Появление Марка Твена
Мой брат Стив был тогда мастером наборного цеха. Марк Твен уже около года писал статьи для газеты, и Джо Гудмен предложил ему место штатного репортера. Как-то вечером, вскоре после этого, когда Джо и Дэггет покуривали в редакторской в ожидании материала из наборного цеха, в комнату вошел молодой человек с копной каштановых волос и спросил, растягивая слова:
— Нет ли среди вас, джентльмены, мистера Гудмена?
— Я Джо Гудмен, — ответил Джо. — Чем могу служить?
— Мистер Гудмен, если вы хорошенько поглядите на меня, вы, конечно, увидите, что костюм мой совсем не годится для фешенебельного банкета и что стрижка и бритье совокупно с новой шляпой оказали бы большую услугу моей внешности. Я не против того, чтобы принять ванну, и не откажусь от бифштекса или, на худой конец, от яичницы с ветчиной.
— Друг мой, — широко улыбнувшись, сказал Джо, — если вы хорошенько оглядите эту комнату, вы, конечно, увидите, что это не мануфактурная лавка и не парикмахерская. И, конечно, заметите, что по соседству с ней нет кухни. Мне жаль, но вы попали не по адресу, и вам придется отправиться в другое место.
На что молодой человек возразил, протягивая Джо письмо:
— Мистер Гудмен, если вы прочтете это письмо, вы, полагаю, согласитесь, что прием, оказанный мне, был отнюдь не столь сердечен, как я был вправе, судя по заверениям, ожидать.
— О боже, — воскликнул Джо, роняя письмо, — Дэггет, будь я проклят, если это не Сэм Клеменс! Почему вы сразу не представились вместо того, чтобы морочить нам голову? Впрочем, не важно, мы очень рады вас видеть. Присаживайтесь. Дэггет, крикни в окошко Стиву, чтобы он шел сюда.
Дэггет подошел к окну между редакторской и наборным цехом и заорал во все горло:
— Стив Гиллис, вас ждут в редакторской.
Стив тотчас же помчался туда. Войдя в комнату, он увидел сидящего за столом Джо, за спиной у него Дэггета, а по другую сторону стола какого-то небритого, неряшливо одетого типа, который качал косматой головой и, как почудилось Стиву, хмуро поглядывал на Джо. Картина эта, казалось, взывала к решительным действиям, и Стив готов был засучить рукава.
— Не волнуйся, Стив. Я просто позвал тебя познакомиться с Сэмом Клеменсом. Мистер Клеменс, это наш мастер Стив Гиллис.
Сердечно улыбнувшись, Стив протянул руку и шагнул навстречу Сэму.
— Мистер Клеменс, очень рад познакомиться с вами, хотя вы совсем не похожи на Сэма Клеменса, каким я его себе воображал.
— Мистер Гиллис, — ответил Сэм, — я не часто испытываю симпатию к человеку при первом знакомстве, но сейчас это так. Я уверен, что мы подружимся.
Так оно и случилось. Сэм и Стив сразу же стали самыми близкими друзьями.
— Стив, — сказал Джо, — Сэм весь путь из Ороры прошагал пешком и полагает, что ему требуется привести себя в порядок. Спустись в контору и передай Чарли Бикнелу, чтобы он выдал необходимую сумму, а потом вели мальчишке Майка препроводить Сэма в те заведения, которые он пожелает осчастливить своим посещением.
— Мальчишка тут ни к чему, — возразил Стив. — Подождите немного, я передам дела Джо Харлоу и пойду сам.
После того как Сэм обзавелся новым костюмом, постригся, побрился и помылся, они со Стивом основательно поужинали в «Уайт-Хаусе», а потом вернулись в редакцию, где Сэм продержал всех до утра, рассказывая со свойственным ему юмором о своих приключениях по пути из Ороры в Вирджиния-Сити.
На следующий день Сэм Клеменс возглавил в «Энтерпрайз» колонку местной хроники. Вместе с ним в отделе работал Дэн Макквилл, писатель-юморист незаурядного таланта, хорошо известный по всему побережью. Эти двое постоянно смешили читателей газеты.
В декабре 1862 года Стив уехал в Сан-Франциско и устроился в «Морнинг Колл». Там он работал до сентября 1864 года. Когда Стив уехал, Сэм приуныл и сделался непохож сам на себя. Лишившись друга, он был безутешен. Помучившись от одиночества недели две, он оставил место в газете и последовал за Стивом в Сан-Франциско, заявив, что Стив непременно угодит в какую-нибудь историю и его, Сэма, долг помочь другу выпутаться из неприятностей. Пророчество Сэма и в самом деле сбылось.
Драка, прославившая М. Твена
Как-то вечером проходя с работы домой мимо салуна Джима Кейзи на Говард-стрит, Стив увидал, как этот верзила безжалостно избивает какого-то коротышку. Стив всегда был готов вступиться за слабого, а сцена, свидетелем которой он оказался, настоятельно требовала поспешить на помощь попавшему в отчаянное положение человечку, у которого было не больше шансов против Кейзи, чем у воробья в лапах у кошки. Стив решительно вошел в салун и вмешался в драку. Когда он появился, Кейзи отпустил свою жертву, потом запер дверь и, сунув ключ в карман, заявил:
— Итак, сударь, поскольку вы суетесь, куда вас не просят, я разберусь с вами, — и бросился на Стива.
Пока Кейзи запирал дверь, Стив зашел за стойку, а когда Кейзи приблизился, саданул его по голове пивной кружкой со стойки. Удар оказался роковым, Кейзи тяжело рухнул на пол, и поединок был окончен.
Теперь пришло время уносить оттуда ноги, но ключ лежал в кармане Кейзи, и Стив не мог выйти из салуна. А потому он спокойно дождался, когда появились Билли Блиц и еще один полицейский. Блиц принялся осматривать Кейзи. Увидев, что тот без сознания, он вызвал санитарную карету и отправил его в окружную больницу.
А затем арестовал Стива и препроводил в участок, где ему было предъявлено обвинение в оскорблении действием.
Вызванный в суд Марк Твен поручился за Стива суммой в пятьсот долларов, и того отпустили. Выйдя на улицу, друзья некоторое время молчали. Сэм шагал впереди, качая головой и что-то бормоча себе под нос. Такое поведение Сэма показалось Стиву столь непонятным и непривычным, что он, не выдержав, заговорил первый:
— Постой, Сэм, не торопись. Что, собственно, с тобой такое?
— Я в бешенстве, вот что со мной. Если хочешь знать, ты распоследний осел. Ты мне противен и не трудись больше заговаривать со мной.
— Но отчего же, Сэм? Я не понимаю, что я такого сделал и чем разозлил тебя.
— Ах, ты не понимаешь! Он не понимает! Разве не ты ввязался в драку с Большим Джимом, полез, куда тебя не просили? Почему ты не отправился с работы домой, как то подобает приличному человеку? Тогда и никаких неприятностей не было бы. Тебя не задержали бы как правонарушителя и преступника, а мое имя не оказалось бы зарегистрированным как имя друга и поручителя последнего кретина. Вместо того чтобы вести себя разумно и думать о собственных делах, ты впутываешься в грязную историю. Да, приятель, на этот раз ты влип основательно.
— Послушай, Сэм, тут ты хватил через край. И прекрати так разговаривать со мной. Любой, в ком есть хоть капля сострадания, поступил бы на моем месте так же. Я шел домой мимо салуна Кейзи и вдруг увидел, как этот громила буквально подтирает пол каким-то мозгляком. Кейзи вытрясал из него душу, Сэм, я не в силах видеть такое, я должен был прекратить это избиение. Я вовсе не собирался драться, а просто хотел заставить Кейзи отпустить беднягу, а потом пойти домой. Когда я вмешался, он перестал избивать его, но, вместо того чтобы повести себя разумно, запер дверь и накинулся на меня, точно разъяренный бык. Я понял, что он собирается садануть меня в живот, схватил со стойки кружку и стукнул его по башке. Сэм, тут не было никакого оскорбления действием. Ведь он сам напал на меня, а я просто двинул его кружкой, чтобы остановить.
— Да, ты недурно остановил его. Полагаю, что все рассказанное тобой правда, но, если будет расследование — никакая правда тебе не поможет по той простой причине, что нет свидетеля, который подтвердил бы твои слова.
— Ладно, Сэм, мы уже пришли. Давай прекратим пока этот разговор, и, ради бога, не рассказывай ничего матери и девочкам.
— Неужто ты настолько туп и не понимаешь, что полицейский не мог заявиться в дом в два часа ночи и вытащить меня в участок так, чтобы они ни о чем не догадались? Тебе следовало бы подумать о матери и сестрах до того, как ты впутался в эту историю. Стив Гиллис, мне тошно глядеть на тебя. Пошли спать.
Наутро по пути в редакцию они повстречали полицейского Блица.
— Билли, — обратился к нему Сэм, — может быть, вы слышали что-нибудь о состоянии Кейзи сегодня?
— Слышал, и оно весьма тяжелое. Череп сильно поврежден, и сегодня в десять утра у него был горячечный бред. Стив, вы крепко саданули его этой кружкой. Не удивлюсь, если выяснится, что он нокаутирован навеки. Простите, Стив, но боюсь, что вам нелегко будет выбраться из этой передряги.
Когда Блиц удалился, друзья отправились дальше.
— Стив, судя по тому, что сказал Билли, у Джима Кейзи есть все шансы отправиться в мир иной. Если он помрет, ты не скоро выпутаешься из этой поганой истории. Думаю, единственный способ для тебя выйти сухим из воды — это уехать из Сан-Франциско и вернуться работать в «Энтерпрайз». Но если ты удерешь, что будет со мной? — продолжал Сэм. — Если будет расследование, а ты не явишься, залог будет объявлен подлежащим конфискации, и Дейв Лаудербах потянет меня в суд, чтобы заставить заплатить пять сотен долларов только за то, что я имел глупость поручиться за тебя. А я не хочу ни платить, ни садиться за решетку, меня не устраивает ни то, ни другое.
