К началу 90-х годов все яснее становилось — и Марку Твену, и миллионам трудящихся США, — что их родина отдана на разграбление плутократам и монополистам, что при существующем положении вещей 994 человека из каждой тысячи «остаются в дураках», как утверждал Твен в романе «Янки при дворе короля Артура».
Эта мысль писателя составляет зерно сюжета в романе «Американский претендент» (1892), в котором писатель ставит перед собой вопрос: чего стоит американская демократия? Что дает она простому человеку? Ничего, — отвечает Марк Твен. Ничего, кроме нужды, тяжелого труда или еще более страшного — безработицы; ничего, кроме унижений и издевательств.
Марк Твен представил в романе две антагонистические силы, разделенные взаимной ненавистью, — голодного рабочего (Бреди) и сытого наглого буржуа (Марша). Взбесившийся буржуа травит больного рабочего «по праву». Таков закон американской жизни. По мнению героя романа виконта Бэркли, он хуже средневековой деспотии.
Анализируя частные бытовые конфликты, Твен показал в романе разложение буржуазной демократии: право собственника обесценило понятия «братство», «равенство», превратив их лишь в ширму, скрывающую стяжательский облик буржуа; это свое право буржуа выдает за единственно правильный, всеобъемлющий и непререкаемый критерий во взаимоотношениях людей. Марк Твен отвергает социальные принципы буржуазной демократии. Этот правопорядок приводит трудящихся к обнищанию, навязывает людям уродливые цели жизни, заставляет впустую растрачивать силы, ум и энергию. Последнее представлено в образе Селлерса, который в этом романе получает еще большую сатирическую гротескную заостренность, чем в «Позолоченном веке». Стремление к внезапному обогащению доводит Селлерса до невменяемости; его химерические прожекты принимают характер вселенской грандиозности. Всем этим Марк Твен подчеркивает устойчивость селлерсизма в американском обществе (между двумя романами легло двадцатилетие). Селлерс — энтузиаст американского практицизма — типичен в своем рвении «достичь максимальной выгоды при минимальных затратах» и получить доходы даже с мертвецов. Обыгрывание селлерсовских выдумок дает автору возможность сатирически изобразить суть американского бизнесменства.
Собственническим жизненным принципам Твен противопоставляет идею творческого, созидательного труда; носителями этой идеи делает американских рабочих (столяра Бэрроу и других).
Невиданная активность народных масс в конце 80-х годов настойчиво требовала от Марка Твена создания высокого героического образа.
Роман о французской народной героине Жанне д'Арк, начатый в 1892 году во Флоренции, оказался детищем сердца Марка Твена («Я писал его любви ради и не намерен был его продавать»)1.
Создавался он в сложной для писателя обстановке. Всеобщий кризис 1893 года в США, сопровождавшийся биржевой паникой, банкротством крупных банков, промышленных и торговых предприятий, угрожал Марку Твену разорением. Писатель жил в Нью-Йорке, стараясь отдалить финансовый крах своей издательской фирмы. Внешне он вел рассеянную жизнь вполне преуспевающего человека — балы, театры, званые обеды; у праздной нью-йоркской публики получил звание «красавца Нью-Йорка». Никогда в жизни Твен не произносил так много застольных речей — блистательных, остроумных и язвительных. Но тревога Твена не исчезала. Общее положение все ухудшалось, надвигалось разорение.
В это время у него появился новый «друг» и советчик — один из директоров «Стандарт-Ойл компани», финансист Роджерс. Сам факт этой «дружбы» знаменателен. Крупные монополии, к которым принадлежал и нефтяной трест, старались вовлечь в орбиту своего влияния интеллигенцию страны. Монополии субсидировали университеты, профессоров и студентов, газеты и журналистов, церкви и пасторов.
Марк Твен, славившийся своей неподкупностью, не мог являться соучастником какой бы то ни было сделки. Но ему можно было оказать «дружескую услугу» и дать «деловые советы». В момент всеобщей паники и перспективы разорения подобное «внимание» должно было вызвать у писателя чувство признательности. Сделать Марка Твена обязанным по отношению к «Стандарт-Ойл компани» — значило многое. Роджерс занялся делами Марка Твена и... помог ему стать банкротом. Фактически это было неизбежно. Роджерс сделал это очевидным и тем облегчил болезненную операцию.
Твен оказался необычайным банкротом: больной и престарелый, он предпринял кругосветное лекционное путешествие и, «трясясь вокруг чертовой вселенной» (Африка, Европа, Азия, Австралия) весь 1897 год, заработал такую сумму денег, что расплатился с кредиторами «доллар за доллар».
Удивительным было самочувствие Марка Твена после разорения. Твен почти ликовал: банкротство освобождало его от всех опостылевших забот, тревог и огорчений деловой жизни. Он писал в 1894 году: «Прощайте, надолго прощайте, дела! Я никогда не коснусь вас снова. Я буду жить в литературе, я окунусь в нее, я буду упиваться ею, я буду плавать в чернилах! «Жанна д'Арк»! Но все это преждевременно; якорь еще не брошен»2.
Но книга уже создавалась и писалась легко («сама себя писала», «история писалась сама, я просто держал перо»), захватывала автора целиком. Читая домашним отрывки, он плакал. Подобно Бальзаку и Диккенсу, Твен относился к своим героям, как к живым людям. В письме от 29 августа 1895 года он сообщал: «В шесть минут восьмого вчера вечером Жанна д'Арк была сожжена на костре»3.
