«По-моему, если парень рад помочь другому в беде, и не ругается по-черному, и никому не пакостит, и не пишет имя Спасителя со строчной «хы», так нечего ему бояться, — он так же спасется, как если бы в церковь ходил».
(«Пешком по Европе»)
Новейшие исследования во многом изменили традиционное представление о религиозном воспитании, которое Твен получил в детские годы, проведенные в Ганнибале. Первые критики особенно подчеркивали неблагоприятное влияние, оказанное на него царившим в семье кальвинистским духом. Теперь мы знаем, что отец Твена отнюдь не был правоверным кальвинистом. Наоборот, Джон Клеменс принадлежал к «свободомыслящим», и впечатление, которое его еретические взгляды произвели на сына, было настолько сильно, что Твен еще в 1897 году вспоминал: «Мой отец обладал высокими душевными качествами, он был очень серьезен, пожалуй, даже суров, непоколебимо честен, неподкупно справедлив и добродетелен, хотя никогда не ходил в церковь, никогда не говорил о религии, и, не разделяя благочестивых радостей своей пресвитерианской семьи, никогда, казалось, не страдал от этого».
Поскольку Твен специально отмечает, что его отец никогда не говорил о религии, легко недооценить влияние, которое Джон Клеменс оказал на мировоззрение своего младшего сына. Минни М. Брэшир высказала предположение, что «отец Марка Твена за время пребывания в Кентукки или по переезде в Огайо, в 30-х годах, мог заинтересоваться Вольтером и Томасом Пейном, и... его сын, возможно, слышал от него высказывания об их произведениях, которые пробудили его любознательность и позднее оказали влияние на его чтение». Хотя весьма сомнительно, чтобы Джон Клеменс стал объяснять своему сыну либеральные идеи, которые он мог почерпнуть у этих философов (позже Твен вспоминал, что между ним и отцом не существовало дружеской близости), он, конечно, обсуждал их с друзьями, а мы располагаем множеством доказательств, что маленький Сэм очень любил слушать разговоры взрослых. Несомненно, между Джоном Клеменсом и дядей Твена, Джоном Кворлзом, часто завязывались споры о религии. Хотя в произведениях Твена нет ни одного упоминания о религиозных взглядах его дяди, можно с уверенностью сказать, что отказ Джона Кворлза от ортодоксальной доктрины произвел на него большое впечатление.
«Мне не приходилось встречать человека лучше него, — писал Твен в своей «Автобиографии». — Я гостил у него по два-три месяца каждый год, начиная с четвертого года нашего пребывания в Ганнибале, пока мне не исполнилось одиннадцать-двенадцать лет».
Отвергнув кальвинистскую доктрину предопределения1, Джон Кворлз стал универсалистом — то есть принял учение о том, что спасется все человечество, а не только горстка избранных, что миром правят истина и справедливость и что Добро победит Зло. Дж.Б. Бодни, биограф Кворлза, так описывает отношение к подобным людям в ту эпоху: «Это считалось даже худшим, чем быть «безбожником», и универсалисты часто подвергались общественному остракизму, хотя Джон Кворлз, человек очень добрый и очень полезный общине, избежал подобной судьбы».
В таких маленьких городках, как Ганнибал, конфликт между кальвинизмом и универсализмом был особенно острым. Вряд ли можно предположить, что мальчик полностью уяснил суть столь непопулярных взглядов своего дяди, но они, несомненно, могли оказать на него определенное влияние. Хотя Твена, как он позднее указывал, «воспитывали в пресвитерианской вере», он, разумеется, знал, что многие умные люди придерживаются доктрин, противоречащих тем, которые проповедуются в церкви. И уж во всяком случае, мальчик, который в двенадцать лет был типографским учеником, не мог в какой-то мере не почувствовать веяния либеральной мысли, проникавшего в окружавшую его сугубо кальвинистскую атмосферу, — особенно если сам он остро чувствовал гнет этой атмосферы. Критики, подчеркивавшие отрицательную роль кальвинизма в духовном развитии Твена-подростка, забывали о влиянии, которое в те же годы оказывали на него либеральные взгляды его скептически настроенных отца и дяди. Правда, почти не существует данных, которые помогли бы нам установить точный характер этого влияния, но мы твердо знаем, что в более поздние годы оно проявилось в разоблачении Твеном нетерпимости и ханжества официальной религии.