— Послушай, Сэм, — сказал Стив, — когда я уеду в Вирджиния-Сити, а так, думаю, будет лучше всего, отправляйся к моим братьям на Ослиный Холм и поживи там, пока все не уляжется. Они будут рады приютить тебя. У тебя будут замечательные каникулы, прекрасный отдых на природе, какого никогда не бывало. Это не помешает тебе писать для газет, и ты соберешь кучу материала, который пригодится тебе как писателю.
Марк Твен отправляется на Ослиный Холм
На том и порешили. На следующий день Стив вернулся в Вирджиния-Сити, снова устроившись наборщиком. А еще через несколько дней Сэм отправился на Ослиный Холм, где пять месяцев прожил у меня и моего брата Джима.
За это время он почти не покидал Ослиный Холм, если не считать короткой отлучки в Энджелс-Кемп, округ Калаверас, где он собрал материал для «Скачущей лягушки из Калавераса» и «Налегке». Стив оказался пророком, заявив ему: «Ты соберешь кучу материала, который пригодится тебе как писателю». В самом деле, с публикации этих двух книг по-настоящему началась карьера Марка Твена как величайшего писателя-юмориста своего времени.
Вскоре после возвращения с Ослиного Холма в Сан-Франциско Сэма вместе с группой американских наблюдателей направили корреспондентом «Альта Калифорния» на Сандвичевы острова. Во время путешествия он написал серию писем для газеты, которые повеселили читателей во всем мире. Вернувшись в Калифорнию, он с большим успехом читал лекции во вех крупных городах побережья о своих путевых впечатлениях.
Вскоре после завершения лекционного турне Джеймс Гордон Беннет из «Нью-Йорк Геральд» послал его корреспондентом в Палестину. Сэм сопровождал группу видных богословов, отправившихся изучать святые места. В этом путешествии он собрал материал для своего величайшего творения «Простаки за границей», а вернувшись, выступал с циклом лекций о Святой земле.
После этого известность Марка Твена была обеспечена, он полюбился читателям всего мира. Ему крупно повезло, что Стив ввязался в ту драку с Большим Джимом. Если бы не это, Сэм не отправился бы на Ослиный Холм, «Скачущая лягушка» и «Налегке» не были бы написаны, «Письма с Сандвичевых островов» не рассмешили бы весь мир и не была бы рассказана история о «Простаках за границей». А посему приходится сделать вывод, что своим быстрым превращением из обычного репортера в величайшего писателя-юмориста своей эпохи Марк Твен обязан потасовке между Стивом и Кейзи в тот сентябрьский вечер 1864 года.
Марк Твен и запальный шнур
Как-то раз я давал интервью некоему джентльмену из Восточных штатов. Когда я рассказал ему все, что, как мне казалось, могло заинтересовать его, он вдруг спросил:
— А существует ли еще та шахта, в которой Марк Твен едва не погиб при взрыве динамита из-за того, что его напарник заснул у подъемника?
— Никогда не слышал этой истории, — ответил я. — Расскажите.
— Дело было так: Марк пробурил на дне шахты шурф, заложил основательный заряд динамита, запалил шнур и дал сигнал спускать бадью. Прождав несколько минут и не получив ответа, он просигналил снова. Результат был тот же. Огонь уже подбирался к шурфу. Решив, что медлить далее опасно, он вынул из кармана нож и, неторопливо поточив его о башмак, перерезал шнур в тот момент, когда огонь был в полудюйме от устья шурфа. Потом снова дав сигнал, уселся, раскурил трубку и стал терпеливо дожидаться. Примерно через полчаса он услыхал звук шагов, кто-то ступил на платформу. Сэм закричал:
— Эй, Дик!
— Эй, там внизу, — послышалось в ответ. — Что-нибудь нужно?
— Да, пожалуй. Я не прочь, чтобы ты поднял меня.
Когда бадья спустилась вниз, Марк просигналил три раза, что означало «осторожно, люди», и дал сигнал к подъему. Когда он оказался на поверхности, напарник спросил:
— Сэм, почему ты кричал, а не сигналил?
— Я сигналил, но без толку. Куда ты подевался?
— Никуда.. Я все время был тут. А почему ты спрашиваешь?
— Да просто так. Но, не ответив на мой сигнал, ты чуть не лишился напарника, а я жизни. Что случилось и почему ты не слыхал сигнала?
— Видишь ли, Сэм, ты же знаешь, что я только под утро вернулся с танцульки. Я едва держался на ногах и, спустив тебя вниз, прилег немного отдохнуть. Я вовсе не собирался спать, но, как видно, заснул.
— Дик, мне не хотелось бы, чтобы ты подумал, будто я сержусь на тебя, хотя твой сон чуть не стал причиной моей смерти. Но поскольку я жив и здоров, давай все забудем, и пошли обедать.
Если бы все описанное выше в самом деле произошло с Сэмом Клеменсом, то он не стал бы спокойно и дружелюбно беседовать е Диком о случившемся, а схватил бы кайло, лопату или любое другое подвернувшееся под руку орудие и размозжил бы ему голову.
Единственная золотоискательская афера Марка Твена
Ближе всего к работе золотоискателя Марк Твен подошел в те две недели, на которые сделался моим компаньоном. Как-то раз, возвращаясь домой из Соноры, я пошел самой короткой дорогой через участок земли, где весь верхний грунт был снят старателями несколько лет назад. Бредя по этому участку, я заметил место, где была обнажена порода, и, приглядевшись повнимательнее, увидел небольшую кварцевую жилу, проходящую через пласт. Я подумал, что здесь может быть «карман», и решил наутро вернуться и взять пробу. Прихватив с собой кусок кварца, я отправился домой. Когда я вошел в хижину, Марк сидел за ужином.
— Привет, Билли, — сказал он, — ты как раз вовремя. Я не стану расточать хвалы свиной грудинке, но держу пари, что ты никогда не едал таких блинов.
После ужина я показал ему кусок кварца.
— Сэм, там, где я взял этот камень, есть кое-какой шанс. Пойдем со мной завтра и все, что найдем, поделим поровну.
— Что ж, если ты собираешься взять меня в долю, хотя я ничего не смыслю в «карманах», я готов пойти с тобой, и мы добудем золото на пару миллионов.
Наутро, придя на место, я сказал:
— Сэм, присядь и отдохни, а я пока перелопачу немного этой глины и погляжу, есть ли тут жилы.
— Хорошо, а я тем временем покурю.
Я взял кирку и принялся долбить породу. Вскоре признаки золота стали столь обнадеживающими, что я решил нагрузить лоток. Я наполнил его только до половины, как вдруг заметил крупинки золота.
— Сэм, — крикнул я, — похоже, мы нашли, что искали. Тут есть золото.
— Превосходно, — ответил он; подойдя ко мне, он принялся лениво ковырять глину в лотке, глядя, как я работаю.
Наполнив лоток, я сказал ему:
— Сэм, отнеси его к желобу и промой, а я нагружу следующий.
— Билли, — ответил он, — я не стану месить эту чертову глину за все золото Калифорнии. Промывай его сам, мне же ничего не нужно.
— Хорошо, Сэм, тогда просто отнеси ее к желобу, пусть мокнет, а я нагружу второй и промою.
С первого лотка я намыл золота долларов на пять, а всего к концу дня долларов на сто. Следующие дней десять все продолжалось так же: я работал, а Сэм надзирал за мной. За это время я выбрал все золото из «кармана», долларов на семьсот. Получив выручку с монетного двора, я предложил Сэму, как своему компаньону, половину. Но он не взял ни цента, заявив:
— Познания в старательском деле, приобретенные мною, пока мы выбирали золото, и удовольствие, полученное от работы, — куда лучшая награда за мои труды и время, чем эти жалкие гроши.
Забавы на Ослином Холме
Как-то поздно вечером проходя через Тотлтаун по пути домой из Соноры, я заметил компанию молодых людей, распевающих серенады своим подружкам. Я предложил им прогуляться со мной на Ослиный Холм и завершить концерт серенадой Марку Твену, на что они с готовностью согласились. Мы вскарабкались на Холм, выстроились под окном Марка Твена и, после того как солист настроил свое «старое банджо», запели «О негр, где твой старый хозяин», перейдя затем к «Благословенной земле Ханаанской»; они хотели было затянуть следующую, как вдруг окно распахнулось и злобный голос прорычал им:
— Гнусные шакалы! Что это вы тут развылись и не даете спать почтенным людям! Проваливайте отсюда, пропойцы эдакие, перестаньте выть и убирайтесь!
Стоит ли говорить, что столь неделикатно высказанное пожелание разом положило конец нашему концерту и мои спутники поспешно ретировались. Войдя в хижину, я увидел, что Марк сидит на кровати и набивает трубку.
— Привет, Сэм, — сказал я. — Что, решил покурить?
На что он гневно поглядел на меня и разразился такой тирадой:
— Билли, как тебя угораздило так напиться, что ты притащил сюда эту свору бродяг и осквернил тишину? До сего времени я считал тебя вполне приличным и порядочным молодым человеком с задатками истинного джентльмена, но сегодня ночью я пробудился от этой иллюзии и вижу, что ты просто пьяница и дебошир.
