Вскоре в глубине дома зазвонил колокол, сзывая к ужину постояльцев, и звук его, постепенно поднимаясь все выше, нарастал с каждым этажом. Чем дальше он забирался, тем становился все громче, и стал совсем оглушительным, когда в дополнение к нему послышался вдруг треск и грохот от топота множества ног, устремившихся со скоростью лавины вниз, по не-застланной ковром лестнице, Пэры не ходят таким образом к столу, и воспитание Трейси не позволяло ему насладиться всеобщим весельем и должным образом оценить эту почти зоологическую манеру выражать свою радость и восторг. Он вынужден был признаться себе, что потребуется время, прежде чем он сумеет привыкнуть к такому бурному проявлению животных инстинктов. Когда-нибудь ему это, наверно, даже понравится, но хотелось бы привыкать постепенно, чтобы переходы не были столь неожиданными и резкими. Итак, Бэрроу и Трейси вслед за лавиной постояльцев тоже направились вниз, и чем ниже они спускались, тем сильнее ощущался запах лежалой капусты и прочие подобные ароматы — ароматы, какие бывают лишь в дешевых частных пансионах; ароматы, которые, раз ощутив, вы уже никогда не забудете и, даже если почувствуете их много поколений спустя, тотчас узнаете, — впрочем, без особого удовольствия. Трейси все эти запахи казались удушающими, ужасными, почти непереносимыми, но он постарался справиться с собой и ничего не сказал. Спустившись на первый этаж, они вошли в большую столовую, где за длинным столом сидело человек тридцать пять — сорок. Они тоже сели. Пиршество уже началось, и беседа велась весьма оживленная, — сотрапезники перебрасывались шуточками с одного конца стола на другой. На столе лежала скатерть — очень грубая, вся в пятнах от кофе и жира. Ножи и вилки были железные, с костяными ручками; ложки, видимо, тоже были не то железные, не то жестяные, не то какие-то еще. Чайные и кофейные чашки были самые простые и тяжелые, из самой что ни на есть прочной глины. Вообще вся посуда на столе была самая простая и дешевая. Возле каждой тарелки лежал один-единственный ломоть хлеба, и постояльцы явно старались употреблять его возможно экономнее, словно не надеялись получить добавка. По столу были расставлены масленки, до которых — при наличии длинных рук — можно было дотянуться; но специальных тарелочек для масла у приборов не имелось. Очевидно, масло было вполне приличное, ибо оно спокойно лежало и вполне пристойно вело себя, но дух от него исходил более сильный, чем положено; впрочем, никто по этому поводу не высказывался и не проявлял особого беспокойства. Главным блюдом на пиршестве было обжигающе горячее ирландское рагу, приготовленное из картофеля и обрезков мяса, оставшихся от предыдущих трапез. Всем были розданы обильные порции этого лакомства. Посредине стола стояли две большие тарелки с ломтиками ветчины, а также прочая, менее существенная снедь — маринады, новоорлеанская патока и тому подобное. Кроме того, было сколько душе угодно чая и кофе совершенно безбожного качества, с желтым сахаром и консервированным молоком, но к запасам молока и сахара постояльцев не допускали, — эти продукты выдавались в главной ставке: по ложечке сахарного песку и по ложечке консервированного молока на чашку, не больше. За столом прислуживали две могучие негритянки, с необыкновенным шумом, грохотом и энергией носившиеся из столовой на кухню и обратно. В этом им до некоторой степени помогала хозяйская дочка, она же — Киска. Она обносила постояльцев кофе и чаем, но, строго говоря, скорее развлекалась, чем занималась делом. Она шутила с молодыми людьми, поддразнивала их — мило и весьма остроумно, как ей казалось, да, видно, и не только ей, судя по аплодисментам и смеху, которыми присутствующие награждали ее усилия. Большинство явно питало к ней симпатию, а остальные были по уши в нее влюблены. Даря внимание, она дарила счастье, — и лицо избранника расцветало улыбкой; но в то же время дарила горе, ибо лица остальных молодых людей заволакивала мрачная тень. Друзей своих она называла Билли, Том, Джон, без всяких «мистеров» и они звали ее Киска или Хетти.