Роман с длинным названием, выдержанным в манере старинных рукописей: «Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта (ее оруженосца и писца), переведенные Жаном Франсуа Альденом на английский язык с неизданного манускрипта, хранящегося в Национальном архиве Франции», появился отдельным изданием в 1895 году.
Марк Твен находился в зените славы. Для американцев он уже давно превратился в национальную реликвию, которую они берегли мало, но гордились ею много.
Американская буржуазная критика склонна была расценивать «Жанну д'Арк» как роман, имеющий мировое значение, но истинное содержание произведения не было ею понято.
Образ Жанны д'Арк в романе Марка Твена имел и для писателя и для американского читателя того времени глубокий социальный смысл. Твен отвечал на вопрос: что может возвысить человека, поднять его над узостью, ограниченностью и бессмысленностью буржуазной жизни?
В нем Твен раскрыл понятие героического как понятие человеческого в самом высоком и лучшем смысле этого слова. Героическое обрисовано как естественная потребность мыслящего и чувствующего существа и как необходимый результат сложившегося исторического развития. Это хорошо показано в начале романа, когда формируется сознание Жанны-подростка. Глухая пора в истории Франции. Три четверти века страну топчут и опустошают полчища чужеземцев, три четверти века французская армия терпит бесчисленные поражения. В роман вплетается глубоко волнующая сцена: девочка отдает свой ужин путнику, которого черствый и грубый отец Жанны гонит за порог. Оборванный, голодный странник оказался одним из солдат несчастной армии Франции. Накормленный и обласканный Жанной, он рассказывает о трагедии военных поражений, заканчивая скорбную повесть патетической песнью о непобедимом Роланде. Этот эпизод из IV главы романа поражает экономией художественных средств. Страдания целого народа воплощены в судьбе несчастного солдата; в то же время он — носитель героических традиций Франции; вся сцена воспринимается как залог славного будущего, как прелюдия тех побед, которые одержит Жанна вот с такими соратниками, чей дух жив и не сломлен.
В подвигах Жанны нет чуда — желает сказать Твен. В солдате он увидел приглушенные неудачами, но неиссякаемые народные силы, родники духовного величия и воли к победе. В этом же эпизоде показано зерно характера героини романа: любовь к людям, самоотверженность (ребенок отдает голодному свою чашку с похлебкой, несмотря на грозные окрики отца), стойкость и отвага (девочка одна защищает путника), сердечная забота, выраженная в немедленном действии (пока остальные ведут словесный спор, заслуживает ли путник пищи, — Жанна уже его накормила).
Горе, позор, военные неудачи — все это острой болью отдается в сердце юной Жанны. Несчастья родины формируют ее сознание, зовут на подвиг.
«У Жанны д'Арк, — пишет Твен, — любовь к отечеству была не только чувством, но и страстью. Жанна была гением патриотизма».
Чудесные «голоса» Жанны изображены Твеном как думы девушки.
«— Что же они говорят тебе, Жанна?
— Разное. Все о Франции».
Душевная сосредоточенность, поглощенность юного существа думами о судьбе родины представлена в «голосах». К этому психологическому чуду Твен подводит читателя после тщательной подготовки, лишая эту часть биографии героини малейшего налета мистики. «Чудесное» представлено естественным. «Сверхъестественные» знания Жанны также показаны Твеном реалистически — как опыт народа.
Центральная часть романа, посвященная военным операциям Жанны, снятию осады с Орлеана, написана в торжественных, патетических тонах. Жанна «олицетворяла собою армию», «олицетворяла Францию». Над всеми этими страницами царит «восторг народный». «Франция, привыкшая отступать, снова пойдет вперед; Франция, научившаяся пресмыкаться, повернется лицом к врагу и нанесет первый удар». Твен славит народ, рвущийся к битвам, слагает панегирик во славу народного вождя.
Вот почему он не задерживается на явлениях, которые затормозили бы этот порыв и победную поступь окрыленного народа. Так, например, Марк Твен старательно обходит все экономические вопросы, связанные с походом Жанны, оставляет их нерешенными, вернее сказать — решает по-сказочному. Общий тон романа возвышен; чтобы создать эпический колорит, Твен часто прибегает к патетической гиперболе.
Но это не единственная тональность произведения; роман богат другими оттенками словесно-интонационной выразительности. Язык автора и юмористичен4, и лиричен, и патетичен. Иногда Твен многословен, иногда лапидарен — в зависимости от цели, которую он ставит перед собою. Драматическое и смешное, веселое и грустное, поставленные рядом и жизненна оправданные, действуют неотразимо и обаятельно не только потому, что контрастируют друг с другом, а вследствие того, что при этом проявляются разные грани жизни, раскрываются различные стороны характеров.
Читая чужие книги, Твен иронизировал по поводу «восковых фигур» в романах Вальтера Скотта и восхищался теми произведениями, в которых «характеры реальны, из тела и крови»5.
Его Жанна — реальный, живой образ. Он заставляет ее до слез хохотать над юмористическим рассказом своего дяди Ласкара о том, как тот верхом на быке ездил на похороны; по-детски радоваться ленточке, присланной в подарок матерью; горько плакать над письмом из дома.
Твен показывает Жанну в бою и в воинской среде, в гуще ликующей народной толпы и в изнурительном походе, в королевских, апартаментах, в общении с придворными лицемерами и во время беседы с крестьянами. И какой бы эмоциональный подтекст ни имели эти сцены — всюду Жанна на большой человеческой высоте.
У Марка Твена есть статья «Жанна д'Арк», в которой он называет героиню «совершенно исключительной личностью, которую когда-либо создавало человечество»6.