— Что ж, Сэм, — возразил я, — мне очень жаль, что ты обо мне такого мнения; подумай немного, и сам поймешь, что несправедлив ко мне. Ни у кого и в мыслях не было обидеть тебя. Наоборот, мы хотели доставить тебе удовольствие. В тот раз, когда мы с тобой были в гостях у молодых дам из Французского квартала, ты сказал, что «музыка обладает способностью смягчать нравы», и посоветовал мне развивать музыкальные способности, ежели таковые у меня имеются. А потому я решил, что ты любишь музыку.
— Музыку! Черт подери! И ты называешь это музыкой? Даже козье блеянье — райские напевы по сравнению с вашим жутким воем. Нечего сказать, музыка!
— Ладно, Сэм, я вижу, что поступил неправильно, и прошу у тебя прощения. Давай пожмем друг другу руки и помиримся. Обещаю, что такое больше не повторится.
— Я должен как следует подумать, стоит ли мириться с тобой. А что касается того, чтобы пожимать тебе руку в твоем сентиментально-пьяном состоянии, то этого, Билли Гиллис, я делать не собираюсь. А теперь раздевайся, ложись и постарайся проспаться. Устраивайся на другом краю кровати и повернись лицом к стене, а то меня тошнит от запаха гнусного пойла, которым ты накачался, очевидно полагая, что это вино.
— Хорошо, Сэм, спокойной ночи.
Вскоре после возвращения Сэма из Энджелс-Кемпа мы решили основать на Ослином Холме «психиатрическую лечебницу». Был выбран Совет попечителей и главный врач лечебницы, а остальные считались обслуживающим персоналом и пациентами. Главный врач заведовал «лечебницей» неделю, а затем уступал место следующему. Когда подошла очередь Сэма, он подал в Совет такой отчет;
«Досточтимому Совету попечителей психиатрической лечебницы на Ослином Холме.
Джентльмены, имею честь подать вашему почтенному Совету нижеследующий отчет о моем руководстве данным заведением в течение недели ... февраля 1865 года. Я счастлив констатировать, что все, за исключением одного, пациенты, находящиеся во вверенной мне лечебнице, близки к полному выздоровлению, и я склонен питать надежду, что в скором времени они вновь обретут душевное здоровье. Исключение, упомянутое выше, составляет некий молодой человек по имени Джеймс Э. Гиллис. Во всех отношениях, кроме одного, он совершенно здоров. Это очень общительный парень, умеющий рассказывать забавные истории, а потому весьма прискорбно сознавать, что молодой человек, который мог бы быть полезным членом общества, безнадежно болен, но такова, увы, сколь ни печально мне это утверждать, горькая истина. Он не расстается с иллюзией, будто он лучший в мире золотоискатель и не только может намыть золота больше любого другого, но и способен оценить его стоимость еще до промывки и что он единственный, кто знает толк в золотоносных пластах и породах. Он и в самом деле весьма недурной старатель, хотя имеет обыкновение считать самородками начищенные до блеска медные дверные шишки. Впрочем, на Ослином Холме найдется с дюжину парней, которые могли бы дать ему в этом фору».
Отчет Сэма был встречен взрывом веселья, и Джим смеялся вместе со всеми. На следующей неделе «главным врачом» стал Джим. Его отчет Совету попечителей звучал так:
«Один из наиболее прискорбных случаев душевного расстройства из всех встретившихся мне в период моего руководства лечебницей — это история болезни молодого человека по имени Сэмюел Л. Клеменс, поступившего в лечебницу тринадцатого числа прошлого месяца из Энджелс-Кемпа, штат Калаверас. Во время первой беседы в день поступления он произвел на меня впечатление человека вполне разумного и уравновешенного. Я искренне надеялся, что после краткого курса лечения он сможет вернуться к друзьям и возобновить полезную деятельность на благо общества. Однако вскоре эта надежда разбилась вдребезги, ибо я обнаружил, что он безнадежно болен. Уже три года вращаясь в среде журналистов с незаурядным литературным талантом, он тем не менее помешан на мысли, что он пуп земли, а все они лишь мелкие сошки. У него мания писать рассказы, и в настоящее время он занят сочинением «Скачущей лягушки из Калавераса», благодаря которой он надеется войти в историю как величайший юморист всех времен и народов. Этот его шедевр — не что иное, как куча вздора про некую старую, усеянную бородавками жабу, который наболтал ему один шутник из Энджелс-Кемпа. И вот каждый вечер, когда все пациенты собираются в гостиной, он достает свою рукопись, читает им одну-две страницы и говорит: «Ничего удивительного, что эта чертова лягушка не в состоянии сказать, когда она так нализалась». А потом принимается хихикать и бормотать что-то про «авторское право» и «авторский гонорар». Если бы психическое расстройство Марка Твена состояло лишь в том, что он помешался на своих рассказах, все же можно было бы надеяться на его исцеление, однако другая навязчивая идея, навсегда вырвавшая его из жизни общества, заключается в том, что он уверен, будто когда-то был лоцманом одного из больших судов Миссисипи, курсирующих между Сент-Луисом и Новым Орлеаном. Он с упоением рассказывает, как его доскональное знание течений и излучин реки, мелей и водоворотов, опасного топляка вдоль отмелей, а также умелое владение штурвалом не раз спасали и судно, и жизнь пассажиров. Бедняга Марк! Один раз в жизни он и в самом деле был чуть-чуть похож на лоцмана, когда сидел у рулевого весла плоскодонки с грузом яблок из Огайо, которыми торговали в прибрежных городах».
Пока «доктор» Джим читал отчет, хохотали все, кроме Сэма. Сэм же сидел молча, позеленев от злости, а когда веселье поутихло, накинулся на них со словами:
— И что вы разгоготались! Вы, кажется, полагаете, что весь этот вздор, прочитанный безмозглым кретином Джимом Гиллисом, очень остроумен? До сегодняшнего дня я думал, что ваши головы не совсем пусты, но теперь понял свою ошибку и вижу, что имел дело не с разумными человеческими особями, а с невежественными, способными лишь скалить зубы макаками. Я тоже люблю и ценю хорошую шутку, но не терплю, когда мне на голову выливают ведро помоев. Я выхожу из игры и больше не желаю участвовать в ваших дурацких забавах.
Сэм и впрямь любил шутку, но только не в свой адрес. И больше уже не собирались по вечерам попечители и пациенты лечебницы: после отчета Джима это заведение прекратило свое существование. Еще несколько дней наши парни то и дело доводили Сэма до белого каления вопросами: «Сэм, сколько бочонков яблок ты сможешь погрузить на эту плоскодонку?» — или: «Сэм, за сколько дней ты проведешь плоскодонку от Сент-Луиса до Нового Орлеана?»
Их подначки так бесили Сэма, что Джим, опасаясь, что тот просто сбежит, попросил их оставить его в покое. И все же вскоре Сэм уехал обратно в Сан-Франциско, к величайшему огорчению этих добродушных парней, чье уважение и дружбу он успел завоевать.
Незадолго перед отъездом в Гонолулу я получил от Сэма письмо, которое, как я помню, заканчивалось так:
«Вскоре я покидаю Сан-Франциско и отправляюсь на Сандвичевы острова в качестве специального корреспондента «Альта Калифорния» с группой американских наблюдателей. Быть может, нам не суждено больше свидеться, и мне хотелось бы облегчить душу, скинув груз, отягчающий ее с того самого вечера, когда ты с компанией трубадуров вздумал исполнить для меня серенаду. Когда ты вошел после того, как я разогнал их, я пребывал в столь скверном расположении духа, что лишь искал повода — который ты и дал мне, — чтобы сорвать на ком-нибудь свое дурное настроение. Я обругал тебя последними словами, которых ты вовсе не заслуживал, и обвинил во всевозможных преступлениях, которых — я и сам это понимал — ты вовсе не совершал. Наутро за завтраком я хотел попросить у тебя прощения, но у меня не хватило решимости, и я отложил это до «более подходящего случая». Сейчас как раз тот случай, и я прошу простить меня. Передай всем парням, что я часто думаю о них, и, когда вернусь в город, непременно, если сумею, навещу их на Ослином Холме».
Сэм больше никогда не бывал на Ослином Холме. Вернувшись в Калифорнию, он занялся подготовкой лекционного турне и не смог приехать. Нетрудно заметить, что в своих воспоминаниях я редко употребляю nomde guerre1 Марк Твен. Для меня, как и для всех его друзей, которые нередко задирали его в те давние времена, он был не великим писателем-юмористом, чье имя широко известно во всем мире, а просто Сэмом, славным стариной Сэмом, одним из нашей компании.
Боксерский поединок Марка Твена
А теперь я хочу оставить на время наши кутежи, азартные игры и пьяные потасовки и перейти к более возвышенным предметам.
Когда Марк Твен работал репортером в «Энтерпрайз», они с друзьями сговорились, раздобыли денег и оборудовали гимнастический зал. Марк, искусный фехтовальщик, был назначен тренером, а Брюс Гарве, коротышка-француз, учил их «искусству самозащиты, необходимому каждому настоящему мужчине». Поскольку Брюс тоже был недурным фехтовальщиком, они с Марком частенько демонстрировали владение рапирой. Поединки всегда заканчивались победой Твена.
Как-то вечером, когда Сэм ловким движением кисти выбил у Брюса рапиру, так что она отлетела в другой конец зала, тот на мгновение замер, удивленно таращась на Сэма, а потом развел руками и, отвесив поклон, сказал:
— О, мистер Клеменс, вы большой мастер в фехтовании. Я никогда не видел такой работы с рапирой, и для меня большое удовольствие сражаться с вами. Но если вы согласитесь на несколько раундов, я покажу, что я сильнее вас на ринге.
Обычно Сэм отказывался сражаться с Брюсом на ринге, заявляя, что это грубый спорт, не подобающий джентльмену. Но на этот раз он дал согласие на бой в пять раундов. Противники вышли на ринг, но первые два раунда состояли лишь из ложных выпадов, уверток и коротких прямых ударов в лицо и по корпусу, не было ни одного мало-мальски стоящего удара.
