом ограниченными, на их произведениях лежит известный налет утопизма, они были далеки от подлинного понимания исторического смысла происходящих событий, но непреходящее значение их творчества заключается в том, что в нем нашли воплощение сокровенные чаяния народных масс, охваченных бунтарскими, революционными настроениями.
Мощный поток освободительных идей вовлек в свое русло даже тех писателей, которые в целом были далеки от настроений политического радикализма. В бурной атмосфере предвоенных лет родились «Песни о рабстве» Лонгфелло, книги Эмерсона, очерки Торо.
Однако в годы, последовавшие за гражданской войной, картина литературной жизни Америки резко изменилась.
В литературе нашел свое отражение процесс размежевания сил, который происходил в это время в американском обществе.
На протяжении всей второй половины XIX века в ней складывалось особое, буржуазно-либеральное направление. В семидесятых годах оно еще не существовало в виде самостоятельного литературного течения, но тенденции к его появлению уже наметились. Его предтечами были писатели так называемой бостонской школы, группировавшейся вокруг журнала «Атлантик Мансли». Состав этого литературного объединения был довольно пестр. В него входили и маститые корифеи американской литературы, в прошлом стоявшие на прогрессивных позициях (Лонгфелло, Эмерсон, Холмс) и бойкие начинающие литераторы вроде Олдрича и Хоуэллса, чьи произведения, пронизанные «благонамеренным» и «патриотическим» духом, отвечали вкусам и стремлениям американского обывателя. Удовлетворенные результатами гражданской войны, эти либеральные интеллигенты в послевоенные годы стали блюстителями и хранителями всех моральных и эстетических догм, составляющих основу «общественного порядка». Хотя настроения умеренного либерализма не были им чужды и в послевоенное время, в целом они заняли «охранительную позицию». Исполненные неприязни ко всякого рода нововведениям, они цепко держались за вчерашней день и, отгородясь от живой жизни стеною окостеневших традиций мертвых условностей, заботливо соблюдали дистанцию между буржуазной и народной Америкой. Традиционные нормы общественной морали нужны были им не только для того, чтобы с их помощью отмахнуться от требований истории, но и для поддержания «американского образа жизни». Особенно ясно эта тенденция проявилась в творчестве Хоуэллса — писателя, который в дальнейшем стал главой и теоретиком особой литературной школы, так называемого «нежного реализма». Именно он сформулировал политическое и эстетическое credo этой школы, заявив, «что оптимизм — это своего рода обязательство» всякого истинного американца. В своей собственной художественной практике он неуклонно придерживался этого предписания, изображая американскую действительность в приглаженном и приукрашенном виде.
Творческое формирование Марка Твена происходило в процессе непрерывной борьбы с этой либерально-охранительной буржуазной литературой. Младший современник Уолта Уитмена, он был величайшим представителем того демократического направления американской литературы, в котором воплотились революционные и освободительные стремления народных масс. Политические убеждения Твена сложились в первые годы литературной деятельности. Уже в эпоху создания своих «Простаков за границей» он был воинствующим республиканцем и убежденным, страстным, непримиримым демократом. Верность своим республиканским и демократическим идеалам он сохранял на протяжении всей своей жизни. Основа его писательской и человеческой трагедии заключалась в том, что в процессе творческой эволюции он всё яснее и яснее видел глубокое несоответствие этих идеалов реальному содержанию жизни «демократической» Америки.
Писательский путь Твена был путем постепенной утраты иллюзий. Вместе с народом своей страны он шел от радостных надежд к горькому разочарованию, к страстному негодованию и гневному протесту. Вехами на этом пути были его «книги о детях».
* * *
Романы «Приключения Тома Сойера» (1876), «Приключения Гекльберри Финна» (1884), «Принц и нищий» (1882) появились на свет в результате известной творческой эволюции писателя. Прологом к ним были рассказы и очерки конца шестидесятых, начала семидесятых годов.