В романе Твен использует эту «исключительность» особым образом. Жанна — редчайшее исключение лишь в придворной среде, но не в среде народа; она была чудом только для растленного королевского окружения, но не для масс французского народа. Все лучшие качества Жанны, так выгодно отличающие ее от жалкой придворной черни, — это качества народа.
Писатель противопоставляет пламенную уверенность в победе Жанны д'Арк трусливой нерешительности и безволию короля Карла; блестящий, ясный ум девы-полководца — трусости военного совета; страстную любовь Жанны к родине — изменнической политике двора; стойкость, мужество и верность героини — подлости короля Карла, отдавшего ее в руки изменников в священнических рясах. Эта же контрастность видна и в языковых средствах романиста. Жанна — «душа целого народа», «солнце, способное растопить целые потоки и заставить их кипеть». Карл VII — «бедный тростниковый король», ведомый изменником Тремуйлем.
Марк Твен верен своим принципам реалистической тенденциозности, которые он сформулировал в статье «Литературные преступления Фенимора Купера»: «чтобы читатель полюбил хороших людей в произведении и возненавидел бы плохих». Твен «плюет мысленно» на могилу епископа Пьера Кошона, председателя суда в Руане над Жанной д'Арк.
Вот портрет Кошона: «Когда я снова взглянул на дородного председателя, пыхтевшего и сопевшего в своем кресле, и увидел, как колышется его толстый живот, и заметил жирные складки его тройного подбородка, его шишковатое и бородавчатое лицо, покрытое багровым пятнистым румянцем, его отвратительный расплюснутый нос, его холодные и злые глаза... — то мое сердце сжалось еще больше».
Дикий кабан в образе человека! Эта жирная свирепая туша растерзает Жанну д'Арк. Именно таким зверем только и может быть «судья» Жанны. Человеку (а не зверю) не под силу было бы поднять руку на «героическое дитя Франции».
О том, что Твен обдуманно создал такой образ, свидетельствуют последующие страницы романа, где он обыгрывает каламбур: имя судьи Cauchon в устной речи звучит как cochon (свинья).
Композиционно сюжетный материал произведения расположен писателем так, как будто Жанна д'Арк все время идет на приступ, мобилизуя для этого все свои физические и духовные силы. Автор воздвигает вокруг своей героини двойной ряд препятствий: она должна одерживать победы над англичанами, от которых французы терпели поражения больше полувека, и все время сражаться с более коварным — внутренним врагом: с французскими генералами, военным советом, придворными, духовенством, с самим трусливым и безвольным королем. Это они возводили на пути Жанны стену из обманов, лжи, хитросплетений, нарочитых проволочек, клеветы и прямого предательства. На разрушение этих препятствий у Жанны уходило больше времени, чем на штурм вражеских крепостных стен.
Новая для Марка Твена героическая тема о народной войне и героизме масс появляется в его творчестве не случайно.
Роман о народной героине, о бойце и организаторе народных масс написан в те годы, когда мощный протест рабочих и фермеров США охватывал всю страну. Воспитательное воздействие такого романа трудно переоценить. Марк Твен, чутко отзывавшийся на все значительные события, шел в шеренге передовых людей своей эпохи. Он искал и находил в истории человечества сюжет, повествующий о боевой мощи народа. Если в «Янки при дворе короля Артура» Марк Твен высказался за необходимость решительного действия, направленного против тирании, то в «Жанне д'Арк» изобразил пафос народной борьбы, непобедимость народного коллектива, сплоченного и спаянного силою вождя.
В годы буржуазного террора, кровавых расправ с протестующим народом, позорных судебных процессов над рабочими вождями Марк Твен создал образ положительного героя из народа, в котором была сконденсирована духовная сила, цельность, всепоглощающая общественная активность и такое полное служение идее, когда человек и его жизнь безраздельно отданы ее осуществлению.
* * *
В 90-е годы Марк Твен выступает как разоблачитель агрессивных тенденций монополистов7. Антиимпериалистические позиции Твена определялись его тесной связью с жизнью народа, восставшего против монополий, агрессий и насилий.
Книгой «По экватору» (1897) завершается творчество Марка Твена доимпериалистического периода. В этих очерках писатель уже выступает против того, что вскоре окажется наиболее характерным для американского и мирового империализма8.
«По экватору» — последняя и самая, печальная книга путешествий Марка Твена. Это вдумчивое созерцание и оценка всего, что проходит перед глазами писателя, отягченного житейским опытом, разочарованиями и личными утратами. Произведение создавалось в атмосфере семейного горя: в 1896 году Твен потерял старшую, самую любимую дочь Сюзанну, которую он считал талантливой и возлагал на нее большие надежды.
Твен отправился в кругосветное лекционное турне, будучи совсем больным — проводил в постели все время, кроме того, когда нужно было передвигаться или идти читать комические «лекции». Неимоверным трудом заработал Твен сумму, нужную для расплаты с кредиторами («это было просто этическим долгом», — говорил он). «Деньги разметали нас по белу свету», — горестно восклицал больной и потрясенный несчастьем Твен в Европе, в то время как его жена спешила через Атлантический океан к умирающей дочери.
«Жить значит страдать». «Жалейте живых, завидуйте мертвым». «Опыт научает нас легко переносить несчастье — чужое, я хочу сказать». Такими максимами из «Календаря Уильсона»9 Твен предваряет главы своей книги. Окраска каждой главы идет в унисон с эпиграфом.