В третьем раунде оба начали выискивать у противника не защищенные для атаки места. Наконец Сэм, решив, что нашел таковое, сделал стремительный выпад, собираясь нанести удар противнику по голове, но Брюс совершил «нырок» и, отразив атаку, мощным ударом в нос свалил Сэма с ног. Некоторое время Сэм, оглушенный, лежал на мате, а из носа у него текла тонкая струйка крови. Потом он сел, озадаченно поглядывая то на одного, то на другого, словно не понимая, что случилось. Наконец он поднялся на ноги, сорвал перчатки, швырнул их Брюсу и направился в уборную. Смыв с лица кровь и переодевшись, он, держа голову неподвижно, вышел из зала и, перейдя улицу, скрылся в аптеке Морриса, где доктор Хэммонд занялся его носом. Потом он отправился домой и улегся в постель.
На следующее утро нос его распух до таких невероятных размеров, что глаза казались прорезями в маске. Выйдя на улицу, Сэм повстречал Пэдди Китинга, который воскликнул:
— Господи, Сэм! Какой дьявол кинул в тебя кирпичом?
— Гм, — промычал Сэм и прошествовал дальше.
Следующим был Чарли Уайт, заявивший:
— Черт побери! Сэм, что это за шторки у тебя на лице? Подойди сюда, давай я раздвину их.
И так всю дорогу. Каждый из попадавшихся ему навстречу друзей и знакомых не упускал случая сказать что-нибудь по поводу его носа.
Когда Сэм добрался до места, его уже распирало от ярости, и, позабыв про завтрак, он взлетел вверх по лестнице и, ворвавшись в редакторскую, заявил:
— Джо, я требую месяц отпуска.
— Ах, вы требуете, — ответил Джо. — Прекрасно, так почему же вы его не берете? Что я могу сказать вам на это? Да и кто вы? Друг мой, вы, кажется, не туда попали.
Ответ Джо подлил масла в огонь, и, грохнув кулаком по столу, Сэм заорал:
— Послушай, Джо, с меня довольно того вздора, что я выслушал от всех этих по пути сюда. Может быть, тебе он и кажется забавным, но мне нет, и я не желаю больше его слушать. Я еще раз прошу у тебя отпуск. Я не желаю оставаться тут, чтобы каждый кретин разевал пасть и отпускал замечание по поводу моего носа. А если ты не считаешь возможным удовлетворить мое требование, я уеду и так, но тогда и с тобой, и с газетой у меня все будет кончено.
Выслушав ультиматум Сэма, Джо сначала расхохотался, но, разглядев хмурое лицо и гневно горящие глаза друга, посерьезнел и сказал:
— Тише, Сэм, сядь и успокойся. Конечно, если хочешь, бери отпуск. Куда ты собираешься ехать и когда?
— Мне все равно куда, лишь бы подальше отсюда. Я уеду сегодня четырехчасовым дилижансом.
— Это дилижанс на Остин. Что ж, Сэм, если ты поедешь туда, тебе незачем брать отпуск. Твоя поездка пойдет на пользу и тебе, и газете. Ты будешь присылать ежедневные письма и заодно проделаешь для меня кое-какие дела с рекламой, счетами и подпиской, и кроме причитающегося тебе жалования я буду выплачивать вознаграждение за присланные репортажи.
Не попрощавшись ни с кем, кроме Джо и Стива, Сэм в тот же день уехал в Остин.
Дэн Макквилл следует за носом Марка Твена
На следующий день в колонке местной хроники появилась заметка, рассмешившая весь город. Она называлась «Кто этот Нос и откуда он родом?» и была примерно такого содержания:
«Вчера, когда дилижанс уже готов был отправиться в Остин, провожающие были весьма удивлены и смущены неким необычным и в высшей степени странным явлением. Пассажиры заняли свои места, кучер Билл Уотсон подобрал вожжи и уже потянулся за кнутом, когда из конторы «Энтерпрайз» вышел огромный сизый Нос и направился к дилижансу. Когда он подошел и попытался влезть в дилижанс, две пассажирки громко закричали от страха при виде жуткого чудовища. Услыхав крики дам, жители нашего города в панике забегали по улицам, ища причину переполоха. Вскоре собралась огромная толпа, все были встревожены, и казалось, вот-вот вспыхнет мятеж, но в этот критический момент в толпе появился представитель компании, заверивший всех, что Нос совершенно безобиден. Волнение утихло, и Носу позволили войти в дилижанс. Билл взмахнул кнутом, и дилижанс тронулся. — Продолжение следует».
Каждое утро в течение двух недель в колонке местной хроники появлялась заметка вроде этой. Дэн Макк-вилл сопровождал нос Марка Твена (ни разу не упомянув самого Марка) на протяжении всей поездки, рассказывая читателям о восторженном приеме, оказываемом Носу во всех городах на пути следования, о разбегающихся в панике лошадях и коровах, об испуганных школьниках и о триумфальном прибытии в Остин, где мэр выступил с приветственной речью и даровал Носу почетное гражданство.
Благодаря этим заметкам каждое утро на час, а то и на два в городе замирала вся работа. Встречаясь на улицах, люди останавливались, безудержно хохоча и хлопая друг друга по спине.
«Старина Дэн — высший класс, верно?» — говорил один. «Еще бы, — отвечал другой, — но будь я проклят, если он удержится в газете после возвращения Сэма. Не хотел бы я сейчас столкнуться с Сэмом! Держу пари, что его корежит от ярости. Ха-ха-ха!»
Заметки Дэна, столь повеселившие его друзей, совершенно иначе подействовали на Сэма. Он пришел в бешенство и тотчас помчался обратно в Вирджиния-Сити. Часов в девять вечера он ворвался в комнату Гудмена в состоянии, близком к помешательству, и выпалил:
— Джо Гудмен, какого черта ты позволил этому идиоту Дэну публиковать его гнусный вздор о моем носе! Он сделал из меня посмешище в глазах каждого осла отсюда и до самого Остина. Этот чертов кретин, должно быть, тронулся рассудком, я больше не желаю работать с ним в одной газете. Если ты его не уволишь, уволюсь я. Так что выбирай.
— Чего уж ты так сердишься, Сэм? — сказал Джо. — Погляди на себя и обдумай все здраво. Пройди в другую комнату и просмотри подшивку газеты за последние полгода. Ты увидишь, что все это время ты выставлял на посмешище Дэна. Сколько раз ты пребольно кусал его и немилосердно потешался над ним, нимало не заботясь о его чувствах и не задумываясь, обижает это его или нет. Разве он когда-нибудь сердился на тебя за твои насмешки в его адрес, разве обрушивал на тебя всевозможные ругательства? Нет, сэр! Он никогда не ныл, а принимал все как шутку и смеялся над собой вместе со всеми. А сейчас ты из кожи вон лезешь только оттого, что он расквитался с тобой и выставил тебя на посмешище. Успокойся, Сэм, и забудь про это. Прости старину Дэна, и нечего ссориться из-за такого пустяка. Пусть все идет как идет.
— Ты считаешь это пустяком? А я считаю это подлым и трусливым ударом в спину из зависти и злобы. Такое я никогда не прощу и не забуду. Еще раз заявляю тебе, что, если ты его не вышвырнешь, я прерываю свои отношения с газетой.
— Ты ставишь меня перед трудным выбором, и мне нужно время, чтобы все обдумать. Надеюсь, что и ты еще хорошенько подумаешь, отложишь решение до завтра, а утром посмотришь на все иначе.
После разговора с Джо Сэм отправился в репортерскую комнату, набил трубку и закурил. Поглядев на стену, он увидел на крючке оставленные Дэном заметки. Сдернув их, он снова уселся и принялся просматривать листки, исписанные знакомым почерком друга. Чтение его прервал чей-то голос, почти шепотом спросивший:
— Сэм, можно мне войти?
Подняв голову, он увидел за приоткрывшейся дверью доброе лицо Дэна с козлиной бородкой и умоляющим выражением глаз. Хмурое лицо Сэма мгновенно осветилось приветливой улыбкой, и, вскочив с места, он заорал:
— Открывай дверь и входи. Ах ты, старый козел, как я рад тебя видеть!
Они обнялись и принялись кружить по комнате, опрокидывая стулья и прочую мебель, стукаясь об стены и так грохоча, что Стив, решив, что они подрались, прибежал разнимать их.
Открыв дверь и увидев, как Сэм и Дэн празднуют примирение, он присоединился к ним. На шум прибежал Джо и тоже включился в общее веселье. Когда оно чуть поутихло, он вытащил из кармана чек и, протянув его Сэму, сказал:
— Сэм, мне очень жаль расставаться с тобой, но ты сам вынуждаешь меня к этому. Обдумав со всех сторон твое требование, я решил, что не могу удовлетворить его. Дэн работает со мной со дня основания «Энтерпрайз». За это время он выказал себя таким замечательным репортером, верным другом и компаньоном, что уволить его было бы величайшей несправедливостью по отношению как к нему, так и ко всей общественности города. Вот чек на сумму твоего жалования и еще пятьдесят долларов в знак признательности за твою работу.
— Не будь идиотом, Джо, — отрезал Сэм, — Брось этот чертов чек в печку, ступай к себе и попытайся раз в жизни написать что-нибудь, содержащее хоть толику здравого смысла. Пошли в город, Дэн.
И оба остряка вышли из комнаты рука об руку.
Марк Твен поднимает руки вверх
За два дня до того, как Сэм должен был читать лекцию на Золотом Холме о Сандвичевых островах, на развилке трех человек остановил и ограбил какой-то бандит.
