Марк Твен начал работать в качестве профессионального журналиста в одной из газет Вирджиния-Сити (штат Невада) в 1862 году. Затем в течение нескольких лет работал репортером в штате Калифорния: сотрудничал в газетах «Морнинг колл» (Сан-Франциско) и «Юнион» (Сакраменто), в литературных журналах «Золотой век» и «Калифорниен». В мае 1867 года был опубликован первый сборник рассказов молодого писателя ««Знаменитая скачущая лягушка» и другие очерки». В 1869 году, после выхода в свет книги путешествий «Простаки за границей», о Твене узнала вся страна. Огромный успех «Простаков» принес автору славу и деньги, «открыл двери» редакций крупных нью-йоркских литературных журналов и газет. В 1870 году писатель женился на Оливии Ленгдон, дочери богатого углеторговца из Элмайры (штат Нью-Йорк), и решил начать семейную жизнь на Востоке страны. 1 октября 1871 года Марк Твен переехал со своей семьей в Нук-Фарм, комфортабельный пригородный район Хартфорда, штат Коннектикут. Сбылась мечта писателя поселиться в «самом красивом городе», который он когда-либо видел, среди «самых достойных друзей» и приобщиться к респектабельной жизни1. «К счастью, знание людей помогло мне умно выбрать место жительства, — писал Марк Твен мистеру Барроу 1 ноября 1876 года. — Я живу в самом свободном уголке страны»2.
Еще в свой первый приезд в этот город по поводу издания «Америкен Паблишинг компани» книги «Простаки за границей» Твен был представлен кружку высокообразованной гуманитарной элиты, которому Хартфорд был обязан репутацией одного из новоанглийских культурных и интеллектуальных центров времени. В этот кружок входили юрист и литератор Чарльз Дадли Уорнер (ставший в 1873—74 годах соавтором Твена по роману «Позолоченный век»), уже немолодая, овеянная мировой славой Гарриет Бичер-Стоу, ее сестра, известная американская феминистка Изабелла Бичер, муж последней — ученый и юрист Джон Хукер, компаньон Хукера по юридической фирме, генерал северной армии в годы Гражданской войны, а позднее губернатор Коннектикута Джозеф Хоули, историк и филолог Джеймс Трамбул, и еще с десяток юристов, священников, политических деятелей, тесно связанных между собой родством, личными отношениями, общностью взглядов. Твену очень импонировала атмосфера материального и интеллектуального довольства, царившая в Нук-Фарм. Правда, чтобы жить там нужно было иметь большие деньги («счет в банке»3, как он неоднократно замечал), поэтому ему почти сразу же пришлось отправиться в лекционное турне. Позднее, когда книги стали приносить ему крупный доход, он построил себе в Нук-Фарм роскошный особняк, и стал, как он сам иронически говорил о себе в эти годы, одним из «непоколебимых столпов среди других столпов Новой Англии»4.
Переехав в Коннектикут, Твен попал в обстановку, отличающуюся целым рядом особенностей. Политический консерватизм местных жителей благополучно сочетался с демократизмом. Уважение к частной собственности перерастало постепенно в некую идейную доктрину. Традиционная религиозность также часто заставляла их идти на разработку собственных политических взглядов. Ситуация в целом отличалась явной парадоксальностью — сочетанием на первый взгляд несовместимых вещей. Так, консервативные в привычках, давно приверженные федерализму, который уже с 40-х годов XIX века представлялся американцам консервативным политическим течением, большинство жителей Нук-Фарм, как и всей Новой Англии, в канун Гражданской войны отдали свои голоса Линкольну. В годы войны они поддерживали радикальное аболиционистское крыло республиканской партии, ибо исходили из примитивной религиозной идеи о том, что есть только один грех — рабство. С отменой рабства, по их мнению, сияние божьей благодати неизбежно должно было привести к совершенствованию людей. После разгрома рабовладения некоторые из них решили, что демократия восторжествовала и наступила пора пожинать плоды.
Однако движение хартфордской мысли в сторону принятия демократических идей шло медленно, так как там не привыкли безоговорочно, без лишних раздумий и тщательного взвешивания принимать что-то на веру. Как следствие, после Гражданской войны прежде незыблемое идейное единство обитателей колонии пошатнулось, и они искали пути, которые позволили бы им сохранить упорядоченное существование и в то же время приспособиться к быстро меняющемуся окружающему миру. «Они не были вовсе чужды критическому подходу к американской действительности, — пишет в своей книге А.И. Старцев в главе, посвященной хартфордскому периоду в творчестве Твена. — Они не оспаривали необходимости реформ, однако таких лишь реформ, которые должны были освободить буржуазно-демократический строй от его особенно одиозных, позорных черт, от крайностей агрессивной, выходящей за рамки законности и граничащей с прямым разбоем предпринимательской деятельности. Они хотели застраховать буржуазное общество от классовых столкновений и социального взрыва, придать ему большую устойчивость и стабильность. Бывшие аболиционисты и республиканцы 1860-х годов стали буржуазными либералами 1870-х»5.