Престарелый Твен оглядывается на пройденную жизнь. Она могла бы быть ярче и радостней. Могла бы... И он заносит в «Календарь Уильсона»: «Морщины должны быть лишь следами улыбок».
На первый взгляд кажется, что «По экватору» — произведение без определенного плана, без деления материала на важный и второстепенный, что автор позволяет жизненному потоку свободно струиться сквозь его сознание, задерживая в нем только что-либо его поразившее, безотносительно к тому, большое это явление или малое. Увидев, как жирный немец ударил слугу-индуса по лицу, Твен буквально потрясен. Картины далекого детства, избиение негров-рабов, встали перед его глазами. Твена поражает бедность и покорность индусов. Слуга-индус поутру чистит до блеска ботинки своего господина. «Он был босой, утро — холодное, морозное», — пишет Твен. Слуги-индусы спят на каменном полу у двери хозяина.
Случайно ли все это, что так настойчиво фиксируется Марком Твеном? Нет. Описывая Австралию, Твен сообщал друзьям из Мельбурна: «То, что интересует во время путешествия, это, во-первых, народ; затем все новое и, наконец, история тех мест и стран, которые мы осматриваем»10.
Твен полон глубокого участия к туземцам различных колониальных стран, жизнь которых он наблюдал во время своего кругосветного путешествия, — к этим красивым, сильным людям, придавленным «железной пятою» «цивилизации».
«В моем представлении, — писал Твен позже в одном из писем, — цветной так же уважаем, как и другой человек; между ними нет никакого существенного отличия, кроме физического строения. Я говорю — для меня нет...»11
Это-то чувство и приводит Марка Твена к резкому осуждению европейских колониальных режимов в странах Азии, Австралии, Африки.
«Две трети человеческого рода, обрати внимание», — говорил Марк Твен дочери Джейн, подчеркивая численность цветных рас на земном шаре.
В книге «По экватору» Твен приводит документальные свидетельства из истории колониализма, рассказывает о том, что австралийцев белые завоеватели «истребляли, как гадин», вплоть до отравления мышьяком, считает, что «цивилизация» для туземного населения — «медленное убийство голодом и алкоголем», что отношение белых к ним было и остается «разбоем и насилием». В Австралии белые сократили численность местного населения на восемьдесят процентов! Эти страшные факты подсказывают Твену сравнение: с горькой иронией он утверждает, что способ истребления австралийцев мышьяком кажется ему «более гуманным, решительным и, пожалуй, менее жестоким, нежели другие способы, освященные обычаем». И дальше следует прямое указание на политику американской буржуазии по отношению к неграм — на работорговлю, суды Линча и т. д.
Он глубоко возмущается поведением французских колонизаторов в Каледонии, где у туземцев отнимают их кофейные плантации, какао, бананы, хлебные поля и взамен этого дают два франка на выпивку в кабаке. «Это ли еще не разбой, не насилие, не медленное убийство голодом и алкоголем!» — восклицает Твен.
В этих очерках так же, как и в романе «Янки при дворе короля Артура», писатель проявляет горячее сочувствие к тем, кто восстает против угнетателей. Каждый раз, когда он наталкивается на факт активного сопротивления народов колоний их белым притеснителям, Твен не скрывает своего одобрения и восхищения. С пафосом описывает он героическое сопротивление трехсот человек (мужчин, женщин и детей) одного из племен тасманцев, которые в течение четверти века сопротивлялись сорокатысячной армии англичан.
Писатель сожалеет, что у этих храбрых и мужественных патриотов — «спартанцев Австралии», как называет он их, — не было поэта, чтобы воспеть их отвагу и беспримерную любовь к своему отечеству.
Твен считает, что самая большая опасность для порабощенного народа — поверить в «доброту» поработителя. Он утверждает: племя тасманцев в течение десяти-двенадцати лет вымерло в неволе, потому что поверило предателям-«миротворцам», дало себя разоружить и «цивилизовать».
Твен высмеивает кичливость белых, убежденных в превосходстве своей культуры над культурой колониальных стран; описывает характер, быт, нравы, искусство «дикарей», находит в них массу качеств — моральных, физических, эстетических, возвышающих их над белыми. Претензии колонизаторов на «превосходство» их расы Твен называет наглыми и комическими.
«Есть только одна примечательная разница между средним цивилизованным человеком и средним дикарем: первый позолочен, а второй — раскрашен», — делает Твен ироническую запись в дневнике12.
В книге он дает реалистические зарисовки быта белых «господ» — шалопаев и пьяниц из богатых семейств Канады и Англии. Писатель характеризует их одним словом: «негодяи».
Твен испытывает величайшее уважение к культуре и людям Востока (подчеркивает это библейской патетичностью своего языка: «Индия — колыбель человеческого рода, родина человеческого языка, мать истории, бабка легенды, прабабка предания!»), говорит, что «американцы должны позаботиться» о том, «чтобы самим с их помощью подвинуться вперед хоть немного».
. Большой определенностью и резкостью отличаются суждения Марка Твена об обострившихся англо-бурских отношениях. Твен попал в Африку в то время, когда там начинался конфликт, спровоцированный Англией. Он тщательно изучает сложившуюся обстановку и с большой точностью определяет весь ход провокации, сфабрикованной английским министром Сесилем Родсом13, явившимся, по определению В.И. Ленина, «главным виновником англо-бурской войны»14. Твен характеризует Сесиля Родса как ловкого и наглого спекулянта. «Сесиль Родс, — пишет Твен, — министр-президент Капской колонии, миллионер, основатель и директор так называемой колонии Чартред, уже много лет лелеял мысль соединить все южноафриканские земли в одно большое государство под защитой и ширмой британского флага».