Беседуя на следующий день со Стивом об этом ограблении, Сэм весьма критически отозвался о жертвах грабежа.
— Стив, — сказал он, — не могу даже представить себе, как трое здоровенных детин могли позволить ограбить себя одному бандиту. Черт побери! Этим трусам следовало бы провалиться со стыда сквозь землю.
— Может, они и не трусы, — возразил Стив. — Грабители никогда не нападут, если не уверены в превосходстве. К тому же любой из них отличный стрелок, и, по-моему, если человек подчиняется их требованию, понимая, сколь велик шанс лишиться жизни, оказывая сопротивление, — это вовсе не свидетельство трусости. Поставь себя на их место, Сэм. Предположим, что ты с несколькими приятелями холодной, темной ночью, застегнувшись на все пуговицы и засунув руки в карманы, идешь от развилки на Вирджиния-Сити. Что ты станешь делать, если вдруг увидишь дуло кольта сорок четвертого калибра и услышишь голос, приказывающий тебе поднять руки вверх? Поднимешь или будешь сопротивляться?
— Не думаю, что могу оказаться в таком положении, но держу пари, что не стал бы пресмыкаться перед ними.
Столь безапелляционное утверждение Сэма и побудило Стива разыграть его — остановить и ограбить после лекции на Золотом Холме. Он рассказал о своем плане Деннису Маккарти, и тот, оценив шутку, сразу же согласился подыграть в ней.
Затем Стив посвятил в задуманное и Джо Харлоу, Малыша Хикса, Солти Бодмена и Джона Рассела. Было решено, что Джо Харлоу и Малыш Хикс станут изображать грабителей, а Бодмен и Рассел будут держаться позади, но так, чтобы Сэм смутно различал их в темноте. Стив останется в наборном цеху и будет ждать Сэма.
Когда лекция закончилась, Сэм и Деннис положили большую часть полученных денег в сейф «Уэллс, Фарго и Ко» и отправились домой. Они уже были неподалеку от старой шахты компании «Империел энд Эмпайер», когда прямо рядом с ними послышался резкий окрик: «Руки вверх!» Сэм отнюдь не пресмыкался, но руки его послушно взметнулись кверху.
Затем чей-то грубый голос произнес:
— Билл, возьми этих франтов на мушку, а я разберусь с ними! А вы, ребята, держите лапы кверху. Не пытайтесь надуть меня, а не то будет хуже.
Обыскав Сэма и Дэна и избавив их от денег, грабитель сказал:
— А теперь слушайте. Если вы вздумаете сдвинуться с места раньше, чем через полчаса, вам крышка.
После чего грабители исчезли.
Ночь была холодная, дул сильный ветер, и мела поземка. Деннис был без пальто и, пока грабители обыскивали их, совсем закоченел. А потому, едва они удалились, он сказал, стуча зубами:
— Сэм, пошли отсюда.
— Деннис, — ответил одетый в теплое пальто Сэм, — тот громила сказал, что они прикончат нас, если мы сдвинемся с места раньше, чем через полчаса. А поскольку в настоящее время у меня нет ни малейшего желания покидать этот мир, я буду стоять тут, сколько приказано.
— Что ты, Сэм! Неужто ты думаешь, что они станут дожидаться, чтобы поглядеть, уйдем мы или нет? Они наверняка уже на вершине холма и шагают в сторону города. Пошли скорее, я совсем продрог.
— Прав ты или нет, но я не стану испытывать судьбу и не сдвинусь с места, пока не буду уверен, что ничем не рискую. И ты останешься тут со мной.
Когда жертвы грабительского нападения добрались до «Энтерпрайз», они сразу прошли в наборный цех к топящейся печке. Там их поджидали Дэн Макквилл и все остальные. Когда они устроились возле печки, Стив сказал:
— Сдается мне, вы слишком долго добирались с Золотого Холма. Останавливались отдохнуть по дороге?
— Да, мы останавливались, — ответил Сэм, — правда, отдыхом я бы это не назвал. Мы повстречали двух джентльменов, которые полагали, что наши деньги нам только мешают, а им придутся весьма кстати. Они столь убедительно аргументировали свою мысль, что мы позволили им забрать деньги. Короче говоря, друзья, нас попросту ограбили.
— Боже праведный, неужели? — воскликнул Стив. — Они забрали всю выручку?
— Нет, всего несколько долларов. Остальные в сейфе «Уэллс, Фарго». Но скажу вам, друзья, нам было предъявлено весьма настоятельное требование, а две огромные пушки в шести дюймах от глаз — это не шутка.
— А сколько было грабителей? — спросил кто-то.
— Сколько их было всего, не знаю. Я видел четверых, а на мушке нас держали двое. Эти кольты сорок четвертого калибра выглядят крайне убедительно и имеют вид не менее внушительный, чем целая батарея пушек. Но все хорошо, что хорошо кончается, и я рад, что мы тут с вами, а не на дне старой шахты на развилке.
— Я тоже рад, Сэм, — сказал Стив, — страшно рад, что ты не пресмыкался.
Сэм рассказывал о пережитом при нападении еще дня два или три, пока Солти Бодмен, «главарь шайки», не открыл ему глаза. Солти остановил Сэма на улице, приказал свирепым голосом: «Руки вверх!» — и направил на него игрушечный пистолет, а потом кинулся прочь и скрылся в наборном цехе.
А за несколько минут до того Сэм видел, как Деннис и Солти о чем-то шушукались и хохотали, но когда он подошел к ним, Деннис, смеясь, удалился. Поэтому после выходки Солти Сэм догадался, что и Деннис был посвящен в розыгрыш.
Пожалуй, никогда в жизни Сэм не бывал так зол. Он почти лишился дара речи. Заглянув в контору, он выписал чек и пустился на поиски Денниса. Обнаружив его в закусочной Чарли Леггета, он швырнул ему на стол чек и заявил:
— Сэр, я больше не нуждаюсь в ваших услугах. — Повернулся и вышел.
Вернувшись в контору, он зашел к Дэну Макквиллу.
— Дэн, — спросил он, — ты знал, что они замышляют это «ограбление»?
— Нет, не более, чем ты сам.
— Как думаешь, Стив приложил к этому руку?
— Ты же знаешь, что в таких делах Стив всегда заводила. Но я уверен, что он не участвовал в «ограблении» потому, что с пяти часов и до самого вашего возвращения он оставался в наборном цехе.
— Мне противно даже подумать, что Стив мог участвовать в этом, но, держу пари, он тоже замешан в этой истории, и, попомни мои слова, я с ним расквитаюсь.
С того дня и до самого своего отъезда Сэм больше не желал иметь дела ни с кем из парней, в том числе и со Стивом, и даже перестал разговаривать с ними. Вскоре после его приезда в Сан-Франциско, беседуя как-то со мной, он сказал:
— Билли, если бы Стив хотя бы намекнул мне о задуманном ограблении, я повел бы себя соответственно, и они угодили бы в собственную ловушку. Тогда в дураках остались бы они, а не я.
— Все так, Сэм, но тогда провалилась бы и вся затея. Ведь розыгрыш состоял как раз в том, чтобы ограбить Марка Твена, и на этом ограблении Марк Твен заработал себе колоссальную рекламу.
— Ты ничуть не лучше всех остальных. Ополчились на меня, как последние шакалы.
— Вовсе я на тебя не ополчился. Просто говорю то, что думаю. Сэм, ты же прекрасно знаешь, что они — твои друзья. Нет ничего на свете, что бы они не сделали ради тебя. Я скоро возвращаюсь в Вирджиния-Сити. Позволь мне стать вестником мира, и все будут счастливы.
— Ладно, Билли, делай, как знаешь. Я ведь ничего не имею против них, кроме того, что они всегда выбирают для своих розыгрышей именно меня. Почему бы им хоть раз не разыграть кого-нибудь другого, а меня оставить в покое?
— Потому что ты — это ты. Что за интерес им грабить, к примеру, меня? Я — никто, и никакого розыгрыша не выйдет. А вот разыграть тебя, Марка Твена, знаменитого писателя, лектора и путешественника — это действительно шутка, которой и ты сможешь посмешить всех, где бы и когда бы ты ни выступал.
На прощанье Сэм пожал мне руку, а уходя, обернулся и сказал:
— Ладно, можешь передать им, что видел меня.
Я в панике
Следующий раз мы с Сэмом встретились в Вирджиния-Сити во время его лекционного турне. Я работал в «Энтерпрайз» с Дэном Макквиллом и получил задание написать репортаж о казни Джона Милена, первого, кого казнили в штате по приговору суда.
Так случилось, что казнь была назначена на тот же день, что и лекция Сэма. Все во мне противилось даже мысли о том, что я стану свидетелем ужасного зрелища, не говоря уже о репортаже, и поэтому, когда Сэм заглянул ко мне накануне вечером, я заявил ему:
— Сэм, я угодил в жуткую ловушку. Если ты не поможешь мне выбраться из нее, я пропал.
— Какую еще ловушку? Чем я могу помочь тебе? В чем дело?
— Дело в том, что я получил задание написать репортаж о казни Джона Милена, но все это так отвратительно, что я скорей умру, чем пойду туда. Будь другом, Сэм, и пойди завтра вместо меня.
— Ах, вот оно что! Когда Джо брал тебя работать с Дэном, ты, верно, полагал, что эта работа — сплошные удовольствия: репортажи о политических сборищах, вечеринках, загородных пикниках, танцах и тому подобное, да еще то и дело даровые банкеты? Если ты ожидал этого, то ты ошибся. И если ты станешь паниковать в каждой ситуации вроде нынешней, из тебя никогда не получится путного репортера, и тебе лучше вернуться в шахты на Ослином Холме. Встряхнись, Билли, наплюй на свои переживания, думай только о том, что должен написать репортаж для газеты, и ты превосходно с этим справишься.