Развитие религиозной мысли после войны также шло в самых разных направлениях. Немаловажную роль здесь играла популяризация оптимизма и нерегламентированной индивидуальной веры. Так, например, Гарриет Бичер-Стоу и ее брат Г.У. Бичер отвергли кальвинизм отца. Они отрицали врожденную порочность человека, верили в следование естественным, благим порывам. Позднее, правда, они стали понимать, что вера в то, что все естественное — благо, вела к постепенному падению общественной морали. Наличие же частной собственности издавна считалось в Новой Англии свидетельством милости божьей. Гораций Бушнелл, один из крупнейших проповедников XIX века, симпатизировал идеям материального прогресса в Америке послевоенного периода и на проповеди открыто провозгласил преуспеяние долгом всех и каждого6. Он всячески отстаивал идею национального процветания Соединенных Штатов, залогом которого считал материальное благополучие каждого отдельного жителя страны. В 70—80-е годы главными проповедниками религиозных и моральных ценностей в Хартфорде были Д.Х. Твичел, Н.Д. Бертон и Э.П. Паркер, либеральные священники конгрегационалистской церкви. Все трое были учениками и последователями Бушнелла, развивали его теологическое наследие и, будучи прекрасными ораторами, имели огромное влияние не только среди жителей Хартфорда, но и во всей Новой Англии. Не менее своих состоятельных прихожан они были «удовлетворены высоким доходом от своих инвестиций и общими условиями, которые обеспечивали подобный доход»7. Все они, кстати, стали близкими друзьями Твена.
Впрочем, отнюдь не только проповедники, но и вообще вся интеллектуальная элита, проживавшая в Нук-Фарм, как указывает Кеннет Эндрюз, автор историко-культурного исследования, посвященного хартфордскому периоду в жизни Марка Твена, состояла в тесном союзе с представителями хартфордского бизнеса. Писатели, например, не отделяли свое литературное творчество от литературного бизнеса и литературный успех от дохода от изданной книги; они заранее учитывали будущий спрос, уделяли большое внимание рекламе, старались избегать всего, что могло повредить успеху произведения литературы8.
Культурные и, в частности, литературные традиции Хартфорда полностью отражали эти социальные и политические тенденции. Здесь свято верили в необходимость обучения, образования широких народных масс как предпосылки и обязательного условия совершенствования и демократизации общества. Объяснялось это и конкретными философскими взглядами, которых придерживались в Нук-Фарм.
В поисках определенного порядка в «новой» для них стране в Америке послевоенного периода — унитарианцы, к которым в большинстве своем принадлежали жители Хартфорда, пытались выстроить социальную модель, основываясь на учениях философии «здравого смысла». Этическая теория, которой придерживались в Гарварде (почти все они были его выпускниками), среди многочисленных человеческих способностей на первое место выводила нравственное чувство, на втором месте оказывалось благоразумие, а на третьем — эмоции, инстинктивные потребности и влечения. Исходя из этой теоретической предпосылки, гарвардские моралисты считали, что правильное общественное устройство предполагает сохранение этой иерархии на социальном уровне. То есть, высшую ступень социальной лестницы должны были занимать представители духовенства и ученые — нравственная элита, за ними следовали представители бизнеса и торговли — благоразумное сообщество практичных и расчетливых людей, и наконец, на низшей ступени оказывались управляемые неконтролируемыми страстями бедняки. Это не означало, однако, что не стоило стремиться к тому, чтобы воздействовать на эмоции людей в правильном направлении.
Гарвардские философы-моралисты верили в то, что человеком должны управлять разум и нравственное чувство, но, будучи умными людьми и реалистами, они признавали тот факт, что на самом деле человеческое поведение в большинстве случаев определяется эмоциями. Следовательно, для того, чтобы воздействовать на людей в нужном направлении, надо было найти средство эффективно влиять на формирование их эмоций. Таким средством могла стать литература. Но для выполнения дидактической функции ей надо было вызывать в читателях благотворный эмоциональный отклик, порождать эмоции самого возвышенного характера — «сентименты».
Сентиментальная литература для унитарианцев — моралистов была, с одной стороны, важнейшим средством общественного контроля, с другой, — неоценимым помощником в деле достижения благородной цели: нравственного совершенствования каждой отдельной личности. Единственным достойным объектом изображения, считали они, была нравственная красота во всех ее проявлениях. Лучшее, что мог сделать истинный писатель, — это дать прекрасные образцы добродетельного поведения, образцы, способные пробудить благороднейшие чувства сострадания и великодушия, патриотизма и филантропии в сердцах читателей. Исходя из того, что назначение и конечная цель искусства вообще и литературы в частности были в основе своей нравственными, а нравственные нормы считались объективными, моралисты делали вывод о том, что эстетические нормы столь же объективны. Более того, руководствуясь принципом древних философов о том, что «совершенная добродетель и совершенная красота — это одно и то же»9, они полагали, что эстетику следует рассматривать как составную часть этики.
Осознание своей ответственности перед обществом, Богом и семьей было долгом каждого настоящего писателя, чья роль в понимании моралистов заключалась в нравственном руководстве обществом. Именно писатель посредством создаваемых им произведений литературы призван был формировать у своих читателей «правильные» моральные убеждения и нравственные установки.
Одним из важных принципов литературного стиля, признававшимся всеми писателями Нук-Фарм, был принцип простоты, ясности и доступности языка художественного произведения. Наиболее четко эта мысль выражена в эссе Уорнера «Простота». У автора вызывает неодобрение любая проза, изобилующая образными метафорами, красочными сравнениями и прочими средствами, которыми, по его мнению, писатели стараются привлечь к себе внимание, при этом делая замысел книги малодоступным для читателя. Простая, безыскусная проза Бичер-Стоу и Уорнера с ее утилитарной ясностью служила главной цели — быть понятной широкой читательской аудитории, так как для этих авторов было важно преподать своим читателям (причем не только и не столько искушенным в литературе) нравственный урок. Они прекрасно понимали, что люди не обратят внимания на уроки, которые им малопонятны. Иными словами, призыв к высоконравственным поступкам должен был быть высказан, по их мнению, языком, дающим возможность его быстрого и полного осознания и усвоения10.
Более того, в становлении национальной самобытности, о которой они неоднократно говорили, особое значение должна была сыграть именно литература и тот язык, на котором она была написана. Горацию Бушнеллу принадлежат слова, сказанные им еще в 1865 году: «Впредь мы будем писать не на английском языке, а на американском. Мы завоевали свое положение в мире, теперь нам нужна своя собственная цивилизация, свои собственные идеи и свой собственный размер стиха»11. В определенном смысле он предсказал успех тех писателей, которые сумели стать для всего мира воплощением американской национальной самобытности, в том числе и Марка Твена.