Твен анализирует методы и действия провокатора Родса, который действительно посеял и взрастил междоусобицу среди представителей двух политических партий Трансвааля; недовольных трансваальским правительством он снабжал оружием, порохом и деньгами. Входя в детали кровавой и грязной игры британских империалистов в Африке, Твен раскрыл суть английской колониальной политики: «разделяй и властвуй». Однако холодный анализ — не стиль Марка Твена. Свое политическое исследование он сопровождает страстным выражением негодования и презрения. Сесиль Родс для него «дьявол в образе человека, каким его называет весь мир». Твена возмущают диктаторские замашки империалиста Родса, считающего, что «народ его собственность»; Твен сулит Родсу «быть повешенным» и дает «обет»: «Когда его вздернут, я непременно куплю себе кусок той веревки».
Книга «По экватору» заканчивается описанием несметных богатств земли буров: алмазных копей, груд бриллиантов; эти сокровища и явились притягательной силой для алчных Родсов и Чемберленов. Спустя несколько лет Марк Твен охарактеризует поведение агрессоров, которые зарятся на богатство чужих стран, такой сатирической «заповедью»: «Любите имущество своего соседа, как свое собственное». В этой злой и меткой фразе Твен выразил суть и форму политики империалистов: грабеж, прикрытый благочестием.
«По экватору» — одно из самых искренних, смелых и обличительных произведений Марка Твена, в котором проявился его талант публициста — уменье увидеть главное и существенное, определить его смысл и значение, указать на корни явления и показать его развитие. Произведение это свидетельствует о широких общественно-политических интересах писателя. Марк Твен ратует здесь за равенство рас и народов земного шара; осуждает колониальные захваты и считает кровавую историю колониализма позором для человечества, резко протестует против политики империалистов в Африке; защищает право народов колоний на независимость; показывает их как создателей больших духовных ценностей.
* * *
Критический реализм, выражаясь словами Белинского, дал «поэтический анализ общественной жизни». Это определение может быть применимо и к Марку Твену. Он критикует отрицательное и поэтизирует то, что считает положительным. Вот почему художественными средствами Твена являются не только сатира, ирония, юмор, но и патетика, лиризм, а иногда и горячая восторженность. В Любом возрасте Марк Твен сохраняет молодую пылкость чувств. Во всех его произведениях есть образ автора — человека с задором и бурным темпераментом, которые проявляются то в резком негодовании, то в горячем одобрении, то в ироническом подтексте, то в патетическом восхищении, то в язвительности и сарказме. Очень часто в своих обличениях Твен апеллирует не к рассудку, не к праву, а к человеческому чувству — благородству, мужеству. И достигает успеха именно потому, что сам проявляет подкупающую непосредственность, пылкость чувств и большую человеческую сердечность.
Для Твена глубокая эмоциональность произведения — одно из важнейших доказательств его художественности. В этом отношении его взгляды совпадают с суждениями великого русского сатирика, который считал подлинным художником лишь того, кто «рвет сердце человека»15.
Марк Твен при этом объективно показывает несовместимость интересов народа и правящей верхушки. Последнее и составляет основу глубокого социального конфликта в его наиболее значительных произведениях.
Драматический конфликт у Твена всегда выражает столкновение направленных друг против друга идей. Определяет он собою не только содержание самого произведения, но характеризует ту борьбу, которую с помощью этого произведения ведет автор в реальной жизни. Так, например, сделав в «Жанне д'Арк» основою драматического конфликта отношение к родине со стороны народного вождя и королевской клики, противопоставив патриотизм и героизм Жанны предательству и трусости короля, Твен тем самым создал выразительную аналогию к современности: заговорил о политической деградации правящей верхушки. В годы, когда интересы бастующих рабочих предавали все, начиная от профсоюзных «боссов» и кончая конгрессменами США, когда трудом фермеров торговали банки и железнодорожные компании, — эта тема оказалась весьма актуальной.
Нужды народа, его моральные критерии, искусство народа, его чаяния — все это было для Марка Твена объектом пристального внимания, опорой, источником вдохновения и мерилом.
В его реалистическом методе ясно проступает стремление (и умение) с помощью художественных образов отразить характерное своеобразие исторического момента.
Писатель не может изобразить конфликты, не будучи сам вовлечен в их течение — умом, сердцем. Успех книги любого писателя зависит от сопричастности к конфликту, от связи писателя с жизнью и культурой общества. Марк Твен называет этот сложный процесс воздействия жизни на художника «впитыванием», когда рисует свой идеал «отечественного романиста». Помимо этой «художнической ощупи» (выражение Добролюбова по отношению к Гоголю), есть еще и сознательное отношение писателя к создаваемым образам. Оно-то и способствует тому, что художественное изображение жизни помогает становлению самосознания читателей, привносит в искусство элементы познания.
Когда Марк Твен в своих литературно-критических статьях утверждает, что романист должен быть историком общества, хранителем национальных художественных традиций — он защищает важнейшую философскую идею: художественное творчество — одна из форм познания действительности.
Художественный стиль Марка Твена шел вразрез с эстетикой бостонских «браминов», сторонников «нежной традиции», декадентствующих писателей. Мещанским идеалам «семейного очага» в поэзии, защитникам обывательской «хорошести» в литературе, воинствующим апологетам «чистого искусства», деляческому практицизму безыдейных литераторов, утрированной гладкости, округленности, «журчащей струйности» в безликой поэзии — всему этому Марк Твен противопоставил свое идейное искусство, свой мускулистый стиль «неистового калифорнийца».