После этой отповеди я собрался с духом и на следующее утро отправился к месту казни, твердо решив держать себя в руках. Когда я добрался туда, холмы вокруг небольшой долины, где была установлена виселица, уже были усеяны тысячами зевак. Мужчины, женщины, многие даже с младенцами на руках, дети сбежались, чтобы присутствовать на жутком спектакле.
Я чувствовал себя довольно сносно, если не считать того отвращения, которое я испытывал к нездоровому любопытству этих людей. Но когда осужденный взошел на эшафот и встал на люк, а шериф Каммингс указал мне место среди других репортеров прямо у того за спиной, я чуть было не утратил самообладания. Однако взял себя в руки и весьма неплохо продержался все время, пока произносилось последнее слово.
Поблагодарив шерифа и всех, кто проявил к нему милосердие в тюрьме, приговоренный повернулся к толпе и, отвесив старательный поклон, еще около получаса произносил сумбурную речь, которую закончил словами:
— Я — француз, но не надейтесь, что, повесив меня, вы казните Францию. Останется еще немало французов.
Пока шериф затягивал петлю, мне снова стало страшно, а когда люк открылся и все было кончено, меня обуял такой ужас, что, скатившись вниз, я что было мочи бросился прочь.
Лекции Марка Твена о Святой земле
Марк Твен выступал с лекциями о Святой земле в Вирджиния-Сити два вечера подряд, но я присутствовал только на второй. Если б мог соответствующим образом описать эту лекцию и самого Сэма! Не стоит и пытаться. Могу лишь сказать, что из всех лекторов, каких мне доводилось слышать, он был самым замечательным.
Его личность, манера держаться и говорить, чуть растягивая слова, настолько отвечали сути повествования, что внимание аудитории не ослабевало ни разу с первой минуты до последней. Он умел вызвать у слушателей слезы, говоря о страждущих в Святой земле, об умирающих на улицах от голода детях, о дряхлых стариках и старухах на обочинах дорог, протягивающих иссохшие руки за подаянием, об одетых в рубище увечных, хромых и слепых, жмущихся друг к другу, чтобы немного согреться.
А потом он заставлял всех хохотать до упаду над какой-нибудь уморительной историей, сам оставаясь при этом абсолютно серьезен.
Он чарующе описывал ландшафты на берегах Иордана, а затем уводил всех за собой по Иерихонской дороге. Хвала Доброму Самаритянину была пропета им так трогательно и патетично, что он взволновал все сердца, и когда он сделал паузу, публика поднялась с мест и наградила его сотрясшими зал аплодисментами.
Никогда в жизни мне не доводилось слышать ничего подобного его описанию великолепно оснащенного клипера, на всех парусах идущего к родным берегам.
Он рассказывал, как пассажиры его корабля, увидав поднимаемый для приветствия флаг своей родины, обнимались и смеялись от счастья, а сын капитана бросился к борту и продекламировал последнюю строфу стихотворения, адресованного Дрейку:
Свободы и надежды стяг,
Стяг доблести и стяг отчизны,
Взметнулся ты в полночный мрак
Залогом жизни, высшей жизни.
Наш стяг вовеки нерушим, —
Где враг ударит, там и сгинет, —
Свобода обручилась с ним
И нас вовеки не покинет2.
Когда Сэм закончил лекцию этими строками, публика просто обезумела, и он минут десять стоял, кланяясь и улыбаясь, пока не стихли аплодисменты и приветственные выкрики.
На следующий день он читал лекцию на Золотом Холме, а потом в Карсон-Сити, и везде его принимали столь же сердечно и восторженно. А затем по окончании турне он вернулся в Вирджиния-Сити и, попрощавшись с друзьями, уехал из нашего штата.
Больше я никогда не видел Сэма, но личность этого удивительного человека столь четко отпечаталась в моей памяти, что он и теперь стоит у меня перед глазами так же живо, как и в те давние времена, когда мы оба были молоды.
Псевдодуэль Марка Твена с Сэмом Леонардом
Несколько месяцев назад я прочитал в «Стоктон Рекорд» чрезвычайно интересную статью бывшего наборщика «Кроникл» в Вирджиния-Сити, рассказывающего о его пребывании в Неваде. В своей статье он упоминает знаменитую дуэль Марка Твена с Сэмом Леонардом, утверждая, однако, что она не состоялась. Он ошибается. Дуэль состоялась, хоть пострадавших не было.
Леонард работал наборщиком в «Энтерпрайз». Все неплохо относились к нему, хотя порой он и раздражал ребят, когда бахвалился своей родословной «джентльмена старой закалки» из Кентукки. Марка Твена мало заботило его «генеалогическое древо». И вот как-то вечером, когда Леонард рассказывал о генералах, адмиралах и прочих выдающихся личностях среди своих предков, с упоением повествуя об их высоких достоинствах и огромных богатствах — рабах, табаке и хлопке, Марк Твен прервал его вопросом:
— Сэм, я слышал, что на плантациях табака случаются большие потери из-за табачной гусеницы, это так?
— Вы совершенно правы, сэр. Однажды мне довелось видеть принадлежащую моему отцу плантацию в тысячу акров, всю поеденную гусеницей.
— И нет никакого способа бороться с ней? — спросил Марк.
— Только один, сэр. Их приходится обирать с листа вручную.
— Обирать вручную на плантации в тысячу акров? Ну, Сэм, по-моему, это невозможно.
— Быть может, вам, сэр, это и кажется невозможным, но когда на табачной плантации работают четыре сотни черномазых, на это требуется не так много времени. Главное, делать это каждый день, пока лист не будет убран.
— Ну, такая работенка не по мне, — заявил Марк Твен. — У вас не болели руки, Сэм? Не представляю, как такой джентльмен, как вы, мог заниматься столь грязной работой.
— Я уже объяснял вам, мистер Клеменс, что никогда не делал работы, годной лишь для рабов. И хочу вам заметить, что ваше высказывание крайне обидно и оскорбительно. В скором времени, сэр, вы обо мне услышите, — бросил он, в бешенстве выходя из комнаты.
На следующее утро, когда Марк Твен сидел за работой, к нему вошел Джо Харлоу и протянул записку от Сэма Леонарда такого содержания:
«Сэмюелу Л. Клеменсу, известному также как Марк Твен.
Мои чувства и достоинство джентльмена и человека чести никогда еще не подвергались такому оскорблению, как это случилось вчера вследствие Ваших грубых нападок. Я не могу ни извинить, ни оставить без внимания Ваше крайне оскорбительное замечание в мой адрес. А посему я требую от Вас подобающих извинений. Если Вы отказываетесь принести их, я требую сатисфакции, принятой среди людей чести. Если же Вы не соблаговолите удовлетворить мои обоснованные требования, я ославлю Вас как отъявленного труса.
Это послание будет передано Вам моим другом мистером Джозефом Харлоу, который уполномочен действовать от моего имени при переговорах с любым из Ваших друзей, к кому Вы порекомендуете ему обратиться.
Ваш и прочее Сэмюел Леонард».
Прочитав записку, Марк Твен поднял голову и спросил:
— Джо, этот чванливый пустомеля в самом деле прислал мне вызов?
— Да, — подтвердил Джо, — это вызов. Но я уже поговорил со Стивом, Малышом Хиксом и остальными, и если ты согласишься на наш план, мы сыграем с ним великолепную шутку.
— Расскажи, что вы там задумали. Правда, я не понимаю, как вы намерены превратить дуэль в шутку.
— А вот как, ты принимаешь вызов и называешь в качестве оружия револьверы. А мы со Стивом заряжаем их одним порохом. Противники встают на расстоянии десяти шагов. По сигналу они стреляют, потом делают шаг вперед и снова стреляют, и так пока дуэль не закончится. Ничего не подозревая о нашей проделке, Сэм решит, что все идет как полагается, и после первого же выстрела сочтет, что его честь джентльмена из Кентукки удовлетворена. Потом вы пожмете друг другу руки и вернетесь домой друзьями.
— А кто еще будет участвовать в этом надувательстве? — спросил Марк Твен.
— Стив, Хикс, Дэн, Пат и мы с тобой. А чтобы Сэм не усомнился, что дуэль настоящая, нужен врач. Поэтому мы посвятили во все доктора Хойта.
— Ладно, валяйте. Но послушай, Джо, постарайтесь не ошибиться со Стивом, заряжая револьверы.
Через два дня, как и было намечено, Марк и Сэм со своими секундантами и свидетелями на восходе солнца отправились в небольшую лощину, где должна была состояться дуэль. Когда противники заняли свои места, Пат вышел вперед и спросил:
— Джентльмены, вы готовы?
После кивка обоих он сказал:
— Сейчас я буду считать: раз-два-три-пли! При слове «пли» вы поднимаете револьверы и стреляете, потом делаете шаг вперед и снова стреляете, и так далее, пока оба остаются на ногах.
Когда он выкрикнул «пли», два выстрела раздались одновременно, и почти сразу же все увидели, как Сэм Леонард выронил револьвер, качнулся и упал. При столь неожиданном и устрашающем финале розыгрыша все было решили, что Стив по ошибке зарядил пистолет Марка пулей, и испуганно столпились вокруг Леонарда. Марк Твен опустился возле него на колени и дрожащим голосом проговорил:
— Сэм, ты в самом деле ранен? О, господи! Я вовсе не хотел этого, я не стал бы делать этого ни за какие деньги. Прости меня, Сэм, ты простишь меня?
Страдальчески улыбнувшись, Сэм Леонард поглядел на Марка и слабеющим голосом сказал:
— Вам... повезло... сэр... вам повезло... Вы победили... Я удовлетворен...