Это объясняет в какой-то мере тот факт, что специфический юмор Твена был принят в Хартфорде с энтузиазмом еще до его приезда в этот город. В одной из местных газет, редактором которой был друг Д. Хукера, еще в 1866 году была перепечатана статья, в которой Ф. Брет Гарт высказывал свое мнение по поводу ранних произведений писателя: «Его юмор своеобразен сам по себе; если его относить к какому-то типу, то это скорее всего по характеру западный юмор с его нелепыми преувеличениями и дерзкими выражениями, несомненно куда более национальный и американский по духу, чем описания янки Лоуэлла. Его юмор обладает большей мотивацией, чем юмор А. Уорда; он скорее сатирик, хотя его сатира не всегда утонченная и изящная. У него есть проницательность и определенное здоровое отвращение к фальши, что сделает его дар полезным человечеству»12. Тут же, однако, есть существенное добавление о том, что Твен руководствуется серьезными целями, и именно это служит оправданием его безудержного юмора. Смех, не преследующий серьезной, «нравственной» цели, ценился в Хартфорде не слишком высоко.
Безусловно, окружение и обстановка в Нук-Фарм способствовали литературной деятельности. Постоянное общение и обмен мнениями и идеями, публичные чтения, дружеские советы и атмосфера всеобщего одобрения имели благоприятное влияние на Твена. В то же время сообщество Нук-Фарм оказывало на писателя мягкое давление, подталкивая к совершенствованию стиля и языка. По мнению некоторых критиков (Брукса, например13), хартфордская публика погубила в Твене талант художника, не позволила ему осуществить себя как писателя. Эндрюз придерживается другого мнения. Он считает, что Твен конечно же менялся под воздействием общественного мнения и вкусов Нук-Фарм, но это была добровольная адаптация к культурной традиции Востока14. Оставаясь верным своим идеалам и убеждениям, писатель совершенствовал мастерство, работал над языком, старался избавиться от вульгаризмов и излишней грубости в своих книгах. Исправления, сделанные им в процессе работы над «Простаками за границей» и «Налегке», показывают как менялся его стиль, становясь более виртуозным, точным и выверенным, не теряя при этом своей мощи и энергии. Повесть «Принц и нищий», над которой писатель начал трудиться, переехав в Хартфорд, тем более была призвана удовлетворить требованиям самой взыскательной публики, поэтому Твен так много внимания уделял работе над языком и структурой этого произведения15. Тщательность в подборе языковых средств, выверенность и сбалансированность отдельных элементов текста повести, — всему этому Твен, несомненно, во многом был обязан хартфордскому окружению, так как в течение всех лет работы над этим произведением он постоянно давал читать рукопись своим близким друзьям и знакомым, тем, чье мнение он ценил и уважал. Э.П. Паркер, Д.Х. Твичелл, семейство Уорнеров, а также частые гости Твена — миссис Фэрбенкс и У.Д. Хоуэллс — давали писателю советы о том, как написать произведение, которое «принесет ему славу» и будет иметь «непреходящую ценность»16 *.
С 1875 по 1884 годы Марк Твен работал сразу над несколькими произведениями. В 1875 г. он начал писать книгу очерков «Жизнь на Миссисипи» (полностью вышла в свет в 1883 г.); в 1875—76 гг. сравнительно быстро написал и издал книгу, рассчитанную на детскую аудиторию, «Приключения Тома Сойера», которая имела большой успех; в 1877 г. приступил к работе над повестью «Принц и нищий» (напечатана зимой 1881—82 гг.); и, наконец, почти одновременно с работой над исторической повестью о принце Эдуарде VI писатель обдумывал и писал отдельные главы «Приключений Гекльберри Финна» (издана в 1884—85 гг.)**.
Несмотря на то, что все эти произведения отличаются друг от друга и по форме и по содержанию, какие-то общие идеи, темы, волновавшие писателя в это десятилетие, несомненно сближают их. Так, главной целью «Жизни на Миссисипи» было показать благотворное влияние прогресса на преодоление обществом Юга феодальных пережитков. Тема прогрессивной роли демократии и индустриализации в развитии южных штатов, безусловно, превалирует в книге очерков о великой реке, так как Твен в этот период своей жизни еще верил в идею прогресса, в теорию поступательного развития общества от низших форм (варварство) к высшим (демократическая цивилизация). Но в то же время Твен хотел продемонстрировать преимущества жизни на реке — жизни, свободной от диктата общественных обязательств, лишенной какого бы то ни было социального или политического давления. «...Лоцман в те дни был на свете единственным, ничем не стесненным, абсолютно независимым представителем человеческого рода... Лоцман на Миссисипи рабства не знал...»17 Кроме того, жизнь речников показана как возможность гармоничного единства человека и природы, сливающихся в одно целое, но не подавляющих друг друга***.
В «Гекльберри Финне» центральной становится тема свободы, независимости человеческой личности от сковывающих ее пут общественных условностей, предрассудков, предубеждений. Гек и Джим ищут свободу на просторах великой реки и ее «необитаемых» островах. «Мы удили рыбу, разговаривали и время от времени окунались в воду, чтобы разогнать сон. Так хорошо было плыть по широкой тихой реке и, лежа на спине, глядеть на звезды! Нам не хотелось даже громко разговаривать, да и смеялись мы очень редко, и то потихоньку. Погода в общем стояла хорошая, и с нами ровно ничего не случилось — ни в эту ночь, ни на другую, ни на третью»18, течение времени останавливалось для двух беглецов, пока они были на реке, пока им удавалось оставаться вне общества и его влияния.