В одном конце стола восседал мистер Марш, в другом — его супруга. Марш, которому уже стукнуло шестьдесят лет, был бесспорно американец, хотя, родись он на месяц раньше, он был бы испанцем. Собственно, испанцем он и остался: лицо у него было очень смуглое, волосы очень черные, а глаза не только необыкновенно темные, но и пронзительные, — судя по всему, они при случае могли метать огонь и молнии.
Был он сутуловатый, с длинным подбородком и вообще производил не очень приятное впечатление: он явно не принадлежал к числу общительных людей. Во всяком случае, внешне он казался прямой противоположностью своей жены, женщины доброй, отзывчивой, благожелательной и простодушной. Недаром все молодые люди и девушки звали ее «тетушка Рэчел». Обводя любопытным взором стол, Трейси обратил внимание на одного постояльца, которого почему-то обнесли рагу. Он был очень бледен, точно недавно встал после тяжелой болезни и должен снова вернуться в постель, притом как можно скорее. Лицо у него было необычайно грустное. Волны смеха и разговора подкатывались к нему и снова откатывались, словно он был скалой в море, а слова и смех — волнами, разбивавшимися у ее подножья. Он сидел низко опустив голову, с пристыженным видом. Некоторые девушки время от времени потихоньку бросали на него исполненные сострадания взгляды, а мужчины — те, что помоложе, — явно сочувствовали ему: это отражалось на их лицах, но не проявлялось ни в чем ином. Однако подавляющее большинство присутствующих выказывало полное безразличие к юноше и его горестям. Марш сидел потупившись, но видно было, как под густыми нависшими бровями ехидно поблескивают его глаза. Он с нескрываемым удовольствием наблюдал за молодым человеком и обделил его едой не по недосмотру, что прекрасно понимали все за столом. Положение это явно очень мучило миссис Марш. У нее было такое лицо, точно она надеется на чудо. Но поскольку чудо не приходило на выручку, она наконец отважилась раскрыть рот и напомнить своему супругу, что Нэту Брейди не дали ирландского рагу.
Марш поднял голову и с насмешливой любезностью промолвил:
— Так он не получил рагу? Какая жалость! И как это я мог забыть о нем? Он должен меня извинить. Право, вы должны, мистер, м-м... Бекстер... Баркер... вы должны извинить меня. Я... м-м... мое внимание было чем-то отвлечено, не знаю даже чем. Самое печальное то, что последнее время это случается со мной всякий раз, как мы садимся за стол. Но вы не должны обращать внимания на такие мелочи, мистер Банкер, это все по рассеянности. Со мной такое вполне может случиться, если человек... м-м... ну, словом, если человек, скажем, три недели не платил мне за стол. Вы меня поняли? Вы поняли мою мысль? Вот ваше ирландское рагу, и... м-м... мне доставляет величайшее удовольствие положить его вам; надеюсь, вам будет так же приятно принять мое благодеяние, как мне оказать его.
Краска прихлынула к бледным щекам Брейди и медленно поползла к ушам и выше — ко лбу, но он ничего не сказал и принялся за рагу, смущенный внезапно наступившим молчанием, чувствуя, что все взгляды прикованы к нему.
— Старик только и ждал этой возможности, — шепнул Бэрроу на ухо Трейси. — Он ни за что не упустил бы ее.
— Это жестоко, — сказал Трейси. А про себя подумал, намереваясь впоследствии занести эти мысли в дневник:
«Ну вот, дом этот представляет собой своего рода республику, где все свободны и равны, если люди вообще могут быть свободны и равны где-либо на земле; значит, я попал именно в такое место, которое стремился найти, здесь я — такой же человек, как и все остальные, большего равенства быть не может. И однако, стоило мне переступить порог этого дома, как я столкнулся с неравенством. За этим самым столом сидят люди, на которых, по той или иной причине, глядят с почтением, и рядом — этот несчастный, на которого смотрят свысока, к которому относятся с пренебрежением, даже оскорбляют и унижают его, хотя он не совершил никакого преступления и повинен лишь в самом обычном грехе — бедности. Равенство должно было бы облагораживать людей. Во всяком случае, я так считаю».
После ужина Бэрроу предложил пойти прогуляться, и они вышли на улицу. Но Бэрроу задумал эту прогулку с вполне определенной целью: ему хотелось, чтобы Трейси избавился от своей ковбойской шляпы. Он не представлял себе, что сможет найти какую-либо работу, пусть даже самую черную, человеку, выряженному таким образом. Имея это в виду, он и завел с Трейси следующий разговор:
— Насколько я понимаю, вы ведь не ковбой.