«Я не знаю ни одного писателя вашего поколения, — писал Марку Твену видный американский историк Эдвин Паркер, — у которого был бы такой могучий, выразительный и колоритный язык, как у вас»16.
В библиотеке Калифорнийского университета в Лос-Анжелосе имеется книга, принадлежавшая Марку Твену. Это первое издание сборника рассказов Брет Гарта — «Счастье Ревущего стана и другие рассказы» (1870).
На полях книги рукою Марка Твена сделаны пометки. Они очень типичны, свидетельствуют о придирчивой требовательности писателя к языку художественного произведения, — к деталям повествования, к строению образов.
Вот две из них. В первой речь идет о несообразностях в описании сцены похорон Компаньоном Теннесси своего друга. Твен подчеркивает соответствующее место у Брет Гарта и замечает: «Не желая быть сверхкритичным, я вынужден сказать, что Компаньон Теннесси проделал что-то невозможное для одного человека — разве только он опустил гроб стоймя и похоронил беднягу перпендикулярно»17.
Читая рассказы Брет Гарта, Марк Твен видел описываемое так, как будто сам присутствовал при похоронах «бедняги», зарытого «перпендикулярно».
Вот откуда проистекает реалистическая убедительность художественной манеры самого Твена.
Вторая пометка представляет собой развернутый вопрос писателя:
«Верно ли изображает художник человеческую натуру, когда заставляет своего героя радушно принимать человека, содеявшего против него преступление, которое никогда не может быть забыто? И не только радушно принимать, но и любить его безумной девичьей любовью, и зачахнуть, и умереть, потеряв его?»18
Твен заботился не о правдоподобии деталей, но о правде жизни. В данном случае его замечание попадает, что называется, не в бровь, а в глаз: Брет Гарту свойственна мелодраматическая эксцентричность, которая отзывалась неестественностью. Поразить Необычайным для него было важнее, нежели сохранить реалистический тон. Заняв неверную исходную позицию, Брет Гарт потом множил ошибки, когда пытался сгущением красок усилить эффект. У Твена наоборот — даже сатирическое заострение и гротескное преувеличение выглядят правдоподобными потому, что в их основе обычно лежит истинное жизненное явление.
Так, например, образ Эндрью Ленгдона — хищника, стяжателя, ханжи, человеконенавистника — не кажется неестественным. А между тем при его создании Марк Твен прибегает к сатирическому заострению. Достаточно обратиться к свидетельству современных историков, чтобы увидеть, насколько правдив был Марк Твен, когда выписывал образ Эндрью Ленгдона.
Вот что сообщает У. Фостер о нравах конца XIX века:
«Это была оргия «свободного предпринимательства», и над всем господствовал закон джунглей. Капиталисты грызлись меж собой, как изголодавшиеся тигры над богатой добычей; их добычей были промышленность, природные ресурсы и народ Соединенных Штатов. Без зазрения совести они крали друг у друга железные дороги и посылали вооруженные банды для уничтожения нефтеперегонных заводов конкурента»19.
У Твена Эндрью Ленгдон только молится «об урагане, который разрушил бы надшахтные строения и затопил бы шахты Северо-пенсильванской компании», конкурирующей с ним.
Оказывается, у Марка Твена оставался большой «запас»; образ Ленгдона мог бы быть еще более гротескным.
Природа художественного образа предполагает органическое единство трех функций искусства — познавательной, воспитательной, эстетической.
Тип, наблюденный в действительности, делается литературным типом, когда писатель-реалист показывает, какие силы породили этот тип, какая почва его питает, какие чувства он вызывает.
Так Марк Твен, сатирически определив период американской истории начала 70-х годов как «позолоченный век», изобразил начавшееся вырождение буржуазной демократии и засилие власти денег в незабываемых образах Селлерса, Дильворти. Эндрью Ленгдон — художественное воплощение американского буржуа более позднего периода. Западноевропейская литература знавала Тартюфов — маска святоши скрывала стяжателя и развратника. Твен же создал специфически американский образ ханжи и хищника. Ленгдон обладает такой наглостью, его стяжательство принимает такие поистине чудовищные размеры, что Тартюф кажется младенцем по сравнению с ним.
Определить главную отрицательную черту сатирического типа, снабдив ее локальной окраской, придающей типу яркость и убедительность, — это и значит дать законченное художественное воплощение социального явления, — то есть проявить большую зоркость и понимание происходящей общественной борьбы.
Задача сатирика заключается в том, чтобы дать «главное определение человека», как говорил Салтыков-Щедрин20. Очень часто это представляет собою настоящий гражданский подвиг со стороны писателя: ему нужно иметь отвагу и решимость.
Создать тип Эндрью Ленгдона для Марка Твена означало отделить себя от класса эксплуататоров, чьим воплощением был Ленгдон; создать этот тип значило показать нравственное одичание общества эксплуататоров, загнивание господствующего класса.
Ведущее качество характера героя реалистического произведения всегда приводит к постижению общественной сущности данного типа и его социальной группы. Вместе с тем художественное изображение типа вызывает сложную гамму чувств; в данном случае сатирический образ Ленгдона вызывает ненависть, негодование, презрение. Все это — активные чувства, их можно зачислить в разряд могучих факторов общественного воспитания человека.