В «Принце и нищем» идея торжества демократических принципов, сопровождается идеей влияния окружающей среды, — а именно, политических и общественных отношений, — на формирование человека. Собственно, выразителями этих идей и должны были стать главные герои повести. В момент когда Том Кенти не желает признать свою мать, он демонстрирует разлагающее влияние придворных аристократических нравов. Ведь во Дворе Отбросов, живя среди простого, бедного люда, он был образцом высокой нравственности, старательно учился у священника отца Эндрю и, обладая врожденным благоразумием, справедливо разрешал споры взрослых. Но вместе с роскошным одеянием принца Эдуарда, Том «приобретает» такие качества как эгоизм, заносчивость и безразличие к чувствам и страданиям других. Обратный процесс мы можем наблюдать на примере принца Эдуарда, оказавшегося «самозванцем» среди черни. Привыкший жить согласно установлениям и правилам этикета во дворце, за его пределами он постепенно узнает, какова цена свободы, о которой он мечтал. Претерпевая страдания вместе со своим народом, он учится переносить унижения, проявлять стойкость и хранить верность друзьям в трудную минуту. Именно окружающая социальная среда делает принца добрее и милосерднее, а Тома Кенти — равнодушнее и заносчивее.
Произведения этого периода стали плодом сознательной попытки автора уйти с уже завоеванной литературной территории. Он как бы бросал вызов широко распространенному мнению о том, что серьезные произведения были за пределами возможностей писателя-юмориста. Твен решил завоевать новую аудиторию, более изощренную, культурную, придерживающуюся традиционных взглядов. Его семья и близкие друзья — журналистка миссис Фэрбенкс, писатель У.Д. Хоуэллс, обитатели Нук-Фарм — также подталкивали его к написанию «первоклассной серьезной» работы, «здравой, рассудительной по характеру и имеющей непреходящую ценность»19. Марк Твен все больше увлекался идеей попробовать свои силы в жанре чувствительной и поучительной литературы, предназначенной не столько для развлечения, сколько для воспитания и обучения детей. Писатель намеревался дать образец прозы в высшей степени серьезной, познавательной и в меру назидательной, — такой, какой от него ждали в Хартфорде. Он собирался создать подобное произведение на историческом материале, дабы удовлетворить интерес своих соотечественников к культуре и к истории Европы. Намечалась при этом пьеса — костюмная драма.
Поэтому вполне объясним тот факт, что основную часть его чтения в интересующий нас период (между 1876—83 гг.) составляли книги по истории. Впрочем, читал он и беллетристику, так или иначе связанную с периодом истории, который более всего интересовал писателя — периодом Великой Французской революции и первых десятилетий после нее. (Трудно установить, когда именно он начал читать книги, повествующие об этом времени. По мнению А.Б. Пэйна, биографа Твена, интерес к истории появился у писателя еще в 60-е годы, когда ночью он садился в постели, закуривал трубку и погружался во французскую и английскую историю, пока его не одолевал сон. Сам Твен был уверен, что впервые прочитал «Французскую революцию» Карлейля в 1871 году и именно эта книга пробудила его интерес к истории Франции, да и всей Европы в целом.) В письме к миссис Фэрбенкс от 1877 года писатель упоминает два тома сочинения Ч.Д. Йонджа о жизни Марии Антуанетты, «маленькую книжку по французской истории», написанную на французском языке, а также «Старый режим» Тэна и «Взятие Бастилии» Дюма20. А описывая свои экскурсии по Парижу в 1879 году Твен подчеркивает, что его гидами в этих прогулках были, помимо Карлейля и Дюма, сочинения Мишле и «Повесть о двух городах» Ч. Диккенса21). Ремарки на полях этих книг говорят о его крайне негативном отношении к монархии. Причем, в первую очередь Твена возмущали нравы королевского двора и французской аристократии. На полях мемуаров герцога Сен-Симона, долгие годы проведшего при дворе Людовика XIV и малолетнего Людовика XV, писатель делает запись: «Двор — всего лишь сборище голодных псов и кошек, отчаянно дерущихся за кусок падали»22.
Постепенно Твен заинтересовался и историей Англии. Правда, отношение к этой стране было у писателя более сложным. Общеизвестно, что убежденный республиканец Марк Твен, как, впрочем, и многие его соотечественники, любил витавший над монархической Британией романтический ореол легенд и многовековых традиций. Впервые он приехал в эту страну в 1872 г. и позднее бывал там неоднократно. Иногда он проводил в Англии более года, собирая материал для своих книг. Прогулки по Лондону давали Твену возможность ближе познакомиться с Тауэром, зданиями Парламента, Вестминстерским аббатством, Лондонским мостом, ратушей и многими другими достопримечательностями. А изучение старых хроник и современных ему путеводителей помогало получить представление об истории этих мест. Писатель наблюдал королевские шествия и официальные церемонии, которые были для него воплощением английских традиций: вся история страны казалась ему бесконечной пышной процессией, движущейся из прошлого в настоящее.
Интерес Твена к истории этой страны подогревался восторженным приемом со стороны англичан. Слушатели лекций награждали его бурными овациями; он был представлен самым прославленным английским писателям и художникам; в его честь устраивались банкеты. Одним словом, англичане относились к нему куда благожелательнее, чем американцы, и это льстило молодому писателю****. Неудивительно поэтому, что, когда Твен решил написать новое произведение для детей, он обратился к английской истории.