Ранние произведения Твена, созданные в эпоху, когда писатель еще находился во власти демократических иллюзий, поражают своим жизнерадостным весельем, насмешливым, озорным тоном. Наивная вера в реальность американской «свободы» окрашивает эти произведения в оптимистические тона. На этом этапе Твен еще отчасти находится под влиянием идей так называемого «американизма», основой которого является представление о великих преимуществах «демократического» строя Америки. «Американизм» молодого писателя с особенной ясностью проявился в его «Простаках за границей», серии очерков, изображающей путевые впечатления Твена во время путешествия по Европе. Книги такого жанра были популярны в Америке. Америка — молодая страна, у которой не было ни архаических памятников, ни старинных летописей, ни освященных веками традиций, — с почтительной завистью взирала на древнюю, окутанную романтическими легендами и преданиями Европу. Но молодой, задорный юморист Запада взглянул на Европу иными глазами. Насмешливая, остро-парадоксальная книга начинающего писателя явилась декларацией его республиканских и демократических воззрений. Монархическая Европа с ее феодальным прошлым и сложной системой сословно-иерархических отношений не вызвала у него никаких благоговейных чувств. Со скептической усмешкой он производит смотр ее культурных и исторических ценностей. Он не впадает в экстаз перед картинами древних мастеров, не проливает слез умиления над могилами Элоизы и Абеляра, не «раскисает» от лирических восторгов при мысли о Лауре и Петрарке...
За древним великолепием европейских городов Твену чудятся века рабства и угнетения. На всех явлениях жизни Европы он видит отпечаток сервилизма и раболепия. «Клеймом рабства» отмечены архитектура ее средневековых соборов, картины ее великих художников, площади и узкие улицы ее старинных городов.
«Застывшей и неподвижной» культуре старого света писатель противопоставляет деятельную и энергичную американскую цивилизацию, архаическим памятникам европейской старины — достижения американской техники. При этом он отнюдь не идеализирует и своих спутников-американцев. Он видит их невежество, ограниченность, хвастливую самонадеянность и подчас довольно едко высмеивает этих самодовольных янки.
Но хотя порядки, царящие в его собственной стране, нравятся ему далеко не во всем, в целом Твен убежден в преимуществах «американского образа жизни».
В истории мировой литературы трудно сыскать книгу более парадоксальную и противоречивую, чем «Простаки за границей». Позиция Твена во многом представляется ограниченной и односторонней, его суждения кажутся смехотворными в своей наивности, его оценки нередко вызывают чувство внутреннего протеста...
И всё же трудно противиться обаянию насмешливой, задорной и бунтарской книги Твена. Покоряющая сила этого произведения — в пронизывающем его духе свободолюбия, в страстной ненависти ко всем видам произвола и деспотизма... Твен протестует не только против реакционных государственно-политических форм жизни европейского общества, но и против всякого насилия над человеческой личностью. Любые посягательства на ее внутреннюю свободу вызывают яростное сопротивление молодого писателя. Он противится всяким попыткам подчинить мысль человека, загнать ее в узкие рамки узаконенных канонических представлений. Преимущества своей позиции он видит в том, что «не поет с чужого голоса», и поэтому его оценки более честны и правдивы, чем вымученные восторги людей, привыкших смотреть на мир «чужими глазами».
Дух воинствующего свободолюбия, с такой силой воплотившийся в «Простаках за границей», живет в юмористических рассказах Твена. Яркие, веселые, жизнерадостные, они пленяют своей непосредственностью, своей свободой от всяких условностей. В них отчетливо проявилась связь Твена с фольклорными традициями американского Запада. Язык фольклора был для Твена родным языком, естественной для него формой выражения чувств и мыслей. Стихия народного творчества окружала его с детства. Она жила в фантастических рассказах негров-рабов, и в их заунывных песнях, и в анекдотах «фронтирсменов» Запада.
Твен слышал их и на палубах пароходов, плывущих по Миссисипи, и в землянках рудокопов, и в харчевнях и кабаках Невады.
Фольклор Запада имел свои особые формы, особые приемы, особых героев. Суровая, полная опасностей и тревог, жизнь «фронтирсменов» определила его характер. Трупы, проломленные головы, изувеченные окровавленные тела, убийства и выстрелы — постоянные мотивы западных рассказов. Комическое и трагическое переплетается в них самым причудливым образом. Истина и вымысел сливаются воедино... В основе этих рассказов нередко лежат действительные происшествия. Но, войдя в устную народную традицию, они принимают гротескные очертания, обрастают множеством фантастических подробностей... В причудливом мире, созданном народным воображением, все приобретает гигантские, сверхчеловеческие размеры. Эта подчеркнутая гиперболизация образов — одна из самых характерных особенностей западного фольклора. В этих произведениях даже москиты обладают такой силой, что легко поднимают корову. «Я, Дэвид Крокет, прямо из лесов, я наполовину лошадь, наполовину аллигатор, я могу перейти вброд Миссисипи, прокатиться верхом на молнии, скатиться вниз с горы, поросшей чертополохом, и не получить при этом ни единой царапины», — так аттестует себя один из любимых героев Запада. Другой легендарный богатырь, Пауль Бэниан, еще двухлетним младенцем вызвал из недр земли Ниагарский водопад с единственной целью принять душ. Он же, став взрослым, причесывал бороду вместо гребенки сосной, которую выдергивал из земли вместе с корнями. Первобытной грубой силой веет от этих образов. Всё фольклорное творчество Запада, начиная с этих фантастических преданий и кончая бытовым анекдотом, пронизано острым чувством жизни и своеобразным бунтарским неуважением к традициям и к авторитетам.