Но тут подошел доктор Хойт с инструментами в руках. Отодвинув всех в сторону, он принялся осматривать раненого. Когда он расстегнул на Сэме жилет, все увидели у него на груди прямо против сердца бумажный пыж. Он и ударил Сэма в грудь, а тот, почувствовав толчок, решил, что смертельно ранен. Заметив пыж, Малыш Хикс схватил его и спрятал в карман, чтобы Сэм никогда ни о чем не догадался.
Доктор Хойт объявил, что Сэм не ранен, а просто находится в шоке, и тут все поняли, что перепуганы куда сильнее самого Сэма. Их шутка сработала на манер бумеранга, крепко ударив по ним самим. Когда Сэм смог подняться на ноги и все отправились домой, лица у них были скорбные, точно на похоронах близкого родственника.
Доктор Хойт руководил делами «Энтерпрайз» в Типографском союзе в Вирджиния-Сити. У каждого, кто сталкивался с ним, он вызывал доверие и уважение. Среди владельцев типографий не было равного Джорджу, как они любовно называли его. Всем он был советчиком и готовым прийти на помощь другом.
В то время ему было около семидесяти, годами он был не молод, но во всем остальном оставался большим ребенком, любящим повеселиться и умеющим ценить шутку. Мы с доктором были большими друзьями, он частенько захаживал ко мне и коротал со мной вечер, рассказывая о своих странствиях по свету, красочно описывая чужие страны и города, верования, нравы и обычаи их обитателей. Он рассказывал мне о всевозможных животных, птицах и рыбах, о деревьях, цветах и плодах. Он переносил меня в раскаленные пески пустынь и в высокогорные снега, а потом, заметив, что я позабыл, где нахожусь, возвращал меня к действительности, спрашивая с насмешливой улыбкой:
— Ну, и как тебе все это нравится?
Зимой 1867 года почти во всех городах Западной Невады свирепствовала эпидемия сливной оспы, уносившая множество жизней. Охваченные паникой люди покидали штат.
В самый пик эпидемии в Вирджиния-Сити, когда больничный барак был переполнен, доктор Хойт — а он был не только владельцем типографии, но и хирургом, — оставил на время свои дела и вместе с другими врачами включился в борьбу с болезнью. День и ночь он был на ногах и ухаживал за больными, забывая о себе. Поскольку он был уже не молод и не слишком крепок здоровьем, изнурительная работа не прошла для него даром, и он заразился страшной болезнью.
По дороге в барак, куда он отправился, обнаружив, что заразился оспой, он повстречал нас с Джо Харлоу. Заметив его, мы двинулись ему навстречу, но он остановился и, грозя кулаком, закричал:
— Подите прочь, идиоты. Я заразился оспой. Не приближайтесь ко мне.
Потом вынул из кармана маленький кожаный несессер и, положив его на землю, сказал:
— В нем часы и цепочка. Я иду в больницу. Если я умру, возьмите их себе. Можете решить, кому их носить, кинув на орла или решку или потянув соломинки, но только не разыгрывайте их в карты или кости.
После чего попрощался и пошел своей дорогой. Доктор Хойт не умер, через две недели он вышел из барака без всяких следов оспы, кроме маленькой щербинки на кончике носа.
Марк Твен становится личным секретарем сенатора Стюарта
Когда законодательные органы Невады избрали У.-М. Стюарта сенатором Соединенных Штатов, по возвращении в Вирджиния-Сити, он зашел в репортерскую, где Марк писал статью для очередного номера.
— Привет, Сэм, — сказал Стюарт, — вы, я вижу, заняты.
— Да, Билл, занят, но скоро освобожусь. Устраивайтесь поудобнее, выкурите трубку, а через несколько минут я к вашим услугам.
Закончив статью, Сэм нацепил листки на крючок и сказал:
— Думаю, в скором времени вы уже не будете вдыхать полынный воздух Невады, отряхнете ее песок с ваших ног и отправитесь к нашим «мудрецам» в Вашингтон. Господи, Билл, как бы мне хотелось поехать с вами!
— Вы поедете, — вдруг заявил сенатор. — Если вы в самом деле хотите поехать со мной, ваше желание исполнится. Именно ради этого я и пришел сюда. Вы единственный, кого я желал бы видеть своим личным секретарем, и вы доставите мне величайшую радость, приняв мое предложение. Да и вам это пойдет на пользу. Я познакомлю вас с лучшими умами нации, введу в самое избранное общество Вашингтона. Вы вникнете в политическую деятельность внутри страны и в Европе. Во всех отношениях это будет вам полезно, и я искренне надеюсь, что вы согласитесь.
— Билл, я высоко ценю ваше любезное и чрезвычайно лестное предложение и от всей души благодарю вас, но боюсь, что ваше расположение ко мне побуждает вас переоценивать мои возможности, а также мою способность подобающим образом исполнять обязанности такого рода. А посему, думаю, лучше всего — как говаривал судья Райзинг, когда не чувствовал твердой почвы под ногами, — хорошенько все взвесить. Поспешишь, людей насмешишь. Я уже имею опыт подобной деятельности, и с меня довольно. Когда моего брата Оррина назначили окружным секретарем, он взял меня личным секретарем. Я прослужил у него два месяца, а потом он меня выгнал.
— Ваш брат выгнал вас? За что?
— Всего лишь за то, что я ответил на одно письмо, а ему не понравился мой ответ. Он находился тогда в Вирджиния-Сити, где собирался пробыть две недели. Перед отъездом он сказал: «Сэм, просматривай корреспонденцию во время моего отсутствия и, если обнаружишь что-нибудь, требующее моего немедленного вмешательства, перешли в Вирджиния-Сити. В остальном поступай по своему усмотрению». И вот примерно через неделю я так и поступил. Войдя в то утро в канцелярию, я обнаружил среди почты пухлый конверт с полудюжиной трехцентовых марок. Конверт выглядел столь внушительно, что я чуть было не отправил его Оррину, не читая. Если бы я так и сделал, то не лишился бы должности столь внезапно. Но в конце концов я все же распечатал его и прочел. Послание было от некоего скотовода и ковбоя из окрестностей Остина и содержало пространный отчет о бесчинствах воров и конокрадов, а также настоятельное требование, чтобы этому был немедленно положен конец и грабители понесли суровое наказание. По-видимому, он полагал, что Оррин представляет шерифа, окружного прокурора, судью и присяжных в одном лице. Вместо того чтобы швырнуть письмо в печку или кинуть его в ящик для бумаг, я, как последний кретин, сел и написал такой ответ:
«Дорогой сэр, в ответ на Ваше столь важное сообщение, касательно урона, который Вы и прочие скотоводы в Ваших краях понесли вследствие беззаконного присвоения Вашего скота и лошадей бандой бесчестных воров и конокрадов, вынужден с прискорбием сообщить, что окружной секретарь внезапно вызван в Вашингтон в связи с делами государственной важности. Вследствие непредвиденных обстоятельств Соединенные Штаты, судя по всему, могут быть втянуты в войну с Европой. В такой ситуации следует действовать мудро и деликатно, а также прекрасно владеть искусством дипломатии. Президент Соединенных Штатов остановил свой выбор на секретаре Клеменсе, как государственном деятеле, наиболее достойном представлять правительство в столь критической ситуации, и можно не. сомневаться, что в настоящий момент Клеменс уже на пароходе где-нибудь в Атлантике и направляется в Королевский суд в Лондон.
Я телеграфировал в государственный департамент в Вашингтон, чтобы ему срочно передали по телеграфу все содержащиеся в Вашем письме факты. Можете быть уверены, что, как только он получит это сообщение, он примет все меры к тому, чтобы гнусные грабители и конокрады были немедленно схвачены и повешены».
Это дурацкое письмо было опубликовано в «Эстийской хохлатке», и, прочтя его, Оррин так рассвирепел, что не пожелал дожидаться нашей встречи, а написал записку, гласившую:
«Молодой человек, тебе лучше немедленно отправиться назад в Миссури, ибо, если, вернувшись, я увижу тебя в своей канцелярии, я вытрясу из тебя душу».
Вот потому-то, Билл, я сомневаюсь, стоит ли мне принимать ваше предложение. Еще одна причина заключается в том, что тогда прервется моя журналистская деятельность. А это работа, которая мне по вкусу и к которой я, похоже, приладился, а посему я думаю, что мне лучше оставаться тут у Джо.
— Сэм, обязанности личного секретаря нисколько не помешают вам как писателю. Наоборот, для вашего литературного таланта откроется куда более широкое поле деятельности, нежели то, что вы имеете тут в качестве репортера. А что касается «взвешивания», полагаю, в этом нет необходимости, и надеюсь, что вы дадите согласие прямо сейчас. Если до моего отъезда в Вашингтон, что произойдет не ранее ноября, вы поймете, что по тем или иным причинам это место вас не устраивает, вы можете отказаться от него, и все будет по-прежнему. А пока, если хотите, продолжайте работать в «Энтерпрайз». За исключением полутора часов в день, когда вы будете помогать мне с корреспонденцией, вы совершенно свободны.
— Прекрасно, сенатор, на таких условиях я принимаю ваше предложение. Когда я должен приступить к своим обязанностям?
— Завтра, в любое время с восьми утра, когда вам удобно.
— Хорошо, я буду у вас после обеда.
После чего сенатор поднялся и, поблагодарив Сэма, пожал ему руку и удалился. Как только стало известно, что Сэм сделался личным секретарем сенатора, знакомые при встрече начали почтительно снимать шляпу, кланяться и называть его «мистером секретарем». И, хихикая, проходили мимо.
