15 октября 1900 года, после девятилетних странствий, Твен и его семья вернулись в Соединенные Штаты. Здесь его встретили «в буквальном смысле слова как победителя». Газеты за 16 октября вышли с огромными заголовками: «Твен прибыл в Нью-Йорк». «Никому не должен ни доллара», — сообщалось в подзаголовке. Семья Твена осела в Нью-Йорке, сняв дом № 14 на Десятой улице в западной части города. Сотни людей осаждали дом, стремясь увидеть эту величайшую знаменитость, героя дня. Все газеты занимались Твеном, каждое его замечание мгновенно облетало всю прессу. Теперь на него смотрели как на патриарха американской литературы, и к его суждениям о важнейших злободневных вопросах, облеченным в мудрые, веские слова, прислушивались различные слои общества. Как мы увидим ниже, его печатные и устные выступления, направленные против империализма, против угнетения буров в Южной Африке, против казни повстанцев на Филиппинах и захвата этих островов, против резни в Китае и зверств в Конго были мощным фактором в борьбе за свободу. «Нейшен» особо отмечал его заслуги в борьбе против империализма, тем более ценные, по словам журнала, что писатели обычно неохотно идут на то, чтобы ссориться с людьми богатыми и влиятельными. «Твен, — говорилось в статье, — настолько же выше морально всей этой своры литературных двурушников, насколько его творения в художественном отношении стоят выше их писанины».
Если Твен своим жизнерадостным, полнокровным юмором давно снискал любовь простых людей во всем мире, то теперь его чтили и как «стойкого борца против угнетения и несправедливости». Старый друг Хоуэлс писал ему: «Ты в своем роде единственный и неповторимый, ничего другого о тебе не скажешь... Ты охватил свой век, как, быть может, ни один писатель, — уму непостижимо, как ты умудряешься все шириться и расти...»
Твена осыпали почестями, Йельский университет наградил его почетным дипломом доктора литературы (1901), а вслед за ним и Миссурийский университет (1902). Но радость всенародного признания отравляли личные горести. Вскоре после смерти Сузи у младшей дочери Жанны были обнаружены симптомы эпилепсии. Призваны были лучшие врачи, но они ничего не могли сделать, и семья долгие годы жила, постоянно переходя от надежды к отчаянию.
В августе 1902 года серьезно заболела Ливи. Почти целых два года она пролежала в постели «бледной исхудалой тенью». Твену разрешалось только несколько минут в день видеть ее, и это «его убивало». Конец наступил 5 июля 1904 года во Флоренции, куда Твены уехали в надежде, что итальянское солнце поддержит силы больной. В тот вечер Ливи, казалось, чувствовала себя лучше, и Твен даже отважился на то, чего не делал с самой смерти Сузи, — сел за пианино и начал напевать свои любимые негритянские «духовные песни»: «Посадите льва на цепь», «Спустись, желанная колесница» и «Господь меня зовет». «Он баюкает меня на сон грядущий», — сказала Ливи, обращаясь к сиделке. Той же ночью она умерла.
После похорон Твен с двумя дочерьми возвратился на родину и поселился в Нью-Йорке, в доме № 21 на Пятой авеню. Некоторое время он нигде не появлялся публично. Опять он работал запоем: за три недели мая и июня 1905 года им были написаны 31 500 слов. За эти месяцы он перебелил «Дневник Адама» и «Дневник Евы» и написал «Три тысячи лет среди микробов».
30 ноября 1905 года Марк Твен праздновал свое семидесятилетие. Большинство журналов и газет в стране с энтузиазмом откликнулось на это событие. «Харперс уикли» дал в виде приложения специальную страницу — подробный отчет о грандиозном банкете, устроенном у Дельмонико при участии всех светил. После зачтения множества адресов Твен выступил со своей знаменитой речью «У причала № 70». Она заканчивалась словами: «...но мне семьдесят: семьдесят — и значит, пришла пора засесть в уголок у камина, и покуривать трубку, и почитывать книжку, и отдыхать сколько влезет, и пожелать вам от всего сердца, чтобы и вы, когда настанет ваш срок высадиться у Причала № 70, ступили на ожидающее вас судно с примиренной душой и бестрепетно взяли курс на заходящее солнце».
В хоре печатных восхвалений журнал «Нейшен» нашел, быть может, наиболее верные слова: «Он не вытачивал фигурки из вишневых косточек в духе академических упражнений, но, вооружась всем своим талантом и умением, писал книги, доступные всякому».
Твен достиг вершины своей славы. Каждому американцу сообщалось, что он выкуривает двадцать пять сигар в день и всю ночь проводит за игрой в бильярд, каждый видел в воскресных приложениях его портреты — неизменно, даже зимой, в белых полотняных костюмах, сменявшихся такими же белыми из тонкого сукна на официальных вечерах.
Самым выдающимся событием в эту пору жизни писателя было награждение его почетным дипломом доктора литературы Оксфордского университета. В мае 1907 года президент университета писал Твену: «Убеждая вас принять этот диплом, я прекрасно сознаю, что честь окажете, собственно, вы нам — писатель, всегда стремившийся к высочайшим вершинам литературного мастерства и в течение почти полувека одарявший народы, говорящие на английском языке, многими несравненными радостями». Твен согласился принять диплом. Хотя он с гордостью называл себя «литературным неучем», тем не менее он понимал, что почетный диплом им заслужен.
В первых числах июня он снова уехал за океан. В Англии его приезд вызвал «небывалый взрыв любви и уважения», Джордж Бернард Шоу провозгласил его «величайшим американским писателем». После университетских торжеств, о которых он говорил как о самом лестном событии своей жизни, Твен еще с месяц погостил в Англии, неотступно сопровождаемый репортерами.
По возвращении в Соединенные Штаты Твен продолжал работать над своей автобиографией. Он частично напечатал ее в журнале «Норт Америкен ревью», всего в двадцати пяти выпусках начиная с сентября 1906 года. В остальном написанное им за это время интереса не представляет. Так, в 1907 году он напечатал пустячок под заглавием «Рассказ лошади», а за 1908 год не появилось ни одной сколько-нибудь значительной его книги или статьи. Но именно тогда, когда критики начинали спрашивать: «Уж не умер ли Марк Твен?», — указывая, что он стал всего лишь популярной фигурой, иконою «для больших праздников», — тут-то и появлялась в журнале какая-нибудь особенно эффектная глава его автобиографии или сверкающий остроумием рассказ, вроде «Путешествия капитана Стормфилда в рай», напоминавшие о том, что он по-прежнему «самый великий и самый честный американский писатель».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