Безымянные авторы этих произведений скептически смотрят на достижения цивилизации, не питают почтения к религии, не боятся и не уважают сильных мира сего.
Вот два фронтирсмена, дед и внук, приходят в большой промышленный город... «Не правда ли, красивый город?» — спрашивает внук деда. — «Да, — отвечает старик, — а особенно он был бы хорош, если бы можно было его весь разрушить и построить заново».
Дэвид Крокет во время выборов в конгресс приезжает на место выборов верхом на аллигаторе и, натравив крокодила на претендента на пост конгрессмена, заставляет этого незадачливого политического деятеля с позором удалиться.
Рассказы Запада «непочтительны». Этот буйный «непочтительный» дух американского фольклора живет и в произведениях Марка Твена.
О чем бы Твен ни писал: о состязаниях лягушек, о процессе обучения езде на велосипеде, о способах лечения насморка — во всех его образах чувствуется избыток ничем не скованной жизненной силы, радостное ощущение богатства и полноты жизни.
Ранние рассказы Твена переносят читателя в особый мир, где всё бурлит и клокочет энергией, всё «буйствует», начиная с карманных часов и кончая сиамскими близнецами. Даже сиамские близнецы превращаются здесь в чрезвычайно беспокойных и скандальных субъектов, которые в нетрезвом виде швыряют камнями в процессию добрых храмовников. Даже покойник, вместо того, чтобы мирно покоиться в гробу, садится рядом с кучером на козлы собственного катафалка, заявляя, что ему хочется в последний раз взглянуть на своих друзей. Здесь капитан Стромфильд, попав на небеса, немедленно устраивает состязание с первой попавшейся кометой; здесь обыкновенный велосипед едет куда он хочет и как он хочет, невзирая на усилия седока, тщетно пытающегося преодолеть сопротивление своенравной машины, а безобидные карманные часы умудряются с истинно дьявольской изобретательностью придать своим стрелкам все мыслимые и немыслимые положения.
Твену нравится это непрерывное кипение жизни, этот веселый задор, этот раскатистый смех. Такого звонкого хохота, такого искреннего и шумного веселья, такой живой, сочной «простонародной» речи еще не знала американская литература. В лице ««буйного» юмориста Запада» народная Америка — живая, здоровая, непосредственная, шумно и бесцеремонно утверждала себя в литературе.
На этой стадии своего творчества Твен еще не видел расстояния, отделявшего эту Америку простых людей от другой Америки — стяжателей, филистеров и лицемеров. Но ростки бунтарских настроений уже пробиваются в его веселых «пустячках». В самой манере Твена видеть вещи и говорить о них потенциально заключался вызов ханжеской, лицемерной морали американского обывателя. Задорный, жизнерадостный мир, который встает со страниц ранних рассказов, хочет быть свободным! Он противится всему, что пытается обуздать его, надеть на него узду условностей, правил приличий.
Всё искусственное и надуманное, всякая предвзятость суждений вызывают у Твена энергичный и шумный протест. Ему ненавистны всякие догматы, каноны, штампы, всякие попытки пригладить жизнь, придать ей мещански-благовоспитанный облик.
Уже на ранней стадии своего творчества Твен выступает как последовательный и непримиримый враг фальшиво-лицемерного, ханжеского «благочестия» буржуазной Америки.