Примечательно, что сатирические персонажи Твена напоминают скорее сатирические маски, а не живые лица. Они неподвижны в своей карикатурности, хотя и показаны во внешнем движении (бойкий политический авантюрист Дильворти «облетал» десятки провинциальных городов в поисках популярности у избирателей). Но они внутренне инертны и духовно убоги: закостенели в одном стремлении. Вот почему Твен рисует их как маски.
Наоборот, положительные герои у Марка Твена наделены богатой духовной жизнью, способностью к энергическим действиям, захватывающим в свою орбиту и других людей.
Есть одна наиболее выразительная черта у твеновских положительных героев: они в движении, в развитии, идут навстречу жизни. У Твена нет одинокого положительного героя, его герой — всегда с людьми и для людей. Такой облик героя таит в себе огромную поэтическую силу.
В литературе тип является в виде вполне определенной личности, со всеми чертами живого человека. Так, Гек Финн в двух романах Марка Твена показан таким же суеверным мальчиком, как и окружающие его люди. Эта черта, характеризующая среду, нравы, является типичной, но в то же время она индивидуальна: с помощью суеверий и отношения к ним Гека Финна показана эволюция его сознания и характера. Мальчик предстает вначале трепещущим существом, пугающимся потусторонних сил. Для автора это служит источником комических ситуаций. Но с каждой сценой писатель меняет тон. Он как будто идет вслед за своим героем, отмечая изменения в его духовном развитии и освобождение сознания Гека Финна (и Тома Сойера) от суеверий.
Суеверия, как своеобразная художественная антитеза, оказались необходимым фактором: преодолевая их, мальчики укрепляли волю, учились владеть собою, закаляли характер, узнавали чувство товарищества (через страх — на помощь к другу). Без всего этого не было бы в романе «Приключения Гекльберри Финна» ответственнейшей сцены в лесу, когда Гек Финн, встретив беглого негра Джима, «внезапно» решает спрятать его и встать на его защиту. Эта «внезапность» тщательно подготовлена автором. Гек Финн созрел для этого действия. Марк Твен показал процесс кристаллизации чувств, становления характера в целой гамме индивидуально окрашенных переживаний и приключений.
У героев Марка Твена всегда есть одна или несколько черточек, без которых не могло бы проявиться главное и ведущее качество их характеров. В Томе Сойере — книжность, в Селлерсе — фантазерство и мечтательность, в Уильсоне — страсть к дактилоскопии, в янки — универсальный практицизм и изобретательность, и т. д. Типы Твена живут в сознании читателя благодаря этим зримым чертам их индивидуального облика. Нельзя представить Тома Сойера без его драчливости, дерзких проделок и нежных сцен с Бекки; Селлерса — без увлекательного и вдохновенного вранья; янки — без кипучего дела и технических выдумок; Гека Финна — без любви к реке и лесу; Берроу — без горячих споров и дискуссий.
Яркие и запоминающиеся образы в произведениях Марка Твена требовали от автора разнообразия литературных форм.
Творчество зрелого Марка Твена поражает богатством художественных средств. Характерно, что каждый вновь появившийся роман Твена имеет новую, особую жанровую окраску: «Принц и нищий» — роман-сказка, «Приключения Тома Сойера» — нравоописательный роман, «Приключения Гекльберри Финна» — социальный, «Янки при дворе короля Артура» — фантастический, «Пустоголовый Уильсон» — детективный, «Жанна д'Арк» — героический. Причем каждый из них имеет не только одну жанровую тональность, но и массу дополнительных жанровых «обертонов». Так, в «Американском претенденте» — целая гамма жанровых оттенков, от бытового романа до пародийного, сатирического.
Еще большее жанровое разнообразие наблюдается в рассказах Марка Твена. В социально-политических, фантастических, бытовых, детективных, антирелигиозных, философских, в рассказах-памфлетах, в литературных пародиях Марк Твен стремится отразить различные грани жизни, разнообразные ее явления и оттенки.
Марк Твен любил давать предисловия к романам и рассказам. Так, в предисловии к «Принцу и нищему» Твен указывает на сказочный характер повествования; к «Приключениям Гекльберри Финна» — на разнообразие фольклорного материала, использованного в романе;
к «Письмам китайца» — на реалистическую достоверность рассказа; к «Позолоченному веку» — на политическую направленность романа.
В предисловиях он излагает свои взгляды на литературу и ее гражданские обязанности, истолковывает свои воззрения, указывает на своеобразие художественного раскрытия смысла произведения, на особенности жанра и т. д. Предисловия подчеркивают сознательную тенденциозность писателя, говорят о желании донести до читателя свое произведение таким, каким его задумал автор. Являются они и свидетельством той душевной тревоги, которую испытывал Твен: он боялся, что публика его недооценит, не поймет, или поймет превратно.
Марк Твен — писатель, поднимавшийся до значительных и важных обобщений, — был в то же время очень «личным» во всех своих произведениях. В его рассказах, романах, очерках и книгах путешествий можно найти черты его собственной биографии — как он написал первые юмористические стихи, как долбил киркой твердые кварцевые породы Невады, как голодал в Сан-Франциско, как обанкротился, как ненавидел президента Теодора Рузвельта, как любил жену, как дрался с издателями. Подобно Л.Н. Толстому, чьи произведения являются огромной дневниковой записью, или Гете, который называл свое творчество исповедью, — Марк Твен был субъектом и объектом собственного творчества. Рассказ от первого лица, занявший прочное место в его литературном обиходе, помогал сохранить живость и непосредственность повествования, сберечь эмоции пережитого.
В литературу при этом вовлекалось богатство и разнообразие народного американского языка, что, в свою очередь, способствовало дальнейшему развитию и демократизации литературного языка США, закрепляло бытовую характерность стиля американского реалистического романа.