— Нет.
— В таком случае, извините мое любопытство, но мне хотелось бы знать, как это вам пришло в голову украсить себя такой шляпой? Где вы ее взяли?
Трейси несколько растерялся, не зная, что на это ответить, но, подумав немного, сказал:
— Видите ли, коротко говоря, погода вынудила меня обменяться костюмом с одним незнакомцем, и теперь мне очень хотелось бы разыскать его и вернуть ему вещи.
— В таком случае, почему же вы его не разыщете? Где он?
— Не знаю. Я решил, что лучший способ найти его — это носить его костюм, который достаточно ярок и способен сразу привлечь его внимание, если он встретит меня на улице.
— Прекрасно, — сказал Бэрроу, — все, кроме шляпы, может сойти, и хотя не слишком бросается в глаза, но и заурядным такой наряд тоже не назовешь. А вот шляпу надо сменить. Когда вы встретите вашего незнакомца, он признает вас по костюму. Шляпа же может оказаться для вас весьма обременительной в таком цивилизованном центре, как наш город. Думаю, даже ангел не мог бы получить работу в Вашингтоне, имей он такое сияние вокруг головы.
Трейси согласился сменить шляпу на более скромную; они сели в конку и, поскольку она была переполнена, остались на задней площадке. Едва конка заскользила по рельсам, как двое мужчин, переходивших улицу, разом воскликнули, указывая на спины Трейси и Бэрроу: «Вот он!» Это были Селлерс и Хокинс. Обоих до такой степени потрясла эта счастливая встреча, что пока они пришли в себя и попытались остановить конку, она была уже далеко. Тогда они решили дождаться следующей. Некоторое время они терпеливо ждали, но тут Вашингтон смекнул, что вряд ли удастся догнать одну конку на другой, и если уж продолжать охоту, то для этого нужен извозчик.
— Зачем? — возразил полковник. — Ведь если подумать, то нам вовсе ни к чему преследовать его. Раз я его материализовал, то могу и повелевать им как угодно. Я велю ему явиться к нам, и мы еще не успеем добраться до дома, как он уже будет ждать нас.
И они помчались домой в величайшем и радостном возбуждении.
Тем временем два новых друга, произведя замену шляпы, не спеша возвращались к себе в пансион. Бэрроу положительно сгорал от желания узнать побольше о своем спутнике. И он спросил:
— Вы когда-нибудь бывали в Скалистых горах?
«Как любопытно работает ум у романтиков, — подумал Бэрроу. — Этот молодой человек начитался у себя в Англии про ковбоев и всякие приключения в прериях, приехал сюда, купил себе ковбойскую одежду и думает, что может сойти за ковбоя, а сам ведь понятия не имеет, что такое ковбой. И теперь, когда его игру разгадали, ему стало стыдно и он уже готов идти на попятный. Вот он и придумал эту историю с обменом костюмами. Но она до такой степени шита белыми нитками, что дальше некуда. Что ж, он молод, нигде никогда не был, ничего на свете не знает и, конечно, сентиментален. Может быть, ему это показалось вполне естественным, но все-таки какая странная, дикая мысль — вырядиться ковбоем!»
Некоторое время новые друзья шли молча, занятые своими мыслями; вдруг Трейси тяжело вздохнул и сказал:
— Мистер Бэрроу, меня очень тревожит положение этого молодого человека.
— Вы имеете в виду Нэта Брейди?
— Ну да, Брейди, или Бекстера, или как его там зовут. Наш хозяин всякий раз называл его по-другому.
— Еще бы! Он ведь недаром был так щедр на фамилии — Брейди ему должен. Такая уж у мистера Марша манера острить, а он считает себя большим мастером по этой части.
— А что случилось с Брейди? Что он собой представляет, кто он?
— Брейди — жестянщик. Он ходил по домам и выполнял всякую мелкую работу; дела его шли хорошо, пока он не заболел и не потерял заработка. Он был очень популярен до этого, все в доме любили его. А старик — тот особенно к нему привязался; но вы же знаете: когда человек теряет работу и уже не может себя прокормить, люди начинают иначе на него смотреть и по-иному к нему относиться.