Одна из основных функций юмора Твена заключалась в разрушении условностей и традиций. Комический эффект рассказов очень часто основан на том, что под напором жизни с вещей слетает покров окостеневших, мертвых ложных представлений и они раскрываются по-новому. Для достижения такого результата в его распоряжении имеется множество приемов. Особенно любит он показывать действительность сквозь призму восприятия простодушного, непосредственного человека, «простака», который видит все вещи в их истинном виде и в бесхитростной, наивной манере повествует о своих жизненных впечатлениях. Этот прием имеет для Твена огромное, почти универсальное значение. «Простак» является центральным героем подавляющего большинства его рассказов и повестей. Присутствие этого персонажа определяет повествовательную манеру Твена, характер его юмора. Даже в тех произведениях, где нет героя-рассказчика, сохраняется тот же нарочито наивный тон, та же эпическая серьезность, с которой автор описывает самые смешные происшествия. Большинство героев Твена ведет повествование в тоне Саймона Уиллера — главного персонажа рассказа «Знаменитая прыгающая лягушка из Каловераса». Рассказывая историю о состязании двух лягушек, он «ни разу не улыбнулся, ни разу не нахмурился, ни разу не переменил того мягко журчащего тона, на который настроился с самой первой фразы, ни разу не проявил ни малейшего волнения; весь его бесконечный рассказ был проникнут поразительной серьезностью и искренностью; и это ясно показало мне, что он не видит в этой истории ничего смешного или забавного, относится к ней вовсе не шутя и считает своих героев ловкачами самого высокого полета и чуть ли не гениями».
Из столкновения наивной логики «простака» с логикой существующих жизненных отношений и рождается комический эффект рассказов Твена. В сознании «простака» все явления преломляются самым неожиданным образом. Он видит мир по-своему, совершенно иначе, чем другие люди... Именно поэтому Твен так любит манеру повествования от первого лица. Она позволяет ему раскрыть внутренний мир героев и показать комическое несоответствие их жизненных представлений с истинной сущностью окружающих явлений.
Варианты образа простака у Твена чрезвычайно разнообразны. У него есть простаки легкомысленные, простаки серьезные, простаки «верующие», простаки скептического склада характера, простаки лукавые, под «простотой» которых скрывается немалая доля хитрости и плутовства.
Свое происхождение простак ведет от фольклора американского Запада. Простак — один из постоянных, традиционных персонажей западного фольклора. Его простота и наивность служат поводом для создания разнообразных комических ситуаций... Многочисленные рассказы и юморески Запада повествуют о его забавных приключениях.
В ранних рассказах Твена «простаки» обычно играют роль, аналогичную той, какую они выполняют в произведениях устного народного творчества. Однако в ходе творческой эволюции Твена функции простака постепенно изменяются, приобретая гораздо более глубокий смысл и значение. Простак становится своеобразным «естественным человеком», чье здоровое, неразвращенное сознание служит своего рода критерием оценки разнообразных жизненных явлений.
Тема «наивного сознания» занимала большое место в передовой американской литературе первой половины XIX века. Начиная с эпохи Просвещения, к ней обращались прогрессивные американские писатели самых различных школ и направлений. Она жила и в романах Купера, и в рассказах Ирвинга, и в страстно-патетических очерках Торо.
Но, восприняв эту тему от своих предшественников, Твен дал ей совершенно особый поворот. Преломившись через мотивы и образы американского фольклора, она приобрела подлинно народный смысл и значение. Простак Твена, на всем облике которого лежит отпечаток его фольклорного происхождения, как бы становится олицетворением народного здравого смысла.
Именно с позиций этого здравого смысла он и производит своеобразную переоценку существующих жизненных ценностей.
Психология твеновских простаков нередко сходна с психологией вольтеровского Кандида, который, как известно, был склонен думать, что «всё к лучшему в этом лучшем из миров». Подобно Кандиду, простак Твена питает полное доверие к миру и людям. Он готов верить в правдивость прессы, в гениальность Фенимора Купера, в добросовестность часовщиков, в глубокую мудрость инструкции, обучающей езде на велосипеде. Преисполненный самых оптимистических надежд, он блуждает по бюрократическим лабиринтам американских правительственных учреждений, уповая на то, что суровые представители власти великодушно оплатят некий доставшийся ему по наследству счет («Счет за поставку мяса»). Благоговея перед мудростью полицейских и детективов, он отдает в их распоряжение всё свое состояние и остается гол как сокол.