Начиная с лета 1876 г. Твен много читал, чтобы изучить политическую ситуацию в Британии XVI века, чтобы понять обычаи и нравы английского Ренессанса: его заинтересовал этот период истории Англии. Зимой 1877 г. он продолжил чтение исторических источников на Кворри-Фарм близ Элмайры, и именно тогда в его записных книжках впервые мелькнуло название произведения «Принц и нищий». Правда, предполагалось, что это будет пьеса. Но запись от 23 ноября 1877 г. содержит набросок плана романа с тем же названием, позволяющий предположить, что именно в это время Марк Твен приступил к работе над книгой.
Основная сюжетная линия повести зародилась и получила развитие во время послеобеденных рассказов в кругу семьи в течение 1877 г. Осенью этого года писатель наметил фабулу будущего произведения в краткой записи в дневнике: «Эдуард VI и нищий мальчик случайно меняются местами накануне кончины Генриха VIII. Принц, в лохмотьях, — бедствует, а нищий, ставший принцем, терпит муки дворцовой жизни вплоть до самого дня коронации в Вестминстерском аббатстве, когда все разъясняется»23.
Но только к 1881 г. Твен написал «Принца и нищего» в окончательном виде. Создание этой книги, как и многих других произведений, заняло у него несколько лет. За это время он не раз переключался на другие литературные проекты, занимался бизнесом, делами семьи, и поэтому неудивительно, что замысел книги неоднократно менялся.
Первоначальную идею повести писателю подсказали исторические сочинения для детей популярной в то время писательницы Шарлотты Йондж «Маленький герцог» (1854 г.) и «Принц и паж» (1865 г.), которые он обнаружил в библиотеке своей невестки на Кворри-Фарм. А.Б. Пэйн свидетельствует на страницах биографии М. Твена, что писатель читал «Принца и пажа» своим дочерям в 1877 году24. Гораздо позднее Твен вспоминал: «Идея повести возникла извне, — подсказанная приятной и живописной небольшой исторической книгой Ш.М. Йондж «Маленький герцог»»25. И хотя Твен перепутал «Маленького герцога» и «Принца и пажа», связь между его произведением и обеими книгами Йондж очевидна26.
Главный герой «Маленького герцога», сын герцога Вильгельма Нормандского, как и принц Эдуард, лишен возможности доказать свое право на благородное происхождение, и прежде, чем он восстанавливает собственное законное положение в обществе, многочисленные приключения во время крестового похода, в котором он принимает участие, развивают в нем чувства справедливости, терпимости и сострадания. Обретя же свое высокое положение, «маленький герцог» Ричард, как и Том Кенти, временами бывает заворожен лестью и низкопоклонством, но чаще всего ему скучно и одиноко. Кроме того, образ преданного союзника принца Эдуарда Майлса Гендона во многом напоминает Осмонда де Кентервилля, компаньона, защитника и спасителя Ричарда из книги Ш.М. Йондж. Можно также проследить сходные сюжетные линии «Принца и нищего» и «Принца и пажа». В центре этой повести для юношества, созданной Ш. Йондж, прослеживались судьбы английского короля Эдуарда I и его кузена, могущественного феодала Генри де Монфора, который после разгрома поднятого им восстания вынужден был скрываться от преследователей в одежде простого нищего. Несмотря на увечья и бедность, он вел жизнь более счастливую, чем одержавший победу король, одинокий во всей своей славе. В заключении этой повести Генри отказывался променять свои лохмотья и свою независимость на высокий пост придворного советника короля27. Твен соединил разные сюжетные ходы, сведя их к сказочно-фольклорной формуле двойничества: неотличимо похожие сверстники меняются местами.
Работая над повестью, Твен читал «Историю Англии для молодых людей» (1879 г.) и «Выдержки из английской истории» (1871 г.), написанные все той же Ш.М. Йондж, которая считала себя не только писательницей, но и историком. Обе книги были в его библиотеке. В них сохранились записи Твена на полях. Например, в том месте, где Йондж пишет, что некоторые суровые законодательные акты парламента, введенные в действие в 1391 г., так и не были отменены, писатель замечает: «Рабство все еще существует на основе (устаревшего) закона в Англии», а рядом добавляет: «Рабство на Юге. Рабство. Мы на 500 лет отстаем от Англии как в вопросе рабства, так и в отношении государственной коррупции»28. Первое высказывание вполне соответствует той идее, которую Твен постарался воплотить в повести — показать, что английский политический консерватизм и наличие монархии делают Британию страной более отсталой по сравнению с основанными на демократических принципах Соединенными Штатами Америки. Вторая запись вроде бы вступает в противоречие с установкой Твена. Но это так лишь на первый взгляд. Твен, как нам кажется, хотел показать, что в Англии рабства не было, хотя формально никто его не отменял. В США же, наоборот, провозглашенные в конце XVIII века демократические принципы свободы, равенства и братства, казалось бы, автоматически должны были устранить институт рабства, но на деле этого не произошло. Все это лишний раз доказывает, что писателя интересовали именно социальная несправедливость, беззаконие и попрание человеческих прав, независимо от того, в какой стране и в какое время они существовали. Впрочем, не исключено, что вторую запись писатель сделал позднее, когда начал сомневаться в американской демократии в целом.
У английской писательницы Марк Твен взял, однако, для будущего произведения только некоторую информацию и материал для построения сюжета. Задачи их были совершенно различны: Йондж стремилась показать церковные реформы и социально-значимые добрые, великодушные деяния в Англии Средних веков и Возрождения. Твен же сосредоточил внимание на политической и правовой несправедливости данных эпох.
Вообще невероятно интересен тот факт, что именно прочитанная Твеном книга становилась очень часто некой отправной точкой, с которой начиналось его новое произведение. В 1875 году, например, он написал У.Д. Хоуэллсу, что является «наихудшим литературным вором в мире»29, подчас не сознавая этого. В неопубликованной части другого письма (от 1876 г.) писатель вновь подчеркивает, что часто заимствует факты и идеи из рассказов других авторов и «пересаживает» их на почву собственных сочинений30. Столь же часто он использовал элементы структуры чужих произведений. Подобную практику Твен называл «бессознательным плагиатом» и, в отличие от плагиата осознанного, не осуждал, а напротив, считал неизбежным. В этом смысле любопытно то, как писатель работал над композицией «Принца и нищего».