Поначалу Сэм не обращал на это внимания, отвечал улыбкой на улыбку и поклоном на поклон, встречая их по пути в канцелярию сенатора, где в течение месяца выполнял обязанности личного секретаря сенатора, к полному удовлетворению оного. Но когда за дело принялись парни из газеты, опять начав вышучивать его, их ехидные замечания стали действовать ему на нервы, и он утратил интерес к работе.
Инициатором стал Солти Бодмен. Как-то вечером Солти зашел к Сэму за статьей и, заметив на столе его шляпу, взял ее, повертел в руках, надел на голову и, ухмыляясь, сказал:
— Черт побери, Сэм, славная шляпа, и мне как раз впору. Тебе она скоро будет не нужна, так что отдай ее мне.
— Хорошо, Солти, когда я соберусь ее выкинуть, бери, ради бога. Но с чего ты взял, что она мне будет не нужна?
— Просто я подумал, что ты быстро растешь и тебе вскоре потребуется шляпа большего размера.
И Солти пулей вылетел из комнаты, едва успев увернуться от пресс-папье, которым Сэм швырнул в него.
— Сэм, в чем заключаются твои обязанности личного секретаря? В них в самом деле есть что-то личное? — спрашивал кто-нибудь из парней.
— Вовсе нет. Просто я помогаю ему с корреспонденцией, чтобы до отъезда в Вашингтон он успел разделаться со всеми делами.
— Ах, вот оно что. А то привратник в суде сказал мне, будто ты там вроде мальчика на побегушках.
Насмешки друзей так раздражали Сэма, что в конце концов он перестал появляться в канцелярии сенатора по нескольку дней кряду. Столь частые прогулы привели к тому, что терпение сенатора лопнуло, и он стал жаловаться на Сэма общим знакомым. Как только Сэм узнал об этом, он написал заявление об отставке и отправился в канцелярию. Когда он вошел, сенатор молча поглядел на него, указал на кресло и продолжал что-то писать. Подождав несколько минут, Сэм спросил:
— Билл, вы неважно себя чувствуете?
— Если вам угодно, то да, — отрезал тот.
— Мне очень жаль. А в чем дело? Что-нибудь случилось?
— Спросите об этом себя, молодой человек. Сэм, как репортеру и газетчику вам нет равных, но как личный секретарь федерального сенатора вы никуда не годитесь. Полагаю, нам следует прервать наше сотрудничество.
— Билл, я рад, что вы первым затронули эту тему. Некоторое время назад я понял, что не смогу работать с вами, ибо обнаружил, что, хотя здесь вы и имели репутацию превосходного юриста, как федеральный сенатор вы ничего не стоите. Я подаю вам просьбу об отставке.
И, отвесив сенатору короткий поклон, Сэм удалился, хлопнув дверью.
Марк Твен и козел
В 1846 году, когда началась война с Мексикой, Дик Стокер, прототип Дика Бейкера в «Налегке» Марка Твена, был преуспевающим дельцом в небольшом городке на юге Иллинойса. Он воспринял зов отчизны как глас Божий, продал дело, записался в действующую армию и, покинув родных, друзей и невесту, отправился воевать в Мексику. Он участвовал во всех крупных сражениях под началом Тейлора и Скотта, дважды был ранен, один раз под Чепультепеком, а второй — под Молино-дель-Рей. Он был со Скоттом, когда тот водружал американский флаг над дворцом Монтесумы в столице Мексики. Когда подошел к концу срок службы, он, вместо того чтобы вернуться на восток, отправился вместе с двумя земляками и однополчанами в Калифорнию, где ненадолго остановился в Монтерее, чтобы купить двух ослов. На одного он навьючил палатку и скарб, на другого — провизию. Возле Сан-Франциско он перебрался на восточный берег бухты и пешком отправился в Саттерс-Милл, где обнаружил золотоносные породы на несколько миль окрест. Потом он направился к Пласер-виллю, тогда называвшемуся Хенгтаун, где золота было не меньше, а затем повернул на юго-запад, искал золото в Амадоре и Калаверасе и, наконец, 15 ноября 1849 года прибыл на Ослиный Холм. Здесь уже работало человек пятьдесят старателей. Он сразу же взялся за дело и в декабре 1849 года нашел золото в Индейском Ущелье.
Среди вещей, привезенных им из Мексики, была сабля, с которой он прошел всю войну, и большой десятидюймовый кавалерийский пистолет. Пистолет заряжался патроном величиной с большой палец Дика и при выстреле грохотал, точно пушка.
В феврале 1850 года Дик выстроил себе хижину, где отгородил угол, завесив его какой-то тряпкой. Он называл это своей гардеробной. Здесь и висели пистолет и сабля, пока на Ослином Холме не появился Марк Твен. Первый раз он вошел в эту хижину 26 октября 1864 года. Примерно месяц спустя он обнаружил в гардеробной Дика саблю и пистолет и спросил у меня:
— Это и есть те самые инструменты, которыми вы добываете редкий металл?
— Нет, Сэм, — ответил я. — Это вещи Дика. Он не расставался с этой саблей всю войну в Мексике.
— Тут кто-нибудь умеет драться на саблях?
— Только Стокер, да и то я не знаю как.
— Можно набрать команду и назвать ее Ослиная команда неуловимых фехтовальщиков. Кто желает научиться фехтовать, пусть приходит ко мне, я сделаю все, что будет в моих силах.
Марк набрал команду и каждое утро натаскивал нас в фехтовании. Правда, сабля была только у него одного, остальные были вооружены коромыслами, палками и всем, что могли раздобыть. Бой всегда заканчивался тем, что он выбивал у нас из рук оружие, а потом устраивал нам разнос. Только Стокеру удавалось хоть немного продержаться против него.
В то время на Ослином Холме проживал с семьей мистер Каррингтон, джентльмен из Ганнибала, штат Миссури, ярый сторонник конфедератов в войне Севера и Юга. У Джорджа Каррингтона был огромный австралийский козел, которого он приучил ходить в упряжке.
Однажды утром, закончив бой, Марк заметил наблюдавшего за происходящим козла, подошел к нему и сказал:
— Генерал, вы прославили свое имя в этой войне. Сейчас уже ни у кого нет сомнений, что вы умеете спланировать сражение и довести его до победного конца, но ваша слава как фехтовальщика сильно преувеличена. Я намерен сразиться с вами.
Он встал в позицию, поднял саблю и сказал:
— К бою!
И сделал выпад.
Старый генерал Борегар оказался к бою готов, он встал на задние ноги и выбил рогами саблю, отбросив ее футов на двадцать. Затем боднул Марка в голову и свалил с ног, после чего тот полетел на всех четырех вслед за саблей. То был единственный раз, когда я слышал, как Марк ругается всерьез. Он схватил саблю, отнес ее в хижину, швырнул на пол и, подойдя к Каррингтону, который наблюдал за битвой, спросил:
— Каррингтон, сколько вы хотите за этого козла?
— А зачем он вам, Сэм? Собираетесь фехтовать с ним?
— Фехтовать?! Нет, я собираюсь прикончить его. Здесь, на Холме, много детей, и он может убить их или сильно покалечить.
— Ну что вы, Сэм! — возразил Каррингтон. — Вы же знаете, что инстинкт самосохранения — главный закон природы. Вы сами затеяли драку с Борегаром, вот он и действовал согласно этому инстинкту.
— Нечего сказать, инстинкт, когда он чуть не убил человека!
— Вот именно, — сказал Каррингтон. — Он был вправе защищаться, а ничего другого он и не делал.
Когда Сэм вернулся в хижину, я уложил его на кровать и долго растирал ему шею. Более он никогда не связывался со старым Борегаром. Наоборот, вскоре они подружились, а потом Сэм и Джордж приучили ходить в упряжке еще одного козла и прекрасно проводили время, выезжая на них и собирая сосновые шишки и хворост.
Примечания
Книга воспоминаний старателя и журналиста У.-Р. Гиллиса (1840—1929), работавшего со своим братом Стивеном Эдвардом Гиллисом и Марком Твеном в редакции невадской газеты «Энтерпрайз», охватывает только период личного общения с писателем — 1860-е годы. Ее ценность обусловлена непосредственностью впечатлений мемуариста, а также тем, что, концентрируя внимание на незначительных происшествиях и бытовых деталях, в ней довольно убедительно воссоздается психологический облик Марка Твена в молодости.
Перевод с сокращениями сделан по репринтному изданию книги, осуществленному в 1969 году: Gillis William Robert. Gold Rush Days with Mark Twain. With introduction by Cyril Clemens. N.Y., 1930, pp. 48—77, 97—122.
Хвала Доброму Самаритянину. — Евангельская аллюзия (Лука, 10, 30—37).
...последнюю строфу стихотворения, адресованного Дрейку. — Установить произведение практически невозможно, так как прославленному каперу и флотоводцу Англии, одному из победителей испанской Непобедимой армады в 1588 году, было посвящено множество стихотворений.
Когда законодательные органы Невады избрали У.-М. Стюарта сенатором Соединенных Штатов... — Уильям Стюарт впервые был избран в сенат в 1864 году.
В 1846 году, когда началась война с Мексикой... — Речь идет о захвате США северных территорий Мексики в результате боевых действий американской армии в 1846—1848 годах. Непосредственной причиной войны послужила аннексия Техаса Соединенными Штатами в 1845 году.
...дважды был ранен, один раз под Че пульте пек ом, а второй — под Молино-дель-Рей. — Город Чепультепек был штурмом захвачен североамериканскими войсками в сентябре 1847 года, а сражение под Молино-дель-Рей — одно из последних в 1848 году, предшествовавшее взятию столицы Мексики.
1. Военную кличку (фр.).
2. Перевод. В. Топоров, 1990 г.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