Но при всей нелепости жизненных представлений простаков их устами нередко глаголет сама истина. В их наивности подчас скрыта немалая доля здравого смысла, лукавства и иронии. Вот беспредельно наивный молодой человек, который служит секретарем у министра («Как я служил секретарем»). Он ведет официальную переписку с избирателями своего принципала... В тоне дружеской грубоватой фамильярности, с развязностью и непринужденностью, совершенно неуместной для дедовой корреспонденции, он пишет им: «Джентльмены! Какого черта вам понадобилось почтовое ведомство?.. Что вам действительно нужно — это хорошая уютная тюрьма». И, пожалуй, в этом поразительном по своей неожиданности заявлении есть изрядная доля правды... Быть может, не лишены основания и соображения другого героя Твена — секретаря «сенатской комиссии по конхологии», который считает, что «увеселительная поездка адмирала Фарагута вокруг Европы стоит стране слишком дорого» и что «если уж нужны поездки такого рода для офицеров морского флота, то дешевле и лучше было бы организовать для них прогулку на плотах по Миссисипи» («Почему я подал в отставку»).
Во всех этих «невинных» рассказах уже отчетливо слышатся едкие сатирические нотки. Характерная схема рассказов о простаках таила в себе неисчерпаемые возможности для создания социальной сатиры. В ходе творческой эволюции Твена эта схема наполняется все более и более острым сатирическим содержанием.
Заметный перелом в настроениях писателя происходит в середине семидесятых годов.
Это было время, когда «героический период» американской истории — период либеральных реформ, оптимистических надежд, освободительных порывов — пришел к концу.
На почве, расчищенной гражданской войной, началась неистовая оргия буржуазного стяжательства. Быстрый рост промышленности, железнодорожного строительства и торговли на Североамериканском континенте сопровождался невиданным разгулом мошенничества и шарлатанства. Начало семидесятых годов ознаменовалось предпринимательской лихорадкой, принимавшей самые разнообразные виды и формы. Дух обмана и спекуляции проник во все сферы деловой жизни США.
Акционерные общества, банковские объединения, торговые компании возникали на каждом шагу, оспаривая друг у друга право на грабеж и расхищение национальных богатств. Делец-проныра, цинический хищник, прожженный авантюрист стали ведущими фигурами американской общественной жизни. «Ничто не потеряно, кроме чести», — воскликнул один из этих беззастенчивых стяжателей, узнав о провале своего шарлатанского предприятия.
Эта крылатая фраза лучше всего выразила моральное credo того поколения беспринципных дельцов, которые воцарились в Америке послевоенного времени.
Вместо «золотого века», о котором мечтали передовые люди Америки, в стране начался «позолоченный век». Именно так назвал Твен свой роман, отразивший новые веяния американской жизни. Это название дало имя целой эпохе.
Роман «Позолоченный век» был одним из первых блестящих сатирических выступлений Твена. В нем в особенно четких и рельефных формах запечатлелся процесс превращения Твена-юмориста в Твена-сатирика. С глубокой иронией Твен говорит здесь о «гении американской свободы об руку с воскресной школой, с одной стороны, и обществом трезвости, с другой, восходящем по славным ступеням национального капитолия»...
С ядовитым сарказмом писатель показывает коррупцию правительственных кругов, продажность сенаторов, вопиющее лицемерие ханжеской благочестивой морали, под покровом которой ловкие хищники творят свои темные дела.
Один из таких матерых хищников — сенатор Дельворти — показан в романе «крупным планом». Наглый авантюрист, мошенник государственного масштаба, пробравшийся к власти при помощи подкупа, шантажа и обмана, он является подлинным «героем своего времени», той общественной силой, которая определяет весь стиль американской жизни эпохи «позолоченного века». Сфера его деятельности отнюдь не ограничивается рамками чисто деловых афер. Он властвует в политике, в религии, в идеологии, в педагогике. Его голос раздается с трибуны конгресса, с кафедры воскресной школы, со страниц «благонамеренной» и «свободной» американской печати. Показывая всемогущество сенатора Дельворти, Твен подчеркивает всеобщность и универсальность той цинической морали буржуазного чистогана, которая воцарилась в «демократической» Америке.
Так «самый веселый писатель Америки» уже в начале семидесятых годов начинал пересмотр основ американской «демократии».
Уже в это время в его сознании постепенно начинает складываться представление об Америке как о стране, жизненный строй которой находится в противоречии с элементарными требованиями здравого смысла, гуманности, справедливости. Рассказы середины семидесятых годов рисуют облик страны, в которой все «поставлено на голову».