Предположительно в 1869 году Твен написал рассказ «Бурлеск на «Человека, который смеется»», который был попыткой использовать литературную пародию для обсуждения серьезной темы рабства. В первой главе Твен успешно пародировал стиль Гюго и довольно точно следовал за сюжетом романа. Во второй главе бурлеск уступил место аллегории, и в рассказе появились Конфедерация (капитан ковчега, именуемого «Рабство»), Торговля рабами (труп, изъеденный вороньем), Демократия (слепая подруга героя), хотя Твен по-прежнему придерживался последовательности событий романа Гюго. Аллегория, поэтому, оказалась ущербной, ибо Гуинплен, по происхождению бывший аристократом, а значит, подчинявшийся Конфедерации, должен был вести борьбу среди «своих». Вся эта конструкция оказалась невнятной и маловыразительной. Бурлеск так и не был опубликован в «Буффало Экспресс», для которого, по мнению А.Б. Пэйна31, был написан5*. Более чем через десять лет, Твен решил использовать элементы рассказа при создании нового произведения. Но пародийный пафос к тому времени исчез, осталась лишь общая задача: формирование у героя чувства справедливости и сострадания посредством воздействия на него условий бедности и лишений. Цели обоих авторов (Гюго и Твена) на этот раз совпали: они ставили своей задачей показать бесчеловечность законов, ведущих к рабству и бесправию людей. Но решали они эту задачу по-разному. Гюго делал акцент на изображении жизни аристократии, ее равнодушии к страданиям народа. Твен же концентрировал внимание на тяжелой судьбе простого люда.
В новой книге жизненный опыт героя В. Гюго делили между собой два мальчика: принц Эдуард, который учился милосердию среди нищих и обездоленных, а вернув себе законное место в обществе, пытался исправить ошибки высокопоставленных предков; и Том Кенти, вознесшийся на трон прямо из Двора Отбросов и пытавшийся освоить придворный этикет и справиться с условностью и церемонностью дворцовых ритуалов.
Герои обеих книг учатся милосердию среди нищих и рабов, но прямым напоминанием о произведении французской литературы и неопубликованном рассказе Твена можно считать лишь сцену, где Эдуард произносит речь в защиту прав бедняков перед шайкой бродяг и воров (у Гюго герой выступает в палате лордов). Оба героя осмеяны и унижены, но если для героя Гюго это — крах, то для принца Эдуарда — одна из ступенек к пониманию истины.
В своих предыдущих книгах Марк Твен часто прибегал к приему контрастного чередования эпизодов комических и серьезных. Таким предполагалось и построение «Принца и нищего». Действительно, вплоть до XVI главы Твен перемежает главы о смешных приключениях Тома во дворце и о печальных, даже трагических событиях в жизни юного принца Эдуарда среди нищих.
Но к середине книги писатель столкнулся с определенными трудностями: все меньше интересовали его комические ситуации при королевском дворе и все больше увлекала идея перевоспитания нищетой и лишениями. Все труднее было Твену поддерживать баланс между смешным и трагическим. Вероятно, поэтому он отложил работу приблизительно на два года. Писатель все больше склонялся к мысли о том, что принц Эдуард должен воплотить в себе идею нравственного прозрения. И тогда Твен отправил его в путешествие по Кенту (главы XVII—XXIX), все приключения в котором должны были носить обучающий, воспитывающий характер. Писатель и раньше (в «Простаках за границей», «Налегке») прибегал к подобному приему. Но в предыдущих произведениях «путешествие в жизнь» героя становилось причиной уничтожения его романтических иллюзий. В «Принце и нищем» Марк Твен отправил героя в путь с целью обретения нравственной правды.
Здесь следует подчеркнуть, что уже сама история создания повести свидетельствует о том, что Твену не столько важна была эпоха, которой принадлежал его герой, сколько идея, которую писатель хотел продемонстрировать на его примере. В самом первом из сохранившихся набросков Марк Твен пытался развернуть сюжет в XIX веке и сделать главным героем наследника королевы Виктории Альберта Эдуарда (впоследствии Эдуарда VII). Автор написал по крайней мере 20 страниц текста, где Альберт Эдуард менялся местами с обитателем рабочих трущоб Лондона Джимом Хаббардом. Но Викторианская эпоха показалась Твену неподходящей. По словам А.Б. Пэйна, писатель чувствовал, что не может правдоподобно описывать насмешки и глумления современной черни над высоким происхождением Альберта Эдуарда. Поэтому Твен отложил рукопись и «углубился в историю, выбирая подходящего принца и подходящее время», пока не нашел Эдуарда Тюдора32. Таким образом, очевидно, что он выбирал прежде всего героя, подходящего для воплощения определенной идеи. В анналах английской истории эпохи Тюдоров, в промежутке между царствованиями Генриха VIII и Марии Тюдор «Кровавой», писатель нашел юного принца Эдуарда, вступившего на престол в 1547 г. в возрасте десяти лет и умершего в 1553 г. А.А. Елистратова отмечает, что, возможно, ему «стали известны легенды, связанные с именем рано умершего Эдуарда VI, возникшие в народе после его смерти. Эдуард VI умер в возрасте семнадцати лет от не распознанной врачами болезни, причем его кончина некоторое время сохранялась в тайне, так как приближенные к нему вельможи желали воспрепятствовать воцарению его старшей сестры, в будущем королевы Марии Кровавой. Эти обстоятельства способствовали тому, что в народе возникли слухи, будто юный король жив и лишь скрывается до поры до времени. Подобные слухи возникали снова и снова на протяжении нескольких десятилетий, начиная с 1553 года, когда некий валлиец Томас Воун был привлечен к ответственности за распространение сведений о том, что вместо Эдуарда был якобы убит другой мальчик, он же был увезен в Данию, женился на тамошней королеве и в неурожайные голодные годы помогал простым людям Англии, Уэльса и Ирландии зерном и продовольствием»33. Неисследованность, некоторая загадочность этой фигуры давали Твену простор для фантазии. «Пожалуй, все это было, а пожалуй, и не было, но все же могло быть», — говорит он в предисловии к повести и добавляет, оговаривая сказочность, но вместе с тем и демократизм своего замысла: «Возможно, что в старое время в эту историю верили мудрецы и ученые, но возможно и так, что только простые, неученые люди верили в нее и любили ее»34.