— Правда? Неужели это правда?
Бэрроу удивленно посмотрел на Трейси.
— Конечно правда. Не может быть, чтобы вы этого не знали! Неужели вы не знали, что раненого оленя обычно добивают его же друзья и товарищи?
Холодея от зловещего предчувствия, Трейси подумал: «Значит, в оленьей республике, как и в человечьей, где все равны и свободны, неудача считается преступлением и счастливцы приканчивают неудачников». Вслух же он сказал:
— Значит, чтобы быть популярным в этом пансионе и иметь друзей, а не встречать одно лишь презрение, надо преуспевать?
— Совершенно верно, — подтвердил Бэрроу. — Такова человеческая натура. Сейчас, когда Брейди не везет, все отвернулись от него и уже не испытывают к нему такой симпатии, как прежде; и не потому, что сам Брейди изменился к худшему, — он все такой же, и те же у него чувства, и тот же характер, — просто они... словом, Брейди — как бельмо на их совести. Они понимают, что должны бы помочь ему, но слишком скаредны для этого, — вот им и стыдно. Казалось бы, ненавидеть за это они должны себя, а они ненавидят Брейди, потому что он заставляет их стыдиться. Такова уж человеческая натура; оно везде так, и наш пансион лишь уменьшенная копия большого мира, а жизнь всюду идет одинаково, и люди все одинаковые. Когда нам везет — нас все любят, без всяких усилий с нашей стороны; но вот наступают тяжелые дни — и друзья, как правило, отворачиваются от нас.
Благородные теории и великие цели, которыми была забита голова Трейси, на поверку оказались весьма подмоченными и стали расползаться у него на глазах. У Трейси мелькнула мысль, уж не совершил ли он ошибки, отказавшись от своей легкой участи и взвалив себе на плечи тяготы, предуготованные людям иного положения. Но он не позволил себе долго останавливаться на этой мысли, а поспешил выбросить ее из головы, твердо решив идти тем путем, который себе наметил.
Вот выдержки из его дневника:
«Уже несколько дней я нахожусь в этом странном людском улье. Право, не знаю, что и думать об этих людях. У них есть достоинства и добродетели, но есть и другие качества, с которыми трудно мириться. Мне, например, эти качества совсем но нравятся. Стоило мне появиться в обычной шляпе, как их отношение ко мне заметно изменилось. Почтительность, которую они прежде мне выказывали, вдруг куда-то исчезла, со мною стали держаться по-приятельски, более того — почти фамильярно; а я не привык к фамильярности и не могу заставить себя с места в карьер примириться с ней, — это я понял. Фамильярность же этих людей порой доходит до бесстыдства. Должно быть, так оно и нужно, и я, конечно, привыкну, но это будет болезненный процесс. Свершилось мое самое заветное желание: теперь я такой же человек, как и все, на равной ноге с каждым Томом, Диком и Гарри, и однако я не совсем так себе это представлял. Я... я скучаю по дому. Скажем прямо: одолела тоска по родине. И еще одно — хоть и не хочется, а придется признаться: больше всего и острее всего я ощущаю отсутствие почтительности, уважения, с какими ко мне всю жизнь относились в Англии, — этого мне страшно недостает, Я прекрасно обхожусь без роскоши и богатства, а также без того общества, к которому привык, но я остро ощущаю отсутствие уважения и, видимо, никогда не смогу примириться с этим. Нельзя сказать, чтобы почтительность и уважение здесь вообще не существовали, но они предназначены не для меня-Ими пользуются два человека. Один — дородный мужчина средних лет, удалившийся на покой водопроводчик. Каждый считает себя польщенным, если этот человек обратил на него внимание. Это важный, напыщенный, самодовольный невежда, который обожает разглагольствовать за столом, и когда он открывает рот, то даже собаки не смеют лаять. Другой — полицейский, дежурящий у Капитолия; он является представителем власти. Почтение, с каким относятся здесь к этим двум людям, не слишком отличается от того, какое оказывают графу в Англии, хотя оно и проявляется несколько иначе. Словом, все то же самое, кроме хороших манер.
Даже есть раболепие.
Похоже, что в республике, где все свободны и равны, богатство и положение равноценны титулу».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