...«Кто пишет отзывы о книгах? Люди, которые сами не написали ни одной книги. Кто стряпает тяжеловесные передовицы по финансовым вопросам? Проходимцы, у которых никогда не было ни гроша в кармане. Кто пишет о битвах с индейцами? Господа, не отличающие вигвама от вампума, которым никогда в жизни не приходилось бежать опрометью, спасаясь от томагавка, или выдергивать стрелы из тела своих родичей, чтобы развести на привале костер. Кто пишет проникновенные воззвания насчет трезвости и громче всех вопит о вреде пьянства? Люди, которые протрезвятся только в гробу. Кто редактирует сельскохозяйственную газету?.. Чаще всего неудачники, которым не повезло по части поэзии, бульварных романов в желтых обложках, сенсационных мелодрам, хроники и которые остановились на сельском хозяйстве, усмотрев в нем временное пристанище на пути к дому призрения»... («Как я редактировал сельскохозяйственную газету»).
Насилие над здравым смыслом, над естественной природой вещей — это закон всей духовной, интеллектуальной жизни Америки.
Здесь Венера Капитолийская из произведения заурядного американского скульптора превращается в античную статую, созданную неизвестным, но гениальным художником, и в процессе этого превращения теряет нос, ухо и несколько пальцев на руке... («Венера Капитолийская»).
Здесь великий республиканец Бенджамен Франклин, который сделал столько «достопримечательного для своей родины и прославил ее юное имя во многих землях», славится прежде всего как автор «пошлых трюизмов, надоевших всем еще до Вавилонского столпотворения»... («Бенджамен Франклин»). Здесь сапожники танцуют в балете, а артисты балета шьют сапоги («Как я редактировал сельскохозяйственную газету»).
По мере нарастания сатирических мотивов переосмысляется характерная схема твеновского рассказа с его неизменным героем — «простаком».
Наивные иллюзии простака приобретают всё более определенный смысл: они основаны на его вере в реальность существования американской демократии. Наивный простак становится либо полковником Селлерсом, одурманенным предпринимательской лихорадкой позолоченного века, либо незадачливым претендентом на пост губернатора, имевшим наивность уверовать в непогрешимость американского парламентаризма, либо бедным трудящимся китайцем, подвергающимся бесконечным унижениям в «стране свободы».
Именно в эту эпоху, когда демократические иллюзии Твена начинают колебаться, появляется его первая детская книга «Приключения Тома Сойера». Начиная с этой книги, тема детства прочно входит в творчество писателя.
Детские книги Твена органически связаны с темой «наивного сознания», разнообразные варианты которой воплотились в его «простаках». Но в повестях о Томе и Геке, в исторической сказке «Принц и нищий» она получила особый, новый смысл.
«Простак» Твена был фигурой условной и смехотворной. На нем нередко лежал отпечаток «идиотизма» современной жизни с ее «извращенным» порядком вещей. Он отнюдь не всегда выступает в роли положительного героя Твена... Что же касается маленьких героев детских книг, то в них воплотились заветные чаяния и стремления самого Твена. Их сознание в целом — та гармоническая норма, которой измеряется ценность всех явлений жизни... Их образы возникли из стремления писателя взглянуть на мир глазами чистого, неиспорченного человека, показать глубокое несоответствие между жизненными условиями современного общества и здоровой, неизвращенной природой вещей.
С помощью своих маленьких героев он стремился «расколдовать» действительность, вернуть вещам их живые формы, снять с них безжизненный покров окостеневших, мертвых представлений. Показывая американскую действительность сквозь наивное, свежее детское восприятие, Твен раскрывал искусственность, условность, «противоестественность» тех отношений, какие господствовали в «демократической» Америке.
В детских книгах Твена, созданных в эпоху наивысшего творческого расцвета писателя, проявились наиболее сильные стороны его дарования. Ядовитое обличение «американского образа жизни» сочетается в них с широтой и смелостью реалистических обобщений, со свежестью и полнокровностью художественных образов. Впервые во всей полноте здесь раскрылась та тема красоты обыкновенной простой здоровой жизни, красоты простого здорового человеческого сознания, которая намечалась еще в его ранних рассказах. Именно поэтому их появление было великим событием в истории американской литературы. Они открывали перед ней новые перспективы художественного развития. Они представляли собой огромное завоевание нового, нарождающегося литературного направления — американского критического реализма.
Примечания
1. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XII, ч. II, стр. 177.
2. В.И. Ленин. Соч., т. 28, стр. 51.
3. Там же, т. 28, стр. 51—52.
4. В.И. Ленин. Соч., т. 28, стр. 51—52.
5. Там же, т. 28, стр. 51.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