Данные заявления на первый взгляд противоречат стойкому убеждению писателя в том, что «литература, основанная на фактах, выше, чем та, что порождена воображением»35. Твен неоднократно писал о своей приверженности фактам. Он, в частности, отмечал, что «все в «Приключениях Тома Сойера» и «Приключениях Гекльберри Финна» было почерпнуто непосредственно из жизни»36. Многие исследователи творчества Марка Твена считали даже, что изучать источники его произведений бессмысленно и неоправданно, так как Твену всегда легче работалось, когда он описывал события, участником которых был сам, когда он мог опереться на реальный факт или действительный эпизод из собственной жизни или из жизни своих друзей. Справедливо это лишь отчасти. Факты, взятые из жизни, писатель использовал прежде всего для того, чтобы сделать повествование похожим на вымысел. «Мне подавайте факты, — сказал однажды Твен, — и тогда с ними можно делать что угодно»37. Это «что угодно» означало, как правило, только одно: факты следовало «приукрасить», сделать более привлекательными и захватывающими, ибо целью литературы для Твена было воздействие на чувства и эмоции читателей, а не на их разум. «А имейте в виду, — писал он в «Жизни на Миссисипи», — что труднее всего на свете вынести впечатление от необработанного материала; легче выкроить семь фактов, чем одно ощущение»38. И он адаптировал, перерабатывал жизненный материал с тем, чтобы, став частью повествования, этот материал мог либо развлекать, либо учить и воспитывать людей. Подчас обе эти цели сливались воедино.
«Факты» писатель черпал не только из жизни, но и из многочисленных литературных источников: трудов по истории, справочников, энциклопедий, даже романов других авторов. Он прекрасно понимал, что эти «факты» уже искажены чужим восприятием, но иного пути получить информацию о событиях прошлого, например, у него не было.
Гораздо позднее, в 1909 году А.Б. Пэйн, секретарь и биограф Твена, сделал запись: «Меня постоянно изумляют его знания по истории — любой истории — религиозной, политической, военной. Кажется, он прочел все, что было написано, особенно о Риме, Франции и Англии»39. Действительно, многочисленные высказывания самого Твена, да и пометы, сделанные на полях книг в его библиотеке, говорят о том, что он предпочитал литературу фактов — биографии и автобиографии, мемуары, очерки путешествий, труды по истории — литературе художественной. Его любимыми авторами были Вольтер, книги которого он читал еще будучи лоцманом на Миссисипи, Светоний, Пепис, Казанова, Карлейль, Сен-Симон. «Мемуары» последнего, по словам самого Твена, он читал раз двадцать, а перечень жестокостей и беззаконий в древнем Риме, приведенный Светонием, знал наизусть. Очень много помет сделано писателем в таких книгах, как «Европейские нравы» Лекки или «Наука и религия» Э.Д. Уайта40.
Есть свидетельства, что Марк Твен внимательно изучал труды Тацита, Цезаря, Д. Юма, Маколея, Фройда, Т. Уотсона, С. Дилла, Г. Брауна, У.Г. Рула, П. Бигелоу, Гизо, Мишле, Прескотта, Мотли, Паркмана, Коффина и некоторых других историков41. «Я люблю историю, биографии, путешествия, любопытные факты и необычные происшествия, — писал он, — а также научные труды. Но я питаю отвращение к романам, поэзии и книгам по теологии»42. Вряд ли стоит относиться к этим словам Твена абсолютно серьезно, ибо широко известны и другие его высказывания. «Мой литературный идеал — это «Дон Кихот» и «Гражданин мира» Голдсмита»43, — писал он брату Ориону 18 марта 1860 года. На протяжении всей жизни он столь же преданно любил Д. Свифта. И в дальнейшем, расширив круг чтения, Твен оставался неутомимым читателем излюбленных книг, которые по много раз перечитывал, находя в них все новую пищу для своего ума и воображения.
Но несомненно и то, что литература фактографическая, или опирающаяся на факты привлекала американского писателя больше всего. Тому было, пожалуй, несколько причин. Во-первых, Твен был типичным американцем, традиционно предпочитающим невымышленную литературу — вымышленной, доверяя правдивости первой и сомневаясь в истинности второй. Во-вторых, как писатель он формировался в газетных издательствах, и репортерская приверженность фактам так и не была им полностью изжита.
При чтении писатель делал пометы, записи, раскрывающие его отношение к тому или иному вопросу. Складывается впечатление, что читал он, с одной стороны, в поисках интересующих его фактов, с другой, — в поисках идей, соответствующих его убеждениям на том или ином этапе развития его творческой личности. И то и другое служило Твену отправной точкой при создании нового произведения. Именно этим путем шел он и во время написания повести «Принц и нищий». И в следующем параграфе мы попытаемся понять, каким же образом укладывались в книгу факты истории. О влиянии идей мы поговорим позднее.