Именно народные диалекты придали литературному языку Марка Твена простоту, идиоматичность, живость в диалоге, образность, медленный ритм, подчеркивающий иронический смысл, юмористические сочетания и сравнения вроде: «festive ass» (праздничный осел), «gentile idiot» (нежный дурак), «имел не больше тревог, чем счетчик», «зевнул так широко, что задел верхней челюстью за гвоздь над дверью» и т. д.
Языку Твена чужда безликая, выутюженная правильность. Когда Оливия Клеменс, заботившаяся о сохранении буржуазных приличий в книгах мужа, вычеркивала из них резкие характерные твеновские словечки, писатель энергично протестовал. «Ты лишаешь силы английский язык!» — говорил он.
Твен часто обращался к народным идиоматическим выражениям, пословицам и поговоркам, чтобы описываемому придать большую выразительность. По словарю, составленному американскими лингвистами Р. Рамзаем и Ф. Эмберсоном, у Марка Твена насчитывается 423 таких выражения, и 161 из них создано самим писателем.
Марк Твен, вводивший народный разговорный язык в состав литературного языка, способствовал образованию национального американского языка, который в настоящее время получил название «американ инглиш». Стефан Гейм с трибуны Второго съезда советских писателей справедливо сказал об американском языке, что это «язык Джефферсона и Линкольна, Марка Твена и Теодора Драйзера».
Примечания
1. Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 376. Твен разделял свои произведения: одни он писал по заказу «для рынка» («Закаленные», «Странствования заграницей», «Том Сойер — детектив», «Том Сойер за границей»), другие — «для сердца» («Принц и нищий», «Старые времена на Миссисипи», «Жанна д'Арк»).
2. «Mark Twain's Letters», v. II, p. 607.
3. «Mark Twain's Letters», v. II, p. 624.
4. Твен — американец с головы до пят — не в состоянии воспроизвести в своем романе галльский народный юмор. Поэтому комический элемент в романе представлен в специфически американском колорите: в роли простака, не подозревающего о своем комизме, выступает дядя Жанны — Ласкар, в роли вдохновенного хвастуна — Паладин. «Вранье» Паладина в кабачке очень напоминает хвастливые разговоры плотовщиков из IV главы «Жизни на Миссисипи», а по степени увлеченности своими рассказами Паладин сродни Селлерсу. «На той дороге, — рассказывает Паладин, — была грязь непролазная — я вымостил ее телами убитых. Бесплодна была земля в окрестной стране — я удобрил ее кровью. То и дело меня просили удалиться из первых рядов, потому что некуда было двинуться из-за множества моих жертв. И ты—ты, неверный! — утверждаешь, будто я просидел все время на дереве!..» Ответы приятелей Паладина тоже выдержаны Марком Твеном в духе американского юмора: «Тебе следовало бы обмотать вокруг шеи свой длинный язык да заткнуть его конец себе в ухо», — говорят они хвастуну.
5. «Mark Twain's Notebook», p. 267.
6. Mark Twain, Literary Essays, N.Y. 1918, p. 383.
7. Уже в «Томе Сойере за границей» (1892) немало едких выпадов против американских империалистов, посылающих в колонии миссионеров впереди солдат. В этой повести очень выразителен разговор мальчиков о крестовых походах. Том Сойер-книжник предлагает Геку Финну устроить крестовый поход: «Наш долг — захватить святую землю». Гек возражает: там же живут люди, у них нельзя отбирать землю, как нельзя отбирать ее и у фермеров. Диалог этот так построен, что в суждениях Тома Сойера дана пародия на политику правящих верхушек и буржуазной прессы, лицемерно прикрывающих агрессии, а в репликах Гека Финна воплощено отрицательное отношение американского народа к колониальным захватам.
8. Именно поэтому печать США встретила книгу с плохо скрытой враждебностью: «мрачная картина», Марк Твен перестал быть юмористом, стал моралистом, чуть ли не мизантропом, во всяком случае, «человеком без надежды». Английские газеты вторили американским и единодушно решили, что Марк Твен «лишен юмора».
9. Сатирическими афоризмами Уильсона полон роман Марка Твена «Пустоголовый Уильсон» (1894), посвященный проблеме морального разложения рабовладельческого общества Юга США в середине XIX в.
10. Цит. по книге: G. Bellamy, Mark Twain as a Literary Artist, p. 242.
11. Из письма Марка Твена «К дорогой француженке» («The Ladies Home Journal», v. XXIX, 1912, p. 54).
12. «Mark Twain's Notebook», p. 392.
13. Историю обогащения Сесиля Родса Марк Твен рассказывает раньше, в этой же книге. Родс, занимавшийся в Австралии в 70-х годах ловлей акул, внезапно разбогател с помощью ловкой спекуляции на шерсти, скупленной им к моменту объявления войны между Францией и Германией.
14. В.И. Ленин, Сочинения, т. 22, стр. 244.
15. Н. Щедрин (М.Е. Салтыков), Полн. собр. соч., М. 1939, т. XIX, стр. 249.
16. Цит. по книге: K. Andrews, Nook Farm, p. 190.
17. Из статьи: B.A. Booth, Mark Twain's Comments on Bret-Harte's Stories, «American Literature», 1954, Jan., p. 494.
18. Там же.
19. У.З. Фостер, Очерк политической истории Америки, стр. 315.
20. Н. Щедрин (М.Е. Салтыков), Полн. собр. соч., Л. 1934, т. IX, стр. 204.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