Кроме взглядов отца и дяди, на Твена могли также оказать влияние религиозные взгляды его старшего брата Ориона. О них нам почти ничего не известно, однако анализ материала, печатавшегося в его газетах, показывает, что там часто появлялись не слишком благочестивые анекдоты. Вот один из них, довольно типичный, который был напечатан в «Вестерн юнион»: «Индеец неплохо ответил ханже. «Почему ты не приходишь в дом господень по воскресным дням послушать, как я проповедую?» — спросил ханжа у «обращенного» индейца. «Уг! — ответил дикарь. — Воскресенье я ходить в лес; там бог проповедовать!» Подобные деистические анекдоты вполне могли оказать влияние на мировоззрение Твена-подростка.
По мнению многочисленных критиков, еретические взгляды отца, дяди и брата писателя совершенно не отразились на его собственных религиозных взглядах. Ведь мать его была пресвитерианкой, — факт, который, как считают Ван Вик Брукс, Гарви О'Хиггинс, Эдвард Н. Ридс и другие сторонники психоаналитического метода в литературоведении, имел решающее значение. Мертвящее влияние, которое оказал на формирование характера Твена «угрюмый кальвинизм» его матери, стало уже почти аксиомой. По мнению Брукса, Джейн Клеменс — трагический пример описанной Фрейдом тиранической материнской любви, губящей то, что она стремится вскормить. Она была «воплощением старомодного несгибаемого кальвинизма, который всячески поощряет предприимчивость и деятельную жизнь, но который «чует дьявола» в любом, проявлении того, что зовется творческим импульсом». О'Хиггинс и Ридс высказываются еще яснее: «Она неукоснительно верила в сурового кальвинистского бога... и навеки запечатлела страх перед этим мстительным божеством в юной душе Марка Твена».
На самом же деле словарь Джейн Клеменс отнюдь не отдавал серным пламенем и, судя по ее характеру, трудно предположить, что она когда-нибудь описывала своему сыну адские мучения, ожидающие скверных маленьких мальчишек. Наоборот, она ничем не напоминала образ, созданный склонными к психоанализу биографами Твена. «Она была очень жизнерадостна, — писал ее сын, Марк Твен, — и вся ее долгая жизнь казалась ей непрерывным праздником. Всю жизнь она очень любила танцевать, и среди пресвитериан не было, пожалуй, лучшей танцорки. Она была очень остроумна, любила шутливую болтовню и веселые словесные дуэли». Та ли это женщина, над чьей жизнью тяготели самые темные стороны кальвинистского учения? Ее дети и внуки утверждают, что «в своих религиозных убеждениях Джейн Клеменс отличалась необыкновенным для той эпохи свободомыслием... Церковь отнюдь не занимала главного места в ее жизни; она даже посещала ее не очень прилежно... она не часто читала библию». Прожившая с ней двадцать пять лет в Сент-Луисе и Фредонии внучка, с которой «она говорила обо всем, что ее интересовало», не могла вспомнить, «чтобы она хоть раз упомянула о возмездии сурового кальвинистского бога или о чем-нибудь подобном». Насколько она помнила, в Сент-Луисе Джейн Клеменс ни разу не ходила в церковь, а во Фредонии посещала ее лишь изредка.
Все это заставляет усомниться в справедливости общепринятого мнения и даже утверждения Альберта Бигелоу Пейна, заявившего, что «она [Джейн Клеменс] приняла пресвитерианство и ее твердая и истовая вера не позволяла ей отвергать существование ада и Сатаны». На самом деле, хотя она, судя по всему, в целом принимала пресвитерианскую догму, вера ее едва ли была «тверда» в ортодоксальном смысле слова.