Примечания
*. Можно предположить, что критические замечания этих людей вовсе не мешали писателю, как это принято считать. Трудно не согласиться с мнением Эндрюза, исследовавшего хартфордский период в жизни Марка Твена, который единственной их ошибкой считает то, что они недооценивали значение местного, американского материала в творчестве Твена (см. книгу Эндрюза, с. 195 — О.Б.). А он, в свою очередь, не считал нужным столь же тщательно работать над формой своих книг путешествий, так как относил стройно выстроенные книги к произведениям искусства, а свои очерки о Миссисипи, например, рассматривал как коммерческий проект.
**. См. подр.: У. Блэр «Марк Твен и Гекльберри Финн»44. Об этом же свидетельствует сам писатель в книге «Жизнь на Миссисипи», в третьей главе, написанной приблизительно в 1882 году: «...Я здесь вставлю главу из книги, над которой урывками работал в течение пяти-шести лет... Это история жизни простого деревенского парнишки, Гека Финна, сына местного пьяницы, которого я знал, когда жил там, на Западе»45.
***. Правда, в главах, написанных в 1882 г., тема отношений человека и природы решается в ином ключе, что объясняется увиденными Твеном реальными переменами, происшедшими в жизни страны за несколько десятилетий. «Неисторическое время природы, — пишет Е.А. Стеценко в статье «Автобиографическая проза Марка Твена», наполняется человеческим содержанием, в центре внимания оказывается жизнь, рассматриваемая в ее социальных аспектах и развитии. Человек выступает как активная сила и по отношению к природе, и по отношению к собственной судьбе»46.
****. Правда, посещение этой страны в 1879 году несколько разочаровало Твена: он был поражен лицемерием и ханжеством, царящими в высших кругах общества. Вину за это он, безусловно, возложил на монархию, ибо только эта устаревшая форма правления могла столь разлагающе влиять на нацию, к которой Твен всегда относился с почтением.
5*. Рассказ был опубликован в 1967 году — О.Б.
1. Andrews K.R. Nook Farm: Mark Twain's Hartford Circle. — Seattle, 1969. — P. 18.
2. Марк Твен. Собр. соч.: в 12 т. — М., 1961. — Т. 12. — С. 558.
3. Цит. по: Andrews K.R. Op. cit. — P. 20.
4. Марк Твен. Жизнь на Миссисипи. Указ. соч. — Т. 4. — С. 373.
5. Старцев А.И. Марк Твен и Америка. — М., 1985. — С. 49.
6. См.: Andrews K.R. Op. cit. — P. 28.
7. Andrews K.R. Op. cit. — P. 49—50.
8. Ibid. — P. 149—150.
9. Howe D.W. The Unitarian Conscience. Harvard Moral Philosophy. — Cambridge (Mass.), 1970. — P. 190.
10. См.: Andrews K.R. Op. cit. — P. 162—163.
11. Ibid. — P. 29.
12. Цит. по: Andrews K.R. Op. cit. — P. 189—190.
13. См.: Brooks V.W. The Ordeal of Mark Twain. — New York, 1955. — P. 25.
14. См.: Andrews K.R. Op. cit. — P. 188.
15. См.: Andrews K.R. Op. cit. — P. 195.
16. Ibid. — P. 190.
17. Марк Твен. Указ. соч. — Т. 4. — С. 321—323.
18. Марк Твен. Указ. соч. — Т. 6. — С. 73—74.
19. Цит. по: Andrews K.R. Op. cit. — P. 190.
20. См.: Blair W. Op. cit. — P. 178.
21. См.: Stone A.E. The Innocent Eye. Childhood in Mark Twain's Imagination. — Hamden (Conn.), 1970. — P. 16.
22. Цит. по: Зверев А.М. Мир Марка Твена: очерк жизни и творчества. — М., 1985. — С. 121.
23. Марк Твен. Указ. соч. — Т. 12. — С. 481.
24. См.: Stone A.E. Op. cit. — P. 114.
25. Цит. по: Stone A.E. Op. cit. — P. 114.
26. Ibid. — P. 115.
27. См. Salamo L. Introduction // The Works of Mark Twain. — Berkeley, 1979. — Vol. 6. — P. 2.
28. Цит. по: Stone A.E. Op. cit. — P. 115—116.
29. Цит. по: Blair W. Op. cit. — P. 179—180.
30. См.: Rogers F.R. Mark Twain's Burlesque Patterns. As seen in the Novels and Narratives 1855—1885. — Dallas, 1960. — P. 155.
31. См.: Rogers F.R. Op. cit. — P. 114.
32. См.: Salamo L. Op. cit. — P. 3.
33. Елистратова А.А. Послесловие // Марк Твен. Указ. соч. — Т. 5. — С. 651—652.
34. Марк Твен. Указ. соч. — Т. 5. — С. 439.
35. Цит. по: Salamo L. Op. cit. — P. 19.
36. Цит. по: Blair W. Op. cit. — P. 179.
37. Цит. по: Марк Твен в воспоминаниях современников. — М., 1994. — С. 94.
38. Марк Твен. Указ. соч. — Т. 4. — С. 405.
39. Цит. по: Salomon R.B. Twain and the Image of History. — New Haven, 1961. — P. 20.
40. См.: Brooks V.W. Op. cit. — P. 180.
41. См.: Salomon R.B. Op. cit. — P. 20.
42. Цит. по: Stone A.E. Op. cit. — P. 16.
43. Цит. по: Старцев А.И. Указ. соч. — С. 30.
44. Blair W. Mark Twain and Huck Finn. — Berkeley, 1960. — 436 p.
45. Марк Твен. Указ. соч. — Т. 4. — С. 244.
46. Марк Твен и его роль в развитии американской реалистической литературы. — Указ. соч. — С. 58—59.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