Несомненно, вольномыслие отца, дяди и до известной степени даже матери оказало определенное влияние на религиозные убеждения Твена, но тем не менее оно, безусловно, не могло полностью нейтрализовать воздействие религиозной атмосферы Ганнибала, постоянных напоминаний о непрерывной борьбе между избранниками господними и силами Князя Тьмы. «Пуританский день господень крепко держал Ганнибал в своей власти», — указывает Диксон Вектер. Любая детская шалость вызывала самые черные подозрения, заповедь «помни день субботний» должна была соблюдаться неукоснительно. Страшными карами угрожали мальчикам, которые нарушали ее, играя в мяч, отправляясь на речку с удочкой и т. д. В Ганнибале у семейных очагов читали вслух «Спутника юношества», где рассказывалось о мальчиках, утонувших во время греховного купания в воскресенье. Ученики воскресной школы должны были учить наизусть библейские тексты. Для поощрения за выученные тексты выдавались разноцветные билетики. Твен писал, что прочел всю библию «к пятнадцати годам».
«Жизнь мальчика — это не только комедия, — рассуждал он на склоне лет. — В ней много трагического». Еще ребенком ему пришлось видеть убийства, эпидемии, утопленников и взрывы пароходных котлов. Нетрудно представить себе, какое впечатление должны были произвести мрачные догмы кальвинизма на душу мальчика, жившего в среде, где смерть была столь частым гостем. Его охватывал леденящий ужас при мысли, что подобные страшные случаи предвещают кару за его детские шалости. Пьяный бродяга, сгоревший в местной тюрьме, лежал тяжким грузом на его совести «и много ночей преследовал его в кошмарных снах». Размышляя над этими трагическими событиями, он приходит к выводу, что они были прямым предостережением, посланным ему богом.
Несомненно, Марку Твену так и не удалось до конца освободиться от последствий того эмоционального воздействия, которое оказала на него в детстве религия. «Воскрешая в памяти прежний Ганнибал, — отмечает Бернард Де Вото, — он находил там не только идиллию мальчишеских лет, но и тревоги, насилие, ужас перед сверхъестественным и неопределенный, но всеобъемлющий страх». Это, однако, отнюдь не означает, что Твен-подросток никак не противился такому религиозному воспитанию. Очень рано ганнибальское сверхблагочестие вызывает в нем бурный протест. «Ибо мы были маленькими христианами, — писал он в своей «Автобиографии», — и рано познали прелесть запретного плода». Еще мальчиком он «не выносил воскресной школы» и при всяком удобном случае пропускал занятия там. Чтобы как-то отдохнуть от однообразия пресвитерианского религиозного воспитания, он часто посещал методистскую воскресную школу. И надо отметить, что из всех его учителей наиболее глубокое влияние оказал на него добродушный каменщик Ричмонд, принадлежавший к методистской церкви2.
Годы, проведенные Твеном в Ганнибале, оказали на его религиозные убеждения влияние двоякого рода. Все исследователи согласны, что среда, в которой прошло его детство, была кальвинистско-пуританско-пресвитерианской. Верования, требовавшие добродетели, строжайшего соблюдения заповедей, неукоснительного выполнения долга, особенно долга трудиться, безоговорочного отказа от всего, что церковь считала злом, преисполняли Твена скукой, отвращением и ужасом, которые, «как призраки, таились в глубине его сознания». Однако наряду с этим влиянием имело место и скрытое влияние либеральной, антиортодоксальной доктрины, осуществлявшееся через отца, дядю, брата и даже мать. Это второе влияние и посеяло в душе Твена семена его позднейших взглядов на церковь, библию, бога, суеверия и мораль.
Примечания
1. Доктрина предопределения — учение, согласно которому бог заранее определил судьбу каждого человека и все человечество делится на избранных и отвергнутых богом. Это учение было развито рядом христианских богословов — Августином, Лютером, Кальвином.
2. Методистская церковь — христианская секта, возникшая в первой половине XVIII в. в Англии. Во второй половине того же века проникла в Америку, где в настоящее время приобрела значительно большее влияние, чем в Англии. Методизм в отношении обрядовости близок англиканству, меньше других протестантских церквей отошедшему от католичества, но требует большего благочестия и уделяет больше внимания проповедничеству и миссионерству.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
